Девять жизней
Шрифт:
Разговор стал меня тяготить, и я предпочёл задать вопрос об отце Николасе:
– Этот сеньор, кажется, пришёл домой. Почему он его обошёл и заходит сзади, через маленькую калитку, да ещё озирается?
Чико зевнул.
– Ты прав, странно. Весь город знает, что донья Мартина – его жена, хотя считается женою другого.
Я несказанно удивился.
– Неужели? К чему это?
– Целибат. Обет не жениться. Подождём, отец Николас иногда мне выносит поесть, а я показываю его детям разные трюки.
Прогулку мы завершили на большой площади, в центре которой плотники сооружали помост, а по краям – несколько рядов скамеек один над другим. Я спросил нового приятеля, что за праздник здесь намечается? Он буркнул:
– Можно назвать это и праздником. Казнь. Твой инквизитор разбойников разоблачил, хотя их главарь – не простой человек.
– Горожане от них страдали, наверное? Я помню разную болтовню, которую слышал в первый день своего появления в Сегилье.
– Ещё бы! Хотя больше – в окрестностях.
Вскоре мы распрощались.
***
В тот вечер я слишком устал, но на следующий день решился побеспокоить необыкновенного кота, живущего на отшибе. Добрался к калитке по каменистой дорожке, ведущей вверх по пригорку у самого моря. За домом нелюдима был высокий обрыв, под которым шаловливые волны играли с камнями.
Я пришёл, когда суровый хозяин забирал корзину, оставленную ему у порога. Он посмотрел на меня и сказал:
– Ты к моему Гомеру? Что ж, проходи.
Можно подумать, он знал о необыкновенных животных и мог узнавать их.
Я воспользовался приглашением и нырнул в сад, оказавшийся очень красивым. Деревья аккуратно окопаны, цветы редкие – я таких не видел в Сегилье даже возле губернаторского дворца. Ни одного сорняка. Хозяин взял книгу и, лицом к морю, сел в плетёное кресло.
Мне навстречу поднялся всклокоченный злющий котяра.
– Что тебе нужно? – ни приветствия, ни приглашения.
Я попробовал держаться учтиво.
– Сеньор, я пришёл познакомиться…
– Ты, кот инквизитора, знаешь, кто мой хозяин?
– Не имею пока удовольствия…
– Удовольствия? Вздумал шутить? Вон убирайся!
– Но я…
Кот зарычал, клянусь, он зарычал, как собака! Я попятился, чуть присел, а хозяин моего несостоявшегося приятеля усмехнулся и бросил ему:
– Гомер, не по душе тебя гость? Пусть уходит, а я отдохну. Завтра много работы.
Я сбежал и вернулся домой.
8. Ловушка
К нам постучали ещё до рассвета.
– Сеньора Фелисия, собирайтесь скорее! Лучшие места все займут, – послышался звонкий голос соседки.
– Уже заняли с вечера, не сомневайтесь, сеньора Хуана! Мы с Инес не пойдём. Казнь – неподходящее зрелище для юной девицы. А я слишком стара.
– Но там будет и дон Себастьян!
– Тем более неподходящее зрелище. К чему бедной девушке глядеть на знатных сеньоров?
– Говорят, сеньорита не из простых…
– Пустое, сеньора Хуана. Приданого почти нет. До свидания.
***
Я боялся, но любопытство было сильнее. Пушистые чёрные ноги сами понесли меня к площади. Главное, чтобы люди не затоптали меня. Но я – хитрый и ловкий, забрался на дерево, с него – на крышу, потом – на навес, устроенный над покрытой коврами частью трибун. Слуги суетились, расставляя там кресла, а я сумел найти местечко на ограждении, с которого были хорошо видны и помост с виселицами, и кресла для важных зрителей. На меня никто не обращал внимания. Толпа ждала казни.
Вскоре я увидел, как люди расступились, но повозки с осуждёнными не было даже слышно. Горожане со страхом, смешанным с брезгливостью, пропустили того самого нелюдима, кот которого накануне не захотел свести со мною знакомство. Палач. По намёкам сеньоры Пепиты я должен был догадаться.
Стали потихоньку заполняться места, приготовленные для знати. Разряженные сеньоры скучающе поглядывали на толпу, на помост, друг на друга. Толстого отца Николаса принесли на крытых носилках. Донья Эстрелья, по-прежнему в чёрном платье, туго затянутом в талии и подчёркивающем прикрытую прозрачной мантильей грудь, заняла одно из почётных мест рядом с центром и смотрела по сторонам, избегая глядеть на кузена. Наконец, толпа – и нарядная, и простая – заволновалась. Люди стали смотреть в одну сторону. Я последовал взглядом за ними, догадываясь, кого ждут с таким нетерпением.
Дон Себастьян появился верхом, быстро спешился за трибуной и занял кресло рядом с отцом Николасом, не обращая внимания на обращённые к себе взгляды. Приезд герцогской четы в роскошной карете прошёл почти незамеченным – горожане заждались своего зрелища.
Наконец, раздался стук повозки, в которой привезли приговорённых – нескольких разбойников из крупной банды и их главаря, которого не спасло благородное происхождение и связи в высшем обществе города. Из толпы прозвучали проклятия и насмешки, перемежаемые улюлюканьем – были бы эти люди так храбры, встреть разбойников на большой дороге? Я посмотрел на своего друга – он старался держаться бесстрастно, сидел, скрестив на груди руки, и лишь иногда крылья его носа чуть подрагивали. В отличие от других знатных господ, ни любопытства, ни возбуждения не было в нём заметно. Многие дамы смотрели на него чаще, чем на помост, а мужчины косились, не смея, однако, выразить неудовольствие пронзительным интересом, проявлять который женщины почти не стеснялись.
Глашатай с эшафота потребовал тишины. Громко зачитал преступления разбойников и огласил приговор рядовым членам банды – повесить. Сеньоры, смолкшие ненадолго, вернулись к своей болтовне, дамы – к кокетству. Один дон Себастьян не участвовал в разговорах и сидел, почти не двигаясь. Дамы напрасно поигрывали веерами и принимали красивые позы, надеясь, что инквизитор обратит на них хоть каплю внимания. Их ничуть не смущало, что прямо перед их взором одного за другим повесили нескольких человек, которые дёргались на верёвках.
Вот остался лишь главный разбойник – дон Стефано Аседо дель Соль. Он был дворянином и перед смертью храбрился: выпрямил спину, скорчил гримасу, которая казалась ему улыбкой, жадно дышал, лицом ловил последние в его жизни лучики солнца. Пока глашатай громко зачитывал приговор и называл преступления, обречённый на казнь человек обвёл глазами толпу, встретился взором со своим обвинителем – и не смог от него оторваться. Это было ошибкой. Как раз прозвучали ужасающие подробности главного преступления дона Стефано – убийства целой семьи. Дон Себастьян, сначала встретив взгляд преступника равнодушно, сжал губы, нахмурился, глаза его потемнели – и бесконечное, обжигающее презрение придавило душу приговорённого. Разбойник ссутулился, опустил потухший взор и упал бы, не придержи палач его за плечо. По толпе прокатился вздох разочарования – от благородного кабальеро ожидали большего мужества в его смертный час. Зрелище близилось к своему финалу. Преступника поставили на колени, заставили помолиться и положить голову на чурбан. Нелюдимый палач одним ударом снёс ему голову, поднял её за волосы и показал возликовавшей толпе. Меня чуть не стошнило. Я успел лишь увидеть, что дон Себастьян сразу встал и, не оборачиваясь, направился к своему коню, но не заметил, как чей-то слуга, притаившийся рядом со мной, быстро протянул ко мне руку. В мой загривок вцепились грубые пальцы. Я оказался в мешке, пытался кричать, вырывался, но на площади из-за шума никто не . обратил никакого внимания на похищение чёрного кота со свидетельством инквизиции.