Девять месяцев до убийства
Шрифт:
— Он вовсе не обязан ничего объяснять, — грубо ответил мультимиллионер. — Постепенно мне начинает казаться, что все это переходит всякие границы…
— Нино… — Марко поднял лицо, которое закрывал дрожащими руками. — Я предпочел бы сказать…
— А я предпочел бы, чтобы ты молчал, по крайней мере до того, как я приглашу Эмерсона Ланди.
— Почему я должен апеллировать к адвокату, Нино? — Марко как-то вдруг протрезвел. — Неужели я в чем-то виноват? Нет, моя совесть совершенно чиста. Если эти люди полагают, что я мог убить Джулио… Великий Боже, да ведь Джулио был famiglia — мой родной брат! Это
— В котором часу это было, мистер Импортунато? — как бы походя осведомился инспектор Квин, словно Марко и нс сказал ничего особенного.
— Не могу точно сказать. Это было до девяти, потому что я помню — когда я уходил, девяти еще не было.
Его глаза встретились с глазами инспектора.
— Когда я оставил его, он был жив и здоров.
— А в каком состоянии была комната? Разломанная мебель, опрокинутые лампы…
— Об этом я не имею ни малейшего понятия. Когда я уходил из библиотеки, все было на своих обычных местах. У нас не было никакого рукоприкладства — видит Бог, обычный спор, ис больше. Немножко горячий разговор между братьями. Джулио и я часто спорили. Спросите Нино. Спросите, если хотите.
— Марко, я требую, чтобы ты попридержал язык, — сказал его брат. — Я просто приказываю тебе молчать. Слышишь?
— Нет! — в запале ответил Марко. — Они думают, что это я убил Джулио. Я должен убедить их, что это был не я. Задавайте вопросы, инспектор! Давайте, спрашивайте.
— О чем вы поспорили?
— О бизнесе. У нас в семье есть такой закон: все важные решения о капиталовложениях должны приниматься Нино, Джулио и мной единогласно. Если кто-то против, договор не заключается. Обычно мы легко находим общий язык. Однако недавно Нино предложил ось вать новую компанию и скупить половину канадской Арктики, потому что наш лучший геолог полагает, что там можно найти большое месторождение нефти — нет, Нино, я не буду держать язык за зубами! — еще больше, чем в Техасе и в Оклахоме. Завтра мы смогли бы заработать там по пятьдесят долларов'на каждый вложенный. Стало быть, больших капиталовложений не потребовалось бы.
Мы перепроверили сообщения и решили с Нино, что это хороший бизнес. Но Джулио никак не соглашался. Стало быть, от этого плана надо было отказываться. Нино был сердит, и я тоже. Но убивать из-за этого…
Голова его как-то странно затряслась, как у младенца или старика. Непонятно, что это было — знак отрицания или просто слабость шеи?
— Продолжайте, мистер Импортунато.
— Я думал, что, быть может, сегодня вечером он будет более покладистым, и мне удастся переубедить его. Но нет, он по-прежнему был категорически против — он вбил себе в голову, что либо кто-то подкупил нашего геолога, чтобы облегчить наш карман на кругленькую сумму, либо, даже если данные геолога верны, все равно попытка организовать добычу и транспортировку нефти за тысячу километров в ледяной пустыне приведет к экономической катастрофе. Слово за слово, и мы скоро дошли до отборных итальянских ругательств.
Марко поднял опухшее от слез лицо.
— Но Джулио не мог долго злиться. Он вдруг сказал: «Черт возьми, брат, стоит ли из-за этого ссориться? Что, мы не можем позволить себе выбросить на ветер двадцать семь или двадцать восемь миллионов? В конце концов, что — деньги? Тлен». Он засмеялся, и я засмеялся тоже. Мы обнялись с ним через стол, я пожелал ему спокойной ночи и удалился. Вот и все, инспектор. Клянусь вам.
На лбу у него выступили капли пота.
— Не хочешь ли ты сказать, Марко, что Джулио согласился на реализацию проекта? — с интересом спросил Нино Импортуна. — Ты мне еще не говорил об этом!
— У меня просто не было случая.
— Минуточку, мистер Импортуна, — перебил инспектор. — Значит, до оскорблений действием дело не дошло. Ничего из вещей вы не бросали на пол, ничего не ломали.
— Джулио и я? Да никогда в жизни!
— Мистер Импортунато, — спросил Эдлери, заметив, что отец глянул на него и тотчас же отошел, — вы и ваш брат случайно не роняли с письменного стола пепельницу?
Услышав это, Марко резко вскинул голову, но тут же втянул ее в плечи, будто черепаха.
— Что-то не помню, чтобы было такое.
— Где именно находился Джулио, когда вы уходили? Я имею в виду — в каком месте библиотеки?
— Он сидел за столом.
— И стол стоял на своем обычном месте? Наискосок?
— Верно.
— Вы или ваш брат передвигали стол, пока были в комнате?
— Передвигали? Зачем? Не думаю, что я даже прикасался к нему. А Джулио сидел за ним, не вставая.
— Вы утверждаете, что покинули библиотеку до девяти. Вы уверены в этом, мистер Импортунато? Почему?
Марко начал терять терпение.
— Пресвятая дева! Для вас что, слово мужчины ничего не стоит? В моих апартаментах меня ждала одна голубка — мы должны были пойти с ней на танцевальный вечер в четверть десятого. Уходя от Джулио, я глянул на часы. Было без нескольких минут девять. У меня как раз оставалось время переодеться. Довольны?
Он выпятил нижнюю губу.
— Что за одежда была на вас, когда вы пошли переодеться? В чем вы были у Джулио?
Губы Марко сжались. Руки его вцепились в спинку стула так, что побелели костяшки пальцев.
— Вы были в куртке, в которой ходите под парусом, мистер Импортунато? И в спортивных ботинках?
— Все, я больше не отвечаю на ваши вопросы. С меня хватит, мистер Кто-Бы-Вы-Там-Ни-Были. Вон из моей квартиры!
— О! — удивился Эллери. — Почему это вы вдруг так сразу замкнулись?
— Почему, почему. Я вижу, вы уже вбили себе в голову, что я преступник. Надо было мне послушать Нино и попридержать язык. Если хотите узнать от меня еще что-нибудь, обратитесь к моему адвокату, черт подери!
Марко Импортунато поднялся и, пошатываясь, направился к бару. Брат заступил' ему дорогу. Тот резко оттолкнул Нино, схватил бутылку виски и стал пить прямо из горлышка, закинув голову. Импортуна и Эннис подхватили его.
Воспользовавшись этим, инспектор тихо спросил:
— Что ты думаешь на сей счет, Эллери? Пуговица вполне могла незаметно выпасть у него из кармана. Пепельница могла свалиться со стола, и Марко мог наступить на кучку пепла.
— Но подумай о повернутом столе, папа. Если Марко— убийца, делать это было совершенно бессмысленно. Предположим, что он лжет, и он сам передвинул стол. Для чего? Чтобы создать видимость, что убийство совершено левшой? Но Марко сам левша. Что же он, сам себе враг?