Действительность. Том 1

Текелински

В конце концов, – что стоит весь поверхностный порядок действительности, – перед глубиной бездонного и вечного хаоса? Что стоит вся бездонная глубина Великого вечного хаоса, – перед минутной поверхностью бытия, – Великой реальной действительностью?

И так. Самый острый и подвижный ум у ребёнка. И хотя он ещё не научился обозначать и фиксировать рефлективно свои глубокие проникновения, и даже сам не осознаёт, насколько глубоко он видит мир, но всё же, только там, в детстве, могут зарождаться самые проникновенные мысли, самые глубокие и чистые взгляды. Взгляды, которые в процессе орошения опытом, обработки и культивирования, складываются в глобальные умозаключения, и основательные философемы. Они словно ростки пробиваются наружу откуда-то из подсознания и формируются в «стволы осознанности». «Стволы» твёрдые, покрытые толстой корой, – «стволы», теряющие гибкость, и приобретающие инертную устойчивость.

Так какие мысли моего детства могли дать такие всходы? Да…. Если бы была возможность посмотреть со стороны на зарождение и рост мыслей. Увидеть и осознать истоки тех рек, которые бурным потоком несутся в моей голове. Найти родники, собирающие влагу с гор, и питающиеся из глубинных подземных озёр. Вспомнить те первые стрелы, которые разум пускал в твёрдое тело инертной скалы мироздания.

Мне кажется, что самой первой моей стрелой, насколько мне позволяет память, было осмысление собственного произвола, то, что я, будучи абитуриентом детского сада, обнаружил преобладание моей воли, над неодушевлёнными предметами. Они, как бы мне говорили: Делай с нами всё, что тебе вздумается. В том моём осознании, эти предметы были абсолютно не защищены от моего произвола. Я осознал адекватную зависимость ощущения меры собственной жизненности, от свободы моей воли, – ощущения, растущего пропорционально приобретаемой власти. Именно тогда я инстинктивно осознал, точнее ещё не осознал, но во мне зародился тот смысл, или та бессмыслица, то зерно, которое впоследствии дало такие «абсурдные плоды». Ведь именно в последующем глубоком осмыслении, я нашёл то главное отличие, то наличие в живом, и отсутствие его в не живом, что собственно и отличает в своей сущности, эти субстанции. Стремление к порабощению всего и вся, к захвату, к упорядочиванию на свой лад всего внешнего. Власть, – как квинтэссенция живого. Его главный форпост, отличающий его от «неживого». Ведь в отличие от «неживых», совершенно иное впечатление производили на меня «живые объекты». Я очень рано понял, что даже маленькая букашка может представлять собой опасность, нести боль и страх. И даже растения, к примеру, крапива, – умеет защищаться. Я в полной мере осознал наличие неких доминант агрессивности у всякого «живого», как его фундаментальных составляющих. Агрессивность, из которой вырастала, и благодаря которой формировалась вся палитра всемирного порабощения единой инертной природы, благодаря прежде всего разуму, расчленение и распределение по отдельным камерам её сегментов, подчинения всех её начал и приведения к своим категориям, её единого неделимого «мета тела». И вот в моём неразвитом разуме родилась «инфантильная концепция», что «живое», в своей сути, это лишь более агрессивная субстанциональная форма общей материи. И даже её способность к организации, как некоей доминанте и отличительной особенности, которая включает в себя и способность к самопродуцированию, есть так же форма этой агрессивности. Ибо всякая организация, есть суть порабощение – внутри, и доминирование – снаружи. И если продолжить эту мысль, то чем агрессивнее материальная субстанция, тем она «живее». И человек, на самом деле, при всей своей неоспоримой «живости», не является самой живой субстанцией космоса.

И вот именно тогда, как я полагаю, во мне зародились эти крамольные умозаключения. Ещё даже не умозрения, но некая бесформенная дымка, еле уловимый внутренний свист, лёгкий ветерок, столкнувший мерно спящее на ветви бытия сознание, спровоцировавший нарушение в моём внутреннем космосе, и появление метастазирующей точки, зародившейся и развившейся мысли, – мысли обо всей фатальной предвзятости нашего отношения к Великой неделимой природе, и к её целокупному бытию. Эта «метастазирующая точка» стала неким преддверием, неким зерном того «ростка», который обещал вырасти в «развесистое древо». И он рос не по дням, но по часам, превращаясь в нечто могучее, в нечто могущее противостоять окружающим, всем тем устоявшимся древним исполинским «деревьям – стереотипам». И как всякое растение, в процессе своего роста трансформируется в нечто непредсказуемое, и становиться совершенно неузнаваемым на определённой стадии своего развития, мой «росток», пробив своим телом «потолок неба», развернул свои «ветви-ганглии» обратно. И из двух отдельных изолированных «сегментов», двух «железобетонных консолей», возникших в древности на почве воли к власти человеческого разума, стремящегося придать миру черты собственного внутреннего дуализма, постепенно стал превращать окружающий мир обратно в «единый ствол». Сегментов, которые словно сами тянулись друг к другу и срастались буквально на глазах корнями и ветвями. И при этом последующее осмысление «живого» и «неживого», как чего-то глубоко субъективированного, как чего-то искусственно разделённого властвующим оценяющим дуалистическим по своей природе, воззрением, открыло пред моим взором это самое тонкое и скрытое, замурованное в камне заблуждение. Неопровержимость сомнительного разделения и противопоставления «живого» и «неживого» как чего-то только лишь по отношению, как лишь в сопоставлении и сравнении, (причём, только со стороны заинтересованного взгляда), только в критериях его формы оценки, – вполне ясной противоречивой картиной вставало пред моим взором.

Далее это «древо», совершенно незаметно для меня и по сути бесконтрольно, орошаясь опытом и накапливая соки, размножаясь и захватывая пространство, стало превращаться в «лес», и стало приобретать уже собственную независимую волю к существованию, – всё ту же волю к власти.

Для чего я всё это пишу в таком полу наивном почти пошлом стиле? Наверное, прежде всего для того чтобы понять и осознать самому, что мысль, – совершенная мысль зарождается не в зрелой голове, но гораздо раньше в детских чувствованиях мира, в глубоко интуитивных восприятиях, в первородных эмбриональных перцепциях миросозерцания. Для того чтобы осознать ясно то, что всякая совершенная мысль рождается в глубоких недрах нашей неосознанной природы, в клетках нашего бессознательного тела. И её возникновение, и развитие в зрелой голове, как некое наитие свыше,– только наша иллюзия. Зрелая голова лишь превращает мысль в нечто формативное, последовательное и упорядоченное, в некий алгоритм собственной возможности, и одновременно в «пищу для собственного потребления переваривания и усвоения». Хотя надо отдать должное. Ведь только благодаря этой иллюзии, мы чувствуем свою связь с Божественным. Иллюзии, которой мы дорожим более всего на свете. Ведь по большому счёту живём лишь только ей. Благодаря этой иллюзии мы получаем радость со причастия со всем Великим. Чувствуя себя особенными, мы черпаем из колодца проведения живительную влагу удовлетворения собственной природой, своими запредельными и гармоничными мыслями, дающими на самом деле самую твёрдую власть, – власть над миром феноменальной природы. Мы уверенны, что одарены богами и даже полагаем, что божественны сами в своей сути. Ведь если бы мы, отбросив всякую иллюзию, могли педантично и непредвзято проследить всю цепочку зарождения и становления собственной мысли, то это бы лишило нас возможности гордиться собой, своей божественностью. Ибо стало бы простым, без чудесного ореола, – само возникновение мыслей. Исчезла бы тайна! И мы умерли бы от таски и от осознания собственной пустоты, – собственного ничтожества. Хотя кто знает, на чём могла бы вызревать наша гордость ещё. Но пока, удовлетворения нашего разума собой, обязано именно иллюзии. Иллюзии собственной чудесности, божественности, непредсказуемости и произвола. Произвола собственной воли, стремящейся всегда лишь только к власти.

По большому счёту, мы удовлетворяемся собственной тайной. Не будь этой тайны, и нам незачем было бы жить. А возникновение мысли, такой сверхтонкой и эфемерной, и в тоже время такой агрессивной, всемогущей и вседавлеющей, являет собой самую Великую тайну, самую загадочную из всех загадок природы.

Далее, когда мои мысли выросли, созрели и сформировались в некое «тело», в некую «экосистему» подобную всякому лесу, они стали жить своей жизнью, почти независимо от произвола моей личности. И так происходит всегда и всюду. Всё, что способно расти, и что достигает в своём росте определённых физических границ событий, всё начинает жить своей жизнью. И это относиться ко всему, что, так или иначе, имеет в себе становление. Как к «животным и растениям» феноменального мира, так и к «животным и растениям» ноуменального. Как к физическим и эмпирическим полям созерцания, так к метафизическим и трансцендентальным, и формируемым ими системам. Всё что имеет становление, в определённый момент начинает жить своей жизнью. Так дитя выходит из-под опеки родителей. Так человек когда-то вышел из-под опеки Богов. Так и различные человеческие изобразительные, поэтические, музыкальные и иные живые произведения, пока их не умертвили законченностью формы, не обозначили каденцией, или конечной точкой, на определённом этапе выходят из-под контроля своего создателя. И философские произведения не являются исключениями.

И вот живя своей жизнью, мои умозаключения обнаружили в себе свойства присущие организмам вообще. А именно, как любые иные организмы, имеющие свои стадии созревания, развития и становления, в конце концов, неминуемо деградируют, так и мои умозаключения, каких бы порядков не достигали, как бы ни усложнялись и не организовывались, необходимо приходили к собственному абсурду. Вино превращается в уксус, уран в свинец, мои же умозаключения, достигнув со временем пика собственной возможной осознанности, пришли к тому заключению, что не живого в мире, попросту – не существует. Что в нашем действительном мире, всё что, так или иначе, относится к материальному, в сути своей с полным основанием следует относить к живому, без каких бы то ни было исключений. Только «живость» эта имеет свои критерии, своё время, свою динамику, свою, лишь отдалённую, не похожую на нашу внутреннюю личную организованность. А значит по большому счёту все, что мы причисляем к материальному, имеет свою, лишь далёкую от нашей форму жизни, в самом широком смысле слова. Так возникает новая концепция, так появляется парадигма всеобщности и неотделимости, в которой, к примеру, понятие «доломитовой жизни», (жизни камней), уже не является чем-то лишь надуманным или фантасмагорическим, но вплетается в общую систему повсеместной материальной жизненности.

Вот тогда, словно вынырнувшая из моря «мёртвая голова дракона», своей ужасной гримасой с зияющими глазницами обратил ко мне своё лицо другой мир. Точнее сказать мир был тот же, но он вдруг развернулся. Он вдруг перевернулся вверх дном, словно корабль, который перегрузили, и он потерял остойчивость. Великий древний мир оголил свою преисподнюю! Я вдруг ясно почувствовал всю фатальность этого мироздания, и осознал, что мир, – точно так же – не живой!!! И что в нём нет ничего = по-настоящему живого. Ибо мы чувствуем мир и себя в нём, благодаря способности нашего разума к разделению и противопоставлению пантеотектуры мироздания, – к иллюзии, в самом широком смысле слова. Благодаря способности нашего органоида к ощущению собственных многочисленных волевых актов, идущих от многочисленных «ганглий» нашего тела и нашего разума, сливающихся в единый котёл, (то, что собственно называется сознанием), и образующих личность, как некую квинтэссенцию нашего тела и разума, продуцирующую иллюзии вершину, – иллюзию власти над внешним, будто бы сугубо нейтральным миром. Мы живём и чувствуем свою жизненность благодаря тем фатальным в своей сути, абсолютно необходимым при определённых условиях химическим реакциям, которые присущи всему феноменальному миру, всей его так называемой «неживой природе». В нас нет ни капли истинного произвола, нет и капли настоящей свободы. Мы лишь рисуем её на холсте, но она никогда не сходит с этого холста в реальный мир. Мы слиты со всем миром в единый круговорот энергий. И все наши чувства – суть химико-электрические реакции, подобные всяким химико-электрическим реакциям так называемой «неживой природы». Мы роботы, – биологические фантомы, запрограммированные самой природой на определённый алгоритм своих действий. Лишь воля к власти отличает нас от всего инертного нейтрального мира природы. Но что она есть, в своей сокровенной сути, эта наша воля к власти? Вполне может статься, что она есть лишь аффект, такой же, как все остальные более низшей ступени аффекты нашего сознания. – Аффект, трансформированный и модифицированный нашей внутренней природой. Некий повсеместный и вездесущий, присущий всему материальному мотив, имеющий своё место так же и во всём остальном природном ландшафте, окружающем пространстве, выращенный на полях «неживой природы», но сорванный и присвоенный нашим разумом, узурпатором всего и вся, и возведённый в ранг собственной живости, с атрибутами подтверждения, отсекающими всякие сомнения.

Мир для меня, стал подобен маске сатира. С одной стороны, – доброе улыбающееся лицо с искрящимися жизнью глазами. Живое – как повсеместное и непреодолимое, живое – как единственно существующее! С другой стороны, – череп с зияющими безжизненными впадинами глазниц, и оскалом ряда жёлтых зубов. Мир, где нет ничего живого. Фатальная, бесцельная, без произвольная динамика, в которой, и для которой, – не существует никакой свободы.

И, как бы ты не относился к миру, его «истинная агрегатность» будет как с одной, так и, с другой стороны. Ибо мир таков, какой угол зрения ты занял, с какой стороны ты смотришь на него. В какой-то момент созерцания он обдаёт тебя своим холодом, своим безразличием ко всему и к самому себе, каким-то размеренным фатальным отсутствием, полным безучастием и нейтралитетом, инертностью в своей глубинной субстанциональности. Но в следующую минуту ты чувствуешь его тепло и уют, его благосклонность и расположенность, – его божественную жизненность. Да простят меня за такой искажённый антропоморфизм. Мир, поворачивая к нам свои стороны, свои бесчисленные грани, как будто бы смеётся над нами, над нашим осмыслением его. Он будто бы спрашивает: «Вы ищете мою истинную суть? Блаженные! Вам никогда не найти её, потому что её – не существует… Я – есть лишь ваша рефлективно-эмпирическая трансцендентальная транскрипция».

Почему нам, людям, так сложно отличить мир кажущийся, от мира реальности? Почему мы никак не можем определиться, отделить чёткими границами это поле, как отчертили и разлиновали все остальные поля нашего созерцания и осмысления. Потому, что, как только мы начинаем анатомировать реальность, как только приступаем к вивисекции нашего мышления, она, реальность, словно песок сквозь пальцы начинает вытекать из наших ладоней. Мы пытаемся ухватить её, но она рассыпается словно обугленный дом, превращаясь в пепел, раздуваемый ветрами проведения. У нас нет никакой возможности провести чёткую границу между действительным и иллюзорным. С одной стороны – в силу отсутствия в самой реальности чего-то по-настоящему достоверно сущего, истинно фундаментального, с другой – в силу непрерывно развивающихся в нашем разуме всё новых противоречивых «ганглий сознания».

Сноска: «Ганглия сознания». – Метафизическая имплицитная основа трансцендентальной физиологии разума, продуцирующая свой мир, с определённой хреодностью алгоритмов воззрения, созерцания, или мышления. С собственной индивидуальной и неповторимой мировоззренческой палитрой, и определённой хронометрической и пространственной дисциплиной сочетающихся критериев. «Ганглии разума», – некие основывающиеся на физических фундаментах органоиды тонкого мира, существа астральных сфер нашего сознания, нашего ноумена, имеющие своё «тело» только в метафизических, трансцендентных областях бытия. Именно они продуцируют своей характерной системностью, внешний мир, как грубых форм его бытия, так и тончайших. Они, в своей синтетической совокупности, создают внешнюю действительность, формируя в ней все отношения, трансформации и движения, выстраивая внешние системы, которые ими же складываются в реальный целокупный мир, в соответствии и адекватно своим генетическим возможностям, в соответствии со своей архаической системностью, со своим доминирующим порядком =.