Девятая рота
Шрифт:
— Чего он обгрызанный-то весь?
— Это пулемет геройски погибшего рядового Самылина! Он из него восемь духов положил и орден получил! А что поцарапано немного — так это он гранатой подорвался. Заклеишь!
Чугун глянул вдоль ствола.
— Так дуло кривое! Как из него стрелять-то?
— Тебе, можно сказать, честь оказана, дубина! — обиделся прапор. — Именное, можно сказать, оружие! Гордиться должен, а он кобенится тут, имя героя позорит!
Чугун хотел было возразить, но прапор опередил его.
— Кругом, воин, я сказал! —
Салаги вошли в казарму, остановились на пороге, оглядываясь.
— Салабонов пригнали! — лениво прокомментировал кто-то из дальнего угла.
— О, зеленая поросль! — С ближней койки спустил босые ноги и поднялся парень в тельнике и закатанных по колено штанах — приземистый, ниже Воробья, но невероятно широкий в плечах и груди, с мощными короткими руками в наколках. Не выпуская сигарету изо рта, он подошел к молодым, брезгливо оглядел каждого. — Равняйсь! Смир-рно! — скомандовал он. — Поздравляю с прибытием в доблестную девятую роту!
Он склонил голову, прислушался.
— Я не понял, воины! Пробуем еще раз. Поздравляю вас с прибытием в доблестную девятую роту!
— Ура! Ура! Ура! — грянули салаги.
— Забодал, Хохол! — приподнялся кто-то из дедов. — Иди на плацу их дрочи, дай поспать!
— Вам слова не давали, ефрейтор, — не глядя, ответил тот. — Меня зовут сержант Погребняк, — продолжал он, прохаживаясь вперед и назад перед новобранцами. — Забудьте, кем вы были в учебке! Здесь вы не отличники и не двоечники, здесь вы вообще никто! И я лично буду драть вас день и ночь, чтобы сделать из вас нормальных бойцов!
Салаги уныло переглянулись — все это было уже знакомо.
— Не понял… — насторожился Хохол. — Я внятно выражаюсь, воин? — остановился он перед Лютым.
— Так точно, товарищ сержант!
— Значит, так… — Сержант глянул на часы. — До двадцати одного часа вылизать всю казарму, чтоб блестело, как котовьи яйца! В двадцать два — выход на боевое задание! Время пошло!
Лютый и следом за ним остальные, пригнувшись, короткими перебежками крались в темноте. Потом по-пластунски подползли к колючке и затаились.
За колючкой, огораживающей закуток около склада, стояли клетки. Прапор в трусах и шлепанцах на босу ногу кормил кроликов, подсыпал в клетки траву, чесал их за ушами.
— На, мой хороший… И тебе, и тебе тоже… Ай ты мой ушастенький…
Когда он скрылся в дверях, Лютый достал штык, соединил с ножнами и перекусил несколько ниток колючки у земли.
— Слушай сюда. Моя с Воробьем — первая справа. Джоконда, Стас, — ваша третья, чтоб не толкаться. Воробей, открываешь и сразу бежишь, я беру — и за тобой. Чугун, страхуешь здесь… — Лютый огляделся, коротко выдохнул и скомандовал: — Вперед!
Они проползли под колючкой, потом одновременно бросились к клеткам. Воробей и Стас распахнули дверцы, Джоконда и Лютый схватили по кролику и кинулись прочь. С разбегу упав на землю, проползли обратно и побежали в темноту.
Прапор вылетел из дверей с пистолетом.
— Стой! Стой, суки, стрелять буду! — истошно заорал он. Потерял на бегу шлепанец, споткнулся и растянулся во весь рост.
Воробей стоял на коленях, прижав одной рукой кролика к бревну. В другой мелко дрожал занесенный штык.
— Не могу! — сказал он наконец. — Лучше меня режьте — не могу!
— Вот урод пернатый! — Лютый забрал у него штык, перехватил кролика. Решительно занес лезвие.
Кролик таращил на него глаза, испуганно подрагивал носом. Лютый занес штык еще выше… И опустил.
— Давай ты, Чугун!
— А я чо, крайний?
— Быстрей, пацаны! — Стас тревожно оглянулся. — Залетим же сейчас!
— Ну так режь сам!
— Давайте на пальцах кинем, — предложил Воробей.
— Дай, — вдруг спокойно сказал Джоконда. Он взял штык, опустил его и замер на мгновение, сосредоточенно глядя перед собой холодными глазами. Коротко замахнулся и с хрустом рубанул лезвием.
Глава 12
Хохол, долговязый носатый Афанасий, плосколицый казах Курбаши и салаги сидели в каптерке вокруг стола с обглоданными косточками.
— А сержант у вас кто был? — спросил Хохол, сыто ковыряя спичкой в зубах.
— Дыгало.
— Сашка Дыгало? — удивился Афанасий. — Я думал, списали его вчистую.
— Да, это вы попали, пацаны, — протянул Хохол. — Не позавидуешь. У него крыша-то совсем съехала. По ночам тут орал, зубами скрипел — боем командовал, спать не давал, пока в госпиталь в Ташкент не отправили… А ведь нормальный парень был, веселый… Как это называется-то, медицина? — толкнул он Курбаши.
— Контузия называется.
— Я думал, умное слово скажешь, чурка. Это я и без тебя знаю.
— Белоснежка там еще? — спросил Афанасий.
— Там, — ответил Лютый.
Все засмеялись, переглядываясь.
— Гляди. — Афанасий задрал тельник. На груди у него был выколот девичий профиль. — Ну как, похожа? А, художник?
— Это пацан по памяти колол, через год уже… — Афанасий любовно скосил глаза на наколку. — А Помидор, слышь… — скис он вдруг от смеха. — Ему самылинский пулемет, покоцанный, выдал! — указал он на Чугуна. — Новый-то вместо него, видать, списал и духам уже толкнул!
— Он что, с духами оружием торгует? — удивился Воробей.
— А что, он один? Ты чо, вчера родился? — пожал плечами Хохол. — Из наших же стволов по нам бьют. Редко когда чужое встретишь.
— Помнишь, на Усаму когда нарвались, — сказал Курбаши, — «эм-шестнадцатые» потом нашли, американские.
— А я все понять не мог, из чего стреляют-то, — музыка не та, — кивнул Афанасий.
— Усама — это кто? — спросил Чугун.
— Лучше бы тебе не знать, — усмехнулся Хохол. — Командир «черных аистов». Арабы-наемники… Вот не дай бог опять встретиться. Как вспомню, так вздрогну…