Девятые врата
Шрифт:
— Бакар!
Я повернул голову — мол, слушаю. Она слишком долго молчала, потом, вероятно, сама почувствовала это и вдруг заговорила.
— Бакар… когда мы выедем на прямую дорогу, ты посадишь меня за руль?
— После Хашури, — ответил я, понимая, что она хотела сказать совсем другое, но не подал виду и продолжал: — А кто тебя научил править?
Она оживилась, но тут же печаль затенила ее лицо. Ее выразительные черты с удивительной быстротой отмечали малейшие изменения в настроении.
— Отец! — ответила она, откидываясь на спинку сидения, и опять взглянула на
«Отец», — повторил я про себя.
Смерть этого человека разъяснила мне тайну непомерной гордыни Майи, которая делала ее недоступной и отнимала у меня надежду на ее любовь…
Когда из России пришло известие о смерти отца, Майя заплакала. Майя плакала! Мне это казалось невероятным! Слезы смягчали ее холодное лицо. Майя плакала, я не верил своим глазам, уверенный, что даже смерть отца не сможет вывести ее из равновесия. И когда через десять дней Майя опять вернулась в Тбилиси, я увидел нежную, ласковую женщину. Она казалась такой несчастной, что я даже пожалел ее. Все удивлялись ее перемене. Неужели ее холодность и высокомерие были только маской? Неужели смерть так сильно подействовала на нее и вернула ей человеческую доброту? В конце концов я понял: она была из состоятельной семьи и, пока отец был жив, не нуждалась ни в чьей помощи, ни в чьем сочувствии. Наверное, в душе смеялась она над мужчинами, которые пытались привлечь ее своей высокой должностью…
— Бакар! — услышал я голос Майи.
«Сейчас она скажет», — подумал я.
— Я боюсь… Бакар!
— Чего!
— Боюсь возвращаться в Тбилиси.
Я засмеялся.
— Мне кажется, Сергей поджидает нас у самого въезда в город и что-нибудь сделает.
Я захохотал, чуть не выпустив из рук руля, но почувствовал, что смех получился вымученный. Он походил на смех актера, который только и ждал реплики партнера, чтобы разразиться хохотом.
«У Сергея есть на это право», — подумал я.
Мы молчали. Потом я спросил:
— Ты любила его когда-нибудь?
— Только один день.
— Знаю, — прервал я, — тот самый день, когда вы расписались… до рассвета.
— Да, до рассвета! — повторила Майя, быстро взглянув на меня.
Майя училась на третьем курсе медицинского института, когда вышла замуж за Сергея. Он тогда работал в больнице — был ассистентом ее отца. Не знаю, как это случилось. Как они отступили от мечты.
Духовно богатый и сильный человек может ввести женщину в новый мир, сделать ее счастливой.
Такого мира Сергей, наверно, создать не мог. Может, из-за большой разницы в возрасте. Сергей всячески оберегал «своего ангела» (так он называл Майю)… О разводе не было и речи, но «ангел», окончив институт, расправил крылья и полетел за Кавказский хребет, в Тбилиси. Сергей часто приезжал ее навестить.
Однажды я встретил Майю на спуске Элбакидзе. Она была очень взволнована, щеки у нее пылали от гнева. Это было вскоре после смерти отца. Я остановил ее.
— Что с вами?
— Ничего! — ответила она, продолжая свой путь, немного, правда, замедлив шаг.
Она не хотела говорить, а мне не хотелось спрашивать вторично. Она шла
— Какие у вас хорошие духи, Майя! Как они называются?
Только я это произнес, как она остановилась, раскрыла коричневую сумочку на длинном ремешке и заглянула в нее. Запах усилился.
— Ой, пузырек сломался! — с сожалением воскликнула она, осторожно двумя пальцами доставая осколки и бросая их под дерево. Она доставала осколки и выбрасывала, но они все не кончались.
— Так ничего не выйдет. — Она достала из сумки гребешок и четырехугольное зеркальце и протянула мне. — Простите, Бакар, но вам придется подержать это минутку.
Потом она передала мне паспорт и золотые часы без браслета, потом мокрый от духов розовый платочек и деньги. Пустую сумку она вытряхнула. Нежно зазвенели об асфальт мельчайшие осколки стекла.
— Вы что, уронили сумку?
— Нет!
— Ударили обо что-нибудь?
— Да… об голову! — сердито ответила она.
— Об голову? — удивился я.
— Я зашла в магазин выпить воды, — она посмотрела в сторону проспекта Руставели, — меня окружили ребята, стали болтать глупости.
— Ну и что дальше?
— Никак не отставали…
— И тогда?
— Тогда я ударила одного сумкой по голове…
Она протянула руку за своими вещами. Я все отдал ей, кроме паспорта.
— Можно, я посмотрю твою… вашу фотографию?
— Пожалуйста.
Я раскрыл ее паспорт. На этой девической карточке у Майи было такое детски-наивное выражение лица, что я полюбил ее в эту минуту еще сильнее. Я не мог оторвать взгляда от карточки. Тогда я думал, что никогда больше ее не увижу, и хотел навсегда запомнить Майю в юности.
— Какая ты была очаровательная! — невольно вырвалось у меня.
— Давай! — Майя, наверное, обиделась, забрала у меня паспорт и потрясла им в воздухе, чтобы высушить.
— Раскрой, иначе не высохнет! — посоветовал я.
Майя послушалась, отделила друг от друга слипшиеся страницы и вдруг поднесла паспорт к самым глазам. Потом она обратила ко мне посветлевшее и удивленное лицо и воскликнула изменившимся голосом:
— Боже мой, я свободна, Бакар, свободна!
Она, как ребенок, подпрыгивала на месте, словно танцуя. Подол ее платья описывал в воздухе изящные спирали. Я стоял, удивленный, оглядываясь по сторонам — не привлекает ли поведение Майи внимание прохожих. Потом Майя подбежала ко мне совсем близко, чуть не касаясь щекой моего лица, и раскрыла передо мной паспорт.
— Погляди… Ничего нет!
Штамп регистрации брака под воздействием спирта бесследно исчез.
— У нас есть еще бензин? — Голос Майи отвлек меня от мыслей. Стрелка стояла на нуле.
— Кончился!
— А как же мы едем?
— Тихо! — приложил я палец к губам. — Машина еще не знает, что бензин кончился.
Майя рассмеялась, привлекла меня к себе и поцеловала.
Через минуту мы стояли на дороге и махали каждой проезжающей машине.
— Я не должна была говорить — и машина бы не догадалась, что нет бензина, — улыбнулась Майя.