Действующие лица (сборник)

Лейкин Вячеслав

IV

– Нет ничего, что ничего не значит.– А музыка?– Навряд ли.– А свобода?– Ну разве что свобода. Между прочим,Свобода не бывает порционной.– И хорошо. И пусть. В конце концов,Нам дорого не то, что мы теряем,А то, что невозможно.– Например?– Допустим, некто, изгнанный в окно,Нарочно возвратился хлопнуть дверью,А все ушли.– Короче, не судьба.– Как писывал Модест Ильич Чайковский,Что наша жизнь? Игра, мол…– Это Пушкин.– А Лермонтова взять: «Скажи-ка, дядя» —Ни страсти, ни ума, а как присохло —Не отодрать.– Да, многое на светеУже не в состоянье превозмочьУнылую ментальность маргинала.– А музыка?– Ещё скажи «свобода».– Сказал бы, да Хозяин не велит.27.07.2004

Смерть поэта

1. Обстоятельства

Ни ума, ни сил, ни денег,Вечный пленник и должник,Сам себе иноплеменник,Хлопотун и озорник,Стал астеник, неврастеник,Опечалился и сник.Сник, ушёл в свои заботы,В помрачения свои:То нахлещется до рвоты,То наврется до статьи,То махнёт за две субботыСто листов галиматьи.Сто листов – и все про то же:Про иметь и не иметь,Про засиженное ложе,Про непрожитую треть,Не сулящую… О, боже!Остаётся умереть.Умереть. Унылый генийНовизною не дарит.Дух былых проникновенийНад болотами парит.Ошарашенный Евгений«Кыш» кумиру говорит.

2. Последнее

Не ущербным юнцом с деревянным лицом(В некрасивой забаве замечен отцом),Не задорным слепцом, промышлявшим словцом(Чей фригийский колпак оказался чепцом),Не мохнатым

самцом, голова – огурцом(Бедолагу судьба долбанула торцом),Не ура-молодцом, эталон-образцом(Оказался дельцом, занимался фарцом) —Просто голову в грудь упираю,Умираю, пора, умираю.Просто вдруг померещилось: лёг и не встал.Ни стыда, ни досады, ни страха – устал.За сто лет упражнений листа не сверстал.Промотал свою душу впустую – устал.Проплясал в балаганах, в кустах просвистал,Прошутил, прокутил, пролоскутил – устал.Коленкор на венец, из дерьма пьедестал —Вроде нажил немного, а как я устал.Прячу зубы, глаза убираю,Умираю, пора, умираю.Эти строки – последняя проба пера.Ни стыда, ни досады, ни страха – пора.Проповедовать пользу мы все мастера,Да себя-то обманывать скучно – пора.Среди прочих ещё зазияет дыра.Всё не вечно. Особенно люди. Пора.Что ж, легенде исхода, как щам топора,В пересказе достаточно. В общем, пора.Все куют. Моя кузница с краю.Пламя гаснет. Пора. Умираю.

3. Разговоры

Вы слышали? Погиб. В расцвете лет.Причина не ясна. Пока гадают.Самоубийство. Все уже рыдают,А вы ещё не знаете. Привет.Вы слышали? Он умер. Вовсе нет —Обычная амурная интрига.Не выдержал. Мы все во власти мига.Во вторник погребение. Привет.Вы слышали? Он мёртв. Какой-то бред.Мы в прошлый понедельник вместе пили.Я так его… Мы так его любили.Мы так его… Я так его… Привет.Вы слышали? Чудесный был поэт.Два мальчика и два рубля на книжке.Нет, вроде не поэтому. Нервишки.Вот так и мы когда-нибудь. Привет.

4. Посвящение

Пылает лоб. Надсажена гортань.И словно перечёркнутые главы:Попытка мятежа, желанье славы,Молвы неубедительная дань.Ты, верно, понимал, что дело – дрянь,Что позади последняя застава,Что на листе последняя октава.Глоток – и цепенеющая брань.Мой мальчик, мой воробушек, прости,Что я была тобой неуловима.Что эту боль, промчавшуюся мимо,Уже не утолить, не отвести.В герои драмы рвётся травести,Говоруна пленила пантомима.Но обращать поэта в пилигримаБессмысленно. Судьбы не провести.А небосвод бездонно голубой.И смерти нет. И по любви на брата.И праведник с лицом дегенератаПегаса погоняет на убой.Пусть моралисты лгут наперебой:«Безумен шаг! Немыслима утрата!»Но мудрое достоинство СократаТебя хранит за гранью. Бог с тобой.

5. Монолог вдовы

Ты сплоховал. Тебя и твой талантЗарыли в землю. Шлюхи откричали.Судебный врач и серый лейтенантМне алиби оформили в печали.Теперь ты память, мистика, трава.Сверчок запечный, дудка крысолова.А я, твоя законная вдова —Куда деваться? – жить пытаюсь снова.Ты другом был. И ты не делал зла.Сулил охотно золотые слитки.А я твой дом скрипела, но везлаС достоинством и грацией улитки.Ты светоч не менял на колбасу.В забавах был восторженней дебила,В душе моей, как в собственном носу,Орудовал. А я тебя любила.И вот одна. Унижена. Пуста.Бесцельно ворошу твои бумаги.Пронзают мякоть каждого листаБенгальские огни, шампуры, шпаги.Заметки. Письма. Опыты. Стихи.Молитвы. Клятвы. Жалобы. Упреки.Всё станет грудой пыли и трухиВ довольно незначительные сроки.Трухи и пыли. Праха и золы.И чем скорее, тем, должно быть, проще.Что делать, в горе все немного злы.Тем более когда в наследство – мощи.Прощай, мой милый. Для твоих детейТвой выкрутас последний даже кстати,Скорей избегнут каверзных сетей,В которых ты и сгинул в результате.Прощай. За гробом, говорят, покойИ все равны: мерзавцы и герои.Лицо не мукой выбелю, мукой,Как потаскуха на руинах Трои,Цинично отбывающая роль,Привычно дожидающая зверя…Прощай. И если есть на сердце боль,То имя ей – обида, не потеря.

6. В издательстве

– Вы – редактор такой-то? – Пожалуйте, к вашим услугам.Проходите, садитесь. Простите, с кем выпала честь?– Вы, конечно, слыхали. Я был отошедшему другом.– Да, слыхал. Сожалею, но не удавалось прочесть.– В этой папке стихи. Вероятно, получится сборник.– Вероятно? Ну-ну. Отчего ж он у нас не бывал?– Он застенчивый был. И к тому же ужасный затворник:Дом и служба – и всё. – Выпивал? – Иногда выпивал.– Значит, так, позвоните мне где-нибудь после второго.Откровенно скажу, обнадёжить пока не могу.Стоп. Минутку. Алло! Дорогой, неужели?! Здорово!Здесь, сидит предо мною. Ну что ты, я вечно в долгу.Да, принёс. Постараюсь. Вы были знакомы? Откуда?Да, конечно, ужасно, такой молодой – и умолк.Я сказал – постараюсь. Нормально. У дочки простуда.Ну спасибо. Звони. Обещаю, ведь это мой долг.Значит, так, позвоните мне где-нибудь через неделю.С интересом прочту. Говорите, хороший поэт?Стоп. Минутку. Алло! Александр Ильич?! Неужели?!Здесь, сидит предо мною. Принёс. Постараюсь. Привет.Значит, так, позвоните мне завтра. Начнём без оглядки.Стоп. Минутку. Алло! До второго я занят. Пока.Александр Ильичу передайте: всё будет в порядке.Рецензента найдём. До свидания. Жаль чудака.

7. Сороковины

Сорок дней. Оболочка в болоте. Душа в эмпиреях.Звёзды щёлкают клювами. Демоны ржут в батареяхОтопленья центрального. Траура нету в помине.Собираются гости для самой последней амини.Жизнь и смерть разделились. Зловещая тень крестовиныРассосалась. Уже попривыкли. И сороковиныС именинами схожи поэтому. Шумные гостиВ основном о насущном. И лишь иногда о погосте.То есть повод, конечно, унылый. Однако напитки.Сквозь глазницы уже заблистали свинцовые слитки,Пробренчал анекдотец, скользнуло словцо с подковыром,Отлегло и ушло. Поминанье закончилось пиром.Сорок дней. Поусохли. Приплакались. Приноровились.Сорок бед не избыть. Бедолаги и раньше травились.Потужили натужливо. Желчью живых покропили.Да и в стороны. К дому. Как будто бы их торопили.Словно каждый почувствовал вдруг, как тиранит жестокоТуповатое темя ему запредельное око,И на полузахлёбе, на трёпе, на полунамёкеОщутил, как мизерна удача, как ветрены сроки.

Лето перед очередным концом света

1

Три четверти мимо, а я не в гробу,А я ещё вот он, снаружи,Не чаю, не чту, никуда не гребу,Ни пекла не чуя, ни стужи.Избыточной снедью крушу телеса,Заложник шального гормона,И шастаю важно внутри колеса,Которому нет угомона.

2

Прослыл, добился, преуспел,В престижном списке занял строчку,С одной сплясал, с другими спел,У третьих вымолил отсрочку,Родил, соорудил, вкопал,Самим собою в гранды прочим,И даже что-то накропал,Не хуже прочих, между прочим,И чья-то кто-то там емуСедьмой водою приходилась,Но по внезапному умуВдруг понял, примеряя тьму,Что жизнь опять не пригодилась.

3

В отчаянье заламываю руки.И рад бы не себе, да все ушли:Разъяли, вскрыли, разгребли, учлиИ съехали. И нет такой науки,Чтоб вспять переучить меня смоглаНа всё забить до степеней искомых.Не дышится. Повсюду смрад и мгла,И много непонятных насекомых.

4

Как научиться быть довольнымСвоим умом недобровольным,Чтоб зря не париться о том,Что наше прошлое – фантом,Блик, мимолётность, образ тленья,Чередованье просветленьяИ помрачения душиВ необихоженной тиши,Воспетой Фетом прошлым летом…Как не печалиться об этом?

5

Откукарекался – и в путь,Сличая с тем, что прежде было,В тенетах сумрачного пылаОбразовавшуюся суть.Не ограниченный ничутьВ искусстве сладиться без мыла,Знай подставляй забавам грудь,Мол, чтопройдёттобудетмило.Жизнь подчиняется тому,Кто доверяется уму,А не случайному сплетеньюРаскорректированных жил.И тем, кто враскорячку жил,Ни миражом не стать, ни тенью.

6

Так бы жил да и жил бы, да вдруг приключился сбой,Как, допустим, у дам, но в другом календарном цикле:Стало вдруг невтерпёж оставаться самим собой,То есть тем, к кому сам привык и вокруг привыкли.Невесть с кем состоя в непонятно каком родстве,Тем не менее чуял впрок, что оно чревато.И при этом вокруг кто-то тихо шумел в листве,И почти до земли провисала сырая вата.

7

То в лузу вдев, то музу ублажив,Глухой к предначертаньям и обидам,Я наловчился делать вид, что жив,И пользоваться всуе этим видом.Избыточный, как майская заря,Затейливо пылящий в каждом тосте,Я рыл и ткал и верил, что не зря,Но не хватило времени и злости.

8

Перед тем как давануть педаль,На которой значится Finita,И нырнуть в неведомую даль,Скорчившись навроде аммонита,Было бы невредно поскрестиВ памяти и, повод обнаружив,Что-нибудь нарядное сплести,Переткав набор словесных кружев.Пусть при этом душу не спасёшь,Но авось продышишь, прососешь,Изведя планиду в марафоне,Памятник – не памятник, а всё жСмутный силуэт на общем фоне.

Девяностые

Девяностые

Невозможно понять, как рука остывает в руке,Если сам не держал, не искал в ней заглохшего пульса.После этого пей, подыхай, в подворотнях сутулься,Но не пробуй забыть, как рука остывает в руке.И не пробуй понять, если сам не держал, не искалПогубивших на ощупь, в упор, мимоходом, задаром,Не гасил векселей, выбивая ответным ударомЗлую плесень из глаз и меняя осклаб на оскал.Невозможно поверить, что зрак, пронизающий тьму,Не отыщет того, что ему заповедано словом.Это, брат, либерта, это значит – в чугунноголовомЕстестве растворись без остатка, и горе уму.Только то, что возможно купить, остается в цене,Так какого же беса берете на понт, на испуг вы?Все равно не проверить, поскольку горящие буквыНикогда не запляшут на белой, как совесть, стене.А попробуй представить, как небо ложится пластомНа ландшафт типа лепры и как в перспективе короткойПоявляется некто ничтожный с козлиной бородкойИ приветливо машет рукой или, скажем, хвостом.Вы зайдете в кабак, и от пятой в глазах зарябит.«Был ли счастлив?» – тебя сотрапезник рассеянно спросит,И обязан ответить, что был, под затейливый «прозит»И себя убедить, раз ни разу еще не убит.30.11.95

«Как тяжело не выглянуть в окно…»

Как тяжело не выглянуть в окно.А выглянешь – и сам тому не рад,Что различило выцветшее око:Сырых небес шинельное сукно,Убогий строй кладбищенских оград,Ленивое мерцание порока.Субъект с лицом внезапнее дырыСедлает «Вольво», уминает порноИ слово обращает в серебро.На рынке репа чуть не полторы,Всё противоестественное спорно,А седина почти уже в ребро.Куда деваться, бедный мой народ?Я говорю не о евреях, нет,О тех, с кем жил с тридцать седьмого года.Затеять под кроватью огород?Содеять бронебойный фальконет?Упиться безысходностью исхода?А может, изловчиться и запеть,Залопотать неугомонным ртомО гермах, термах, бешеной лазури?Но нет ни сил, ни опыта стерпетьИ в сотый раз не рассказать о том,Как прохиндеи нищего разули.2.05.94

«Верните прошлое, где столько было целей…»

Верните прошлое, где столько было целей:Догнать Америку и выстоять за книгой,Где всё пронизывал подробно, как мицелий,Восторг всеобщности с казарменной интригой;Где сокровенная стезя казалась торной:Следы, отметины, и непонятно – где? Чьи?Где многогрешный ваш, но, в принципе, покорныйБыл постоянно изощрён в простосердечье.Верните прошлое в любом доступном виде,Там слаще верилось, чем думалось и мнилось,Там шизофреники, рекущие «Изыди!»,Одни и ждали, чтобы власть переменилась,Там трудолюбию учились мы у белок,А коллективной безмятежности – у пчёлок,Там всюду лопалось, но лишь из пары щелокВсеразъедающий высачивался щёлок.Верните прошлое, в котором был я молод,И жив товарищ мой, и лето было чаще,Где вечен день и на секунды не размолот,И где Пегас ещё не блеял так мычаще,Где Коломбины упоительные статиИ юный Каин сторож собственному брату…Верните прошлое, и будущее, кстати,По крайней мере, скомпенсируйте утрату.Январь 1996

Трое в лодке

(нищета и собаки)

Посвящается ведущим популярной рекламной радиопередачи «Трое в лодке» (1993–1994 годы)

Некоторым нравится,Когда им плюют в физиономию.«Это освежает», – говорят они,Сияя повлажневшими глазами.Некоторые любят,Когда у них просят закуритьИ, не дожидаясь ответа, бьют.«Жизнь не проходит мимо», —Замечают они,Пытаясь подняться.Некоторых интересует,Когда наконец закончитсяПроцесс первоначального накопления капиталаМордастыми молодыми людьми,Похожими друг на друга, как надгробья.«Надежда умирает последней», —Восклицают они и смотрят вдаль,Где, заламывая руки,Протягивает ноги надежда.А трое в радиолодкеС утра надрывают глотки:Отличное настроение,В груди и мыслях роениеФлюида новой формации,Носителя информации.Обои от «Искрософта»,От «Крафта» штаны и кофта.Колёса от «Логоваза»,От «Плаза» ночная ваза,Для любящих бабьи лонаПредметы от «Бабилона»,От «Хопёр-Инвеста» невеста,Короста от «Люмпентреста»,Клипсы от «Каталепси»,Чипсы от «Раболепси»,Джинсы от «Менатепси»И все выбирают «Пепси»…Некоторым нравитсяДумать, что всё поправится,Обустроится, образуется,Герой ненароком разуется,И все увидят копытаУ нашего неофита.«Нет в мире печальнее повести,Чем повесть о проданной совести», —Говорят они окружающим,Абсолютно не возражающим.И только трое в радиолодке,Ещё не чуя, что дело нечисто,Вовсю рекламируют сковородкиТоварищества «Мефисто».9.11.94

Октябрь-1993

Ни сил, ни сна, ни радости в зобу,А только волчья сыть телеэкрана:То депутат ударится в божбу,То прогрессист мордует ветерана.На драной липе местный марабуКлюв расщепляет, как ядро урана.Сипящий север, ноющий суставТрадиционно требуют октав.И вовремя: октябрь уж наступил,А следом суета вокруг кормушки.Ужасный век недаром нас тупил —Опять зараздавались погремушки;Угрюмый билдинг вместо Фермопил —Танцует мир на бесноватой мушке,Неверен, крив и, видимо, не зряТаврён кровавым крапом Октября.А виршеблуд, впорхнувши в мезонин,Выводит неверморы чёрной пастой,В то время как поэт и гражданинТоропится извлечь свой молоткастыйИз вышеименованных штанинИ принят на ура клыкастой кастой,Которой предлагает от затейИскать цивилизованных путей.Увы, цивилизацию покаОпределяют шлюха и громила.Полишинель по факту сын полка,Его секрет от неприятья мыла.Стигматы не с небес, а с потолкаДоступнее, но верится уныло.И поневоле хочется туда,Где светлый праздник Страшного Суда…Какой текущий выдался момент,Какое бесконечное мгновенье.Грядёт очередной экспериментПод знаком подневольного говенья.Болящий дух стал вовсе рудимент,Сердечный жест – фигура сокровенья.Зато предмет, которым нас гребут,Теперь национальный атрибут.И всё-таки октябрь. Шуршит, летит,Бормочет, плещет, блещет, умирая,Клонит ко сну, вгоняет в аппетит.И мать Земля воистину сырая.В озябших небесах сквозной петитПоследней стаи. С чувством самурая,Закрасившего кровью свой позор,Смотрю вослед. И стекленеет взор.20.10.93

«Новое поколение вымирает…»

Новое поколение вымирает,Демонстрируя полное оголениеНервов, нравов, телес, и даже, вроде бы, выпираетСтранный какой-то орган на месте совести,Имеющий видимой целью преодолениеСил, понуждающих ногу ступать, колесо везти.По-другому не скажешь – именно вымирает,Не поголовно, как скот или войско на поле боя,А подушно, полично, и, значит, не вымеряетСокровенными сроками время существованья,А, допустим, перестаёт различать зелёное и голубое,Но зато совершенствует способы усвоенья и доставанья…Ни состраданья, ни зависти, как о себе самом.Апокалипсис затянулся. Агасфер, страдая за давнее,Потянул за собою всех. При этом те, кто с умом,Уверяют прочих, что, дескать, приспело время метаморфоз.Прочие верят и от этого выглядят еще забавнее.В воздухе медленно распускается хлорофос.5.05.96

Тяжёлая вода

Конец августатысяча девятьсот девяносто пятого года.Просыпаюсь за полночьв ярости от ликующе-страстного гудаИ тут же давлю источник вокала —недососавшего жизнь мою гада.В окне, шурша и причмокивая,разволакивается вчерашней газетой обещанная погода.Морфей мгновенно слинял,и можно подвигать извилинами, покудаЕщё не мотает жилы твои на скребки и на метлыдворничих разухабистая бригада.От первой же мысли о том,что жизни осталось так безнадёжно мало,Во лбу мгновенно мелеет,во рту – как будто в похмельных потьмахпо ошибке наелся мела;Тем более волны житейского моря уже рассекаешь,не как фрегат, а в качестве мола.Вообразишь, смутишься, одно и подумаешь:«Эк тебя заломало»,Порождённая наспех химера, стряхнувши небытие,тебя же и поимела.Всё надеялся: как-нибудь перемелется,да никак не вымолить время для перемола.За окном между тем занялось:заиграло, запело, ударило светом,на стене взбликовало фотоСочинителя Л. с бородой нараспашку,с ущербной улыбкой провинциального фата;Из-за шкафа смущённо вылез призрак счастьяс традиционным приветом от господина Фета.Оставалось начать: забегать, врубить, сполоснуть;оставалось жить – была бы охотаЗа тобой максимально неощутима,и потому никаких сверхпрограммот романа с суперзвездой до поедания суперфосфата —Вот одно из главных условийуспешного наведенья психотроп и мостов,а проще сказать – душевного марафета…Конец августа и бесчисленных репетицийещё в июне обещанного действа,называемого «Прощание с летом».От судьбы не уйти – так известный праведник,спасшись из города грешников,погибшего в пламени лютом,Всю свою благодать профукал в момент,затеяв инцест с дочерьми,и звали этого старого греховодника Лотом.Вот и я таков – не в смысле инцеста, а раб судьбы —вот и дергаюсь, что твой юнкер Шмидт с пистолетом,Глядя с горечью, как осина, и клён, и лиственница,уходя, приветствуют нас безмолвным салютом,А ночами всё гуще тянет в окно гнилью и сыростью,понимаем, что гибелью, а говорим – болотом.Август – октябрь 1995