Девятые врата

Кипиани Эдишер Лаврентьевич

Тонкий прозрачный воздух всколыхнулся, словно молоко, и откуда-то возникла коварная Эвтибида, которая погубила Спартака и его войско… За то, что он любил Валерию…

Гогита еще раз взглянул на женщину с длинными ресницами, и женщина тоже взглянула на Гогиту, но сразу отвела глаза в сторону.

«Виновата, — твердо решил Гогита, — она одна во всем виновата!..»

Через пять минут Гогита опять появился под афишей с двумя коробками под мышкой. Он крепко прижал их к ребрам и побежал, что было

сил.

Фойе и круглые лестницы, поднимающиеся в амфитеатр, напомнили ему об отце. В прошлом году они были здесь на дневном сеансе. Отец сказал: «После «Чапаева» я здесь не был». «Чапаева» он видел давно, когда Гогиты еще не было на свете. У него был билет на ночной сеанс — на два часа ночи! Такое творилось! Последний сеанс кончался на рассвете…

Гогита спешил, боясь как бы у Гургена не кончилась пленка, тогда мальчишки в зале поднимут крик. Гогита сошел с тротуара, чтобы прохожие не задерживали его.

Вдруг ему показалось, что отец вернулся домой. Мама открыла ему дверь, и они обнялись.

«Сегодня у него кончается отпуск!» — вспомнил Гогита, и от волнения у него перехватило дыхание.

«Где ты до сих пор?» — спросила мама.

«А разве ты не знаешь», — улыбнулся отец.

«Знаю, прекрасно знаю». — Мама нахмурилась.

«Нет, Элико, ты ошибаешься… Ты не думай напрасно. Не знаю, кто такую глупость выдумал… Я работал над новым изобретением!»

«Ну и что с того?»

«Мне хотелось быть одному… А дома Гогита мне мешал».

«Что же ты изобрел?» — насмешливо улыбнулась мама.

«О-о, такую замечательную машину! Ты только представь себе — нарисуешь ты на бумаге мяч, положишь в машину — оттуда выскакивает настоящий мяч да еще бутсы в придачу. Или нарисуешь лыжи, положишь в машину — получай готовые… А где Гогита?» — спросил отец и заглянул в комнату.

— Поднимись на тротуар! — прямо над ухом услышал Гогита голос милиционера и почувствовал на плече его руку.

Он вернулся на тротуар, добежал до входной арки и вошел в сад. «Отец, мой отец…»

Неожиданно для самого себя он поставил следующее условие: если он до того момента, как добежит до Гургена, будет повторять про себя только эти слова, отец обязательно вернется, не сегодня — так завтра.

Гогита наклонил голову, чтобы не отвлекаться и не глядеть на духовой оркестр, играющий на веранде, и не видеть никаких знакомых — если такие вдруг встретятся. Он начал свою главную, решающую мысль, состоящую из слов:

«Мой отец…»

Гогита быстро шагал, до него неясно доносились обрывки разговоров между гуляющей публикой.

— Слетал я, поглядел матч и на другой день обратно…

«Мой отец…»

— И хорошая была игра?..

«Мой отец…»

— Гия, не рви цветы! Милиционер оштрафует.

«Мой отец…»

— Ты

что, ослеп, на людей натыкаешься! — набросился кто-то на Гогиту.

— Гогита, эй, Гогита!

Это был Бондо.

«Мой отец… мой отец…»

— Гогита, ты оглох! — бежит за ним Бондо, но Гогита боится поднять голову, он только ускоряет шаг.

«Мой… отец…»

— Ты просто не хочешь меня провести! — Бондо схватил его за руку, но Гогита яростно вырвался и побежал.

— Подумаешь, зазнался со своим кино!

«Мой отец… мой отец…»

В будке Гургена Гогита снова взобрался на скамейку и, безмерно счастливый, уставился в окошечко — он выполнил свое условие, и отец обязательно вернется, сегодня или завтра…

— Где ты был столько времени? — Гурген казался рассерженным.

Гогита почему-то хотел сказать, что встретил отца и поэтому запоздал, но сдержался. Он не хотел, чтобы кто-нибудь, кроме него, знал, что сегодня отец обязательно придет домой.

— На улице полно народу — я бежать не мог, — ответил Гогита Гургену.

— Надо было раньше идти. Немного — и лента бы кончилась! — упрекнул Гурген.

Но Гогита уже был весь поглощен происходящим на экране и ничего не слышал.

— Гурген! — прошептал он. — Я догадался, кто предатель!

— Догадался или в том кинотеатре посмотрел, поэтому и опоздал?

— Нет, сам догадался! Эта женщина предательница!

Гурген заправил новую ленту в аппарат, включил автоматический перевод и испытующе поглядел на Гогиту — не думает ли он провести его и убедить, что не смотрел фильма в зимнем кино.

— Эту женщину уже допросили… Она не виновата!

— Не виновата?! — воскликнул Гогита, взглянув на Гургена широко раскрытыми глазами. Он обрадовался своей ошибке, обрадовался, что эта женщина никого не предавала.

Теперь он уставился на экран с еще большим интересом. Ни одно слово, ни одно движение не ускользало от его внимания. Если что было непонятно, он спрашивал у Гургена, не поворачивая головы. Гурген разъяснял все по-своему, но понятно и исчерпывающе. Потом опять наступило время бежать за пленкой, за последними двумя частями.

Гогита нехотя оторвался от окошка, чтобы во второй раз не получить от Гургена выговора.

— Тогда расскажи мне, чем все это кончится! — потребовал он «вознаграждения».

— Нет, так неинтересно… Принесешь — и сам увидишь!

Гогита в этот раз быстро прошел расстояние между кинотеатрами. В парке не осталось гуляющих, и на улице стало меньше народу. Он быстро вернулся обратно, прошел мимо тети Марго и нагнулся, чтобы не мешать зрителям в ложе. Он думал, как бы мать не пришла за ним раньше времени и не помешала досмотреть две последние части, которые он нес под мышкой.