Девять граммов в сердце… (автобиографическая проза)
Шрифт:
И все расходятся постепенно. Только Виташа остается и я.
— Ну ладно, — говорит Виташа, — я ему припомню. Я о нем кое-что знаю… Ну ладно…
А в дверь учительской заглядывает Саша Абношкин.
— Тебе-то еще чего? — поворачивается к нему Виташа.
— А я не к вам, — говорит Саша.
И это как плевок. А мне хочется рассмеяться.
— Ты давно здесь стоишь? — спрашиваю Абношкина.
— Нет, — говорит он и краснеет.
И
Вдоль по улице
Нас подобралась прелестная компания: председатель колхоза Абношкин, Шулейкин, Виташа, Мария Филипповна и я…
Мы идем на заем подписывать!.. Был я студентом, был я черт знает чем… Теперь включили меня в комиссию.
— Как это — чего тебе делать? — говорит председатель Абношкин. — Мы, стало быть, идем по избам… Все… Ну, стало быть, заходим…
— Да что он, не знает, как на заем подписывать? — говорит Виташа.
— Надо научить человека, — мягко говорит Шулейкин.
— Вы знаете, — говорит Мария Филипповна, — это очень просто. Значит, так…
— Да бросьте вы, ей-богу! — смеется Виташа. — Он вас разыгрывает, а вы…
— Я не разыгрываю, — говорю я.
— Послушай, — говорит Абношкин, — пойдешь — все увидишь как и чего. Надо, главное, чтобы все побольше подписали.
— Ну, у нас все сознательные, — говорит Мария Филипповна белыми губами.
Шулейкин подбородок теребит. Виташа на дорогу сплевывает.
— А может быть так, что не захочет кто-нибудь? — спрашиваю я.
— Ну что вы, — говорит Мария Филипповна, — мы же не себе собираем…
— Ну а если?
— Вот, ей-богу, сколько вопросов! — смеется Виташа. — Ты-то сам подписался?
— Люди ведь понимают, на что они деньги дают, — мягко говорит Шулейкин.
А впереди — Васильевка. Чернеют ее избы… Сейчас мы перебираемся через овраг, потом узкой тропиночкой между двумя усадьбами — и улица… Я — член комиссии. Мне, наверное, придется молчать. Мне, наверное, придется молчать, потому что ну что я скажу? Они это делают не впервые… Хорошо, я буду молчать. Я погляжу на них, как они это делают.
Нюра Осипова открывает нам дверь, а сама уходит в избу. Даже не здоровается. И мы молча идем за ней. У нее там ребенок по полу ползает. Маленький мальчик в ситцевой рубашке. Красный ситец с белыми рыбками.
— Ах ты маленький, — говорит Мария Филипповна, — иди-ка сюда, иди-ка…
— Он ходить не может, — говорит от печки Нюра.
— Что ж это ты, молодой человек? — спрашивает Шулейкин. Он пальцем щекочет мальчика за ухом. Мальчику смешно. Он смеется беззубым ртом. Тянется к Шулейкину. И белые рыбки начинают плескаться в красном море…
— Ну вот, Нюра… — говорит Абношкин.
— Чего — ну вот? — говорит Нюра. — Мне давать нечего. Вот сам вернется, тогда… А мне нечего.
— А где он? — спрашивает Виташа.
— В город поехал… За сахаром, — говорит Нюра. А сама не отходит от печки. Тулупчик на плечах. Босые ноги в валенках.
— Ее муж, — говорит мне Шулейкин, — столяр. Первоклассный.
— Ты вот что, Нюра, — говорит Абношкин, тяжело дыша, — ты сама… Его ждать нам некогда. Хозяйка-то ты ведь?
— И чего вы с самого утра навалились?! — говорит Нюра. А лицо у нее молодое, некрасивое. Очень широкие скулы.
— Как вам не стыдно! — говорю я. — Мы все подписываемся. Мы же не себе это. Это для всех. Для всего народа.
— Стыдить ее не надо, — говорит Абношкин. — Она сама про все это знает.
— Нюра — человек сознательный, — бодро улыбается Мария Филипповна. Но губы у нее белеют.
Нюра берет мальчика на руки.
— Меня стыдить нечего, — говорит она. — Сами б постыдились!
— Ты, Нюра, подпишись, — говорит Абношкин, тяжело дыша, — вот здесь…
Нюра смотрит в ведомость. Мальчик смотрит на меня. Шулейкин смотрит на Нюру, и Мария Филипповна смотрит на Нюру, и Виташа…
— Нет, — говорит Нюра, — пятьдесят не подпишу. На тридцать подпишу, а на пятьдесят — нет.
— Ты, Нюрочка, давай, давай, — подмигивает ей Мария Филипповна.
— Нет, — говорит Нюра, — на тридцать подпишу…
А мальчик вертится у нее на руках, и белые рыбки плывут куда-то за спину…
Мы выходим на улицу.
— Вот кулачка-то!.. — говорю я.
— Какая ж она кулачка? — говорит Виташа.
— Пять человек ее уговаривают, а она…
— Когда жрать нечего, не пощедришься, — говорит он шепотом. И оглядывается на остальных. Но остальные не слышат. — У них колхоз с войны все не оправится…
Мы идем по Васильевке. От дома к дому. Абношкина совсем одышка замучила. Он идет все медленнее. Все молчат. Не очень это веселое дело — ходить вот так по дворам.