Деяние XII

Виноградов Павел Владимирович

Великобритания, Лондон, 27 марта 1984

Милорд был не так уж и плох. По крайней мере, сам себя он воспринимал как замечательного человека с нежной душой, уязвленной несовершенством мира. Разве не разбирался он тонко в живописи, не был ценителем поэзии, влюбленным в Суинберна до такой степени, что, преклоняясь перед недосягаемым совершенством, уничтожил все свои юношеские поэтические опыты и не написал больше ни строфы, хотя его учителя сулили ему славу стихотворца?

Из своего неисчерпаемого наследства он жертвовал огромные суммы всяческим благотворительным фондам и организациям, защищающим живую природу. Ибо сэр Уолтер

испытывал трепетный восторг перед всем живым, предпочтительнее, маленьким живым: щенкам, котятам, мышатам. Больше всего, к лисятам – ведь о нем говорили, что он сам напоминает доброго печального лиса.

Людей тоже любил. Особенно детей и женщин – часами мог возиться с малышней, а с дамами вел себя дружелюбно, с долей корректной игривости, не переходящей, Боже упаси, рамок приличия. За исключением тех случаев, когда дамы гостили в подвале его тайного убежища… Но ему тяжело было вспоминать об этом. Это его тайный крест, тяжёлое семейное наследство, его трагедия. Да, он делал это – потому что от рождения неизлечимо болен, а не потому, что зол. Он не мог этого не делать, и все тут. А в целом оставался добрым, хорошим человеком…

Не может быть плохим человек, который так любит делать приятное ближним. Вот и сейчас искоса с удовольствием посматривал он на раскрасневшееся от восторга лицо своей спутницы в соседнем кресле королевской ложи.

Уже не раз за сегодняшний вечер у Милорда мелькала мысль, что эта русская простушка не уступит своим туалетом ни одной блестящей даме в зале, собравшем весь лондонский бомонд. Нет, это, конечно, не прошедшее недавно гала-превью нового мюзикла популярнейшего композитора, на котором присутствовали Их Величества, леди Ди (Милорд мысленно саркастически скривил губы) и половина Палаты лордов с супругами. Но и премьера для широкой публики сплошь шелестела туалетами от кутюр и сияла драгоценностями.

«Да ей все равно, что превью, что премьера. Вон как глазенки блестят. Как же, у себя в Союзе подумать не могла, что вот так близко увидит самого великого Эндрю, а потом будет смотреть, что он там натворил на сцене».

Милорд усмехнулся уже явно: он был не очень высокого мнения о современном театре, как и положено человеку, чьи предки запросто пили эль с самим Шекспиром. А паясничающий ради рекламы на фоне старого паровоза знаменитый композитор – они видели его перед театром – вызывал в нем лёгкое презрение.

Почувствовав его взгляд, спутница очаровательно неловким движением повернула к нему светлую головку на тонкой шее. Ей были явно непривычны каплевидные изумрудные серьги, очень массивные, идеально сочетавшиеся с изумрудной же диадемой.

Встретив улыбку Милорда, мгновенно принявшую оттенок дружелюбного добродушия, весело улыбнулась в ответ.

Милорд невольно залюбовался тем, как яркий свет переливается в изумрудах и стразах, усыпающих широкие плечи закрытого чёрного платья. Потом охватил взглядом всю ладную фигурку, до зелёных, в тон сумочке, атласных туфель. Да, вкус у девочки был. Или это работа мистера Сахиба? Вряд ли, парень был совершенно равнодушен к тонкостям дресс-кода.

Очевидно, уловив восхищение Милорда, дама мимолетно сверкнула на него взглядом, исполненным кошачьего кокетства, но тут же вновь отвернулась к сцене, на которой Папаша-паровоз рассказывал своему ржавому сынку сказку о Звездном Экспрессе. И действие, и музыка, и тяжеловесные, откровенно стесняющие актеров, костюмы казались Милорду дикой нелепицей. Но на лице спутницы отражался откровенный детский восторг.

«Девчонка, совершенная девчонка», – мелькнуло у Милорда.

Он вдруг почувствовал опасную истому, предшествующая взрыву причудливых желаний.

«Нельзя. Будь благоразумен, Уолтер», – одернул он себя. Но предательская истома продолжала растекаться, вызывая соблазнительные яркие картинки, пробуждая похотливую память о привкусе свежей крови на губах. Ему уже казалось, что не так уж и нельзя. «Сахиб… Ну и что… – мелькали отрывистые мысли. – Не может быть, что он по-настоящему увлечен. Кем, этой русской школьницей?.. Иначе бы не оставил её – на меня. Нет, тут всё в порядке. Он, может, даже хочет, чтобы я с ней… Ты пьян, Уолтер!»

Он мысленно щёлкнул себя по носу. Пьян он, конечно, не был: всего-то бокал шампанского перед шоу, а последнюю дорожку нюхнул ещё до того, как поехал за дамой в отель. Действие порошка давно уже кончилось, оставив лёгкую нутряную дрожь и смутное ощущение неполноты бытия, знакомое всем кокаинистам. Требовалась добавка.

Но он был пьян в другом смысле – волна желания и не думала спадать, вздымалась и ширилась, грозя вот-вот затопить всё его существо. Он прекрасно понимал, что это означает: скоро тормоза окончательно полетят, и он впадет в жуткую проказливую весёлость, которая всегда сопровождала его подвальные забавы. Тогда никакая тень Сахиба его не остановит – в таком состоянии он чувствовал себя чем-то вроде всемогущего супермена, который мог делать всё, и ничего ему за это не будет.

Девушка, приоткрыв рот, во все глаза смотрела, как волшебный Экспресс убеждает юный мятущийся Паровозик поверить в себя, дабы победить дурные обстоятельства. Милорд вновь внутренне осклабился: ничего не чувствует, ничего не подозревает… Ребёнок. Эта девочка провела за нос всю Artel, а недавно очень недурно поработала в Ливане, куда Клаб заслал её для проверки. И всё равно осталась московской простушкой. «Дикари они и есть дикари».

Но осознание того, что этот ребенок с формами женщины в полной его власти, скрутило сэра Уолтера новым пароксизмом вожделения. Он оставил попытки выйти из порочного состояния и стал деловито прикидывать, как скоро сможет расконсервировать кое-какое оборудование в подвале мрачного особняка на окраине, который он не посещал уже больше двух лет, после памятного разговора с президентом Клаба.

В антракте, извинившись перед возбужденно лепечущей какие-то глупости девушкой, он посетил туалет, где при помощи серебряной трубочки жадно втянул в себя сразу две дорожки. Когда ледянящая волна восторга миновала пик и новая порция ровного ласкового безумия утвердилась в его голове, Милорд вернулся в фойе и улыбнулся девчонке лучшей своей улыбкой. В сочетании с печальным взглядом раненого животного, она производила на женщин самое сильное впечатление. Он всё решил.

Ашот уже третий час лежал под окаймляющим ограду бордюром из начинающего зацветать барбариса, и готов был ждать вечность, несмотря на пробирающий холодок весеннего вечера. Трехэтажный кирпичный особняк угрожающе нависал над ним, тускло отсвечивая тёмными стеклами окон, словно предупреждал незваного гостя о последствиях его вторжения. Но Ашоту было наплевать на эту дряхлую бессильную угрозу – он был юн, зол и опасен.

Таким его сделала улица за два с лишним года, прошедшими после исчезновения Рэчел. Цовинар… Дома они всегда говорили по-армянски и называли друг друга настоящими именами, инстинктивно противопоставляя свой мирок чужому враждебному городу. И он всегда знал, что его зовут Ашот, хотя и в лицее, и позже – в уличной банде, откликался на имя Джо.