Девять граммов в сердце… (автобиографическая проза)
Шрифт:
— У нас ведь бесплатная медицинская помощь! — говорю я.
— Тсс, — говорит он.
— Вот я умираю, — говорю я, — и никому я не нужен. Разве это справедливо?
— От этого не умирают, — смеется он. Он смеется все громче, все громче, и смех его сливается с воем иголки, она уже совсем рядом… Сейчас!..
Я просыпаюсь.
Ночь.
Шулейкин ходит по келье. Он весь черный. Он ходит вкрадчиво, тихо, словно и не касается пола. Он что-то переставляет с места на место. Мне страшно и смешно.
— А вы откуда взялись?
— Спите, спите, — говорит он и спрашивает сам себя: — Разгорелся примус? — И сам себе отвечает женским голосом: — Еле разожгла, чёрта!..
Я смеюсь. Он думает, что я сплю, и сам с собой разговаривает так странно.
Иголки нет. Прекрасно!.. Тишина.
— Клюквы хочется, — говорю я.
— А чтобы мама ладонь на лоб положила, не хочется? — спрашивает он.
— Хочется…
Он добр невыносимо!.. Мучил меня, мучил, а теперь добр.
— Да, в Москве все это удобнее, — говорит он… — Паровое отопление, телефон… Мне иногда хочется все это бросить к черту — и туда. Серо мы живем…
— А здесь кто останется? — спрашиваю я.
— А гори оно все! — говорит он и машет черной рукой.
И снова, словно из-под подушки, выныривает иголка, и истошно орет, и, приплясывая, движется на меня.
— Иголка!..
Шулейкин наклоняется надо мной и клювом ударяет меня в лоб.
— Пошел прочь! — кричу я и просыпаюсь.
Ночь.
Шулейкин сидит над книгой скрючившись.
— Зачем вы пришли?
— Вас нельзя одного оставлять… То да се… Я тут почитаю…
— Почитаю… почитаю… — говорю я. — Почитай отца с матерью… — Я смеюсь. — Вы ведь директор все-таки. Поручили бы уборщице не спать всю ночь.
— Да бросьте вы, ей-богу, директор… директор… Я — Мишка из-под сохи. Сегодня директор, а завтра — говновоз… А вам уже полегче стало… Это я вам две таблетки аспирина запихнул. Великое средство.
— А от геморроя оно помогает? — смеюсь я.
— Хорошо бы еще лимончик съесть, — говорит он.
— А вам в любви везет? — спрашиваю я.
— Одну любил, да она меня не любила, — говорит он.
— Только одну?
— Говорила, что дурак я, деревенщина… Вот так…
— Ну дальше, — говорю я. — Люблю трагедии.
— Какие там трагедии, — смеется он. — В жизни все проще, смешнее.
— Она красивая была?
— Казалась красивой… И вот она меня отвергла… За то, что я — серый деревенский кобелек… А она — городская интеллигентка, с образованием, через день в филармонии бывает…
— Ну, это еще не образование, — говорю я.
— …Да еще от меня казармой пахнет. Я тогда только что с фронта демобилизовался…
Теплый воздух в келье то сжимается, то разжимается, и, наверное, потому Шулейкин, как лодка, то проваливается куда-то, то взлетает… Смотреть больно. Я закрываю глаза.
— …Она надо мной посмеивается. «Хорошо, — говорю я, — я тебе покажу…» А у меня — восемь классов образования. Нос брюквой.
Он замолкает.
— Я не сплю, — говорю я. — Просто у меня глаза устали.
— …Тогда кругом голодно было. А у матушки моей — картофель. Я гружу его на подводу и — в Тулу. И — в институт педагогический. За аттестат зрелости на барахолке мешок отдаю. Два мешка — профессору привожу на дом. Он краснеет весь. Кричит на меня: «Это что, взятка? Взятка, да?!» А сам слюну глотает… «Да не взятка, — говорю я, — какая взятка? Вон у вас дети голодные, да и сами вы…» Одним словом, взял он картошку и заплакал… Вот так. А после экзамен у меня принял… Куда ж ему деваться? И поступил я в институт.
— Эээ, — говорю я, — вот вы как всех облапошили.
— Это для начала, — говорит он, — потом все своим горбом брал. Диплом в кармане. Возвращаюсь. А здесь — три учителя и два ученика. Да и учителя-то все липовые, без дипломов. Назначают меня директором. А я люблю рыбу ловить… Но я помню эту гражданку. И соглашаюсь быть директором.
— Интересно! — говорю я.
— Начинаю командовать. Мне смешно: я — Мишка из-под сохи — за картошку аттестат купил. Директором стал! Дают мне оклад. Покупаю я драповое пальто. Иду к ней… к той самой…
— Аааа, — говорю я, — интересно.
— Ничего интересного: дура дурой…
— И ничего? — спрашиваю я.
— Что — ничего?.. Ну, переспал я с ней… раз-другой… Ничего… Так вот и ничего. Смешно и скучно. И удрал обратно. Чуть было пальто драповое не оставил… Работаю. Привожу первые сведения по успеваемости в район. Одни двойки… Они — на меня! Угрозы… Я думаю, зачем мне это? Выгонят… Теперь снова за картошку не купишь, не то время… Собираю своих инвалидов и говорю им, что за двойки не с учеников, а с них спрашивать буду… Ну куда им деваться?.. Они ставят тройки… Им-то что?.. Все идет прекрасно.
— А женщина та?
— А черт ее знает. Я ее не встречал больше.
— А мать Веры Багреевой?
Он сверлит меня своими маленькими глазками.
— Сплетни это, — говорит он.
— Говорят, что вы эту школу создали, — говорю я.
— Говорят, — смеется он.
— Это что, враки? — спрашиваю я.
— Может быть, и не враки, — смеется он.
Он куда-то вдруг проваливается. Потолок бесшумно обрушивается и заслоняет от меня все.