Дичь для товарищей по охоте
Шрифт:
— Ну, ладно, — примирительно сказала она. — Хватит об этом. — Но ответь, при всех твоих делах да заботах — к чему тебе еще этот театр? — пристально взглянула на мужа.
— А что театр? — напрягся Савва.
— Как что? — Зинаида отодвинула чашечку с недопитым чаем. — Ты же там теперь днюешь и ночуешь! Сколько денег на него тратишь! То одно, то другое… — Она запнулась. Видно было, что еще что-то хотела сказать, но сдержалась.
Савва поднялся из-за стола и махнул рукой прислуге, чтобы оставила их одних. Совсем уж не в свое дело полезла Зинаида.
— Я гляжу, ты деньги считать научилась? — губы его подрагивали, глаза сузились от
— Савва! — Зинаида тоже встала. — Я завтра с детьми в Покровское уезжаю. А ты поживи здесь, подумай.
Натолкнувшись на тяжелый взгляд мужа, попыталась улыбнуться.
9
В среднем в год С. Т. и З. Г. Морозовы тратили на одежду, драгоценности и парфюмерию от 20000 до 25000 рублей. Наряды для Зинаиды Григорьевны заказывались, в том числе, в Париже. Так, к примеру, только за одно платье в 1898 году было выплачено 3 800 рублей, а за драгоценности — около 9 000.
— Это я давно решила, просто сказать тебе все забывала. А сейчас вспомнила. Тебя к ужину ждать?
— Там видно будет! — Савва вышел из комнаты.
Зинаида, проводив мужа взглядом, вдруг со всей силы ударила по столу ладошкой.
— Вот так! — вскинула она голову. Никто не смеет повышать на нее голос. Никто! И потом, что она такого сказала-то? Да она еще ничего и не сказала…
Выйдя из дома на Спиридоновке, Савва молча кивнул шоферу, молодому зеленоглазому Гавриилу, которого все в семье за улыбчивость и добрый нрав ласково называли Ганечкой, сел в автомобиль, поджидавший у входа, и откинулся на спинку сиденья. Разговор с женой отвлек от мыслей о деле, которому он собирался посвятить сегодняшнее утро. Когда год назад Станиславский и Немирович-Данченко решили учредить общедоступный театр, они, походив по известным московским благотворителям и не получив поддержки, обратились к нему за помощью. Хотя в тот момент мало кто верил в возможность создания такого театра, Морозов сам не поскупился, да и других в товарищество привлек. И поначалу дела пошли хорошо. Однако не все в жизни складывается так, как хочется — много препятствий у хорошего дела в России. К сегодняшнему дню финансовое положение Московского Художественного Театра стало совсем плачевным — весь капитал истрачен. Решено было созвать сосьетеров — участников товарищества театра, чтобы найти выход из создавшегося положения.
— Савва Тимофеевич, ехать-то куда прикажете?
Голос Ганечки, которому не терпелось поскорее поехать хоть куда-нибудь на новом, являвшемся предметом его гордости автомобиле, вернул Савву к действительности. Он снова взглянул на часы. Собрание уже началось, а он не любил опаздывать, считая, что этим отнимает чужое время.
— Давай, Ганя, в театр, к Станиславскому! И поторапливайся, голубчик, опаздываем.
Гавриил радостно кивнул головой и нажал педаль газа…
— Савва Тимофеевич, не извольте гневаться, я чуть подальше от входа встану, гляньте, там лужа-то какая! — извиняющимся тоном пояснил Ганечка, спиной почувствовав недоуменный взгляд хозяина.
Савва глянул из автомобиля
— Э-э, да тут, похоже, съели кого-то, — пробормотал он и аккуратно ступил на мостовую, стараясь не запачкать до блеска начищенных черных английских ботинок.
Поднялся по ступенькам серого двухэтажного дома и стремительно вошел в комнату, где уже шло собрание пайщиков. При виде Морозова все сидящие за столом замолкли, хотя по разгоряченным лицам было видно, что обсуждение идет тяжело.
— А-аа, Савва Тимофеевич, рад вас приветствовать, мы уж и не ждали, — быстрым движением отбросив назад прядь волос, упавших на лоб, поднялся ему навстречу Станиславский.
— Прошу прощения, Константин Сергеевич, задержался! — Савва энергично пожал ему руку и сел на стул рядом с насупившимся Немировичем, лишь слегка кивнувшим в знак приветствия.
Савва Немировича не понимал. Чувствовал, что тот относится к нему настороженно, словно ожидая подвоха. А какой подвох может быть в совместном деле, когда и прибыли- то нет, а большую часть расходов Савва сам покрывает? Ну, да Бог ему судья!
— Что тут? Коротко! — наклонился он к сидящему с другой стороны стола младшему брату Сергею.
— Понимаешь, Савва, Константин Сергеевич считает, что убытки… — начал тот.
— Коротко! — жестко повторил Савва, пробарабанив по столу веснушчатыми пальцами.
— Сам знаешь — капитал истрачен. Станиславский предложил повторить взносы, — шепотом резюмировал Сергей.
— Твоя позиция?.
— Воздержался.
— Остальные?
— Отказываются.
— Понятно, — нахмурился Савва и, резко отодвинув стул, поднялся. Присутствующие, замолкнув, повернули головы в его сторону. Немирович поморщился и потер виски.
— Господа! — голос Морозова был сух. — Буду краток. Предлагаю погасить долг и дублировать паевой взнос.
Откинувшись на спинку стула, Станиславский с облегчением и любовью взглянул на Савву.
— Но! — сделав внушительную паузу и обведя всех участников собрания твердым взглядом, продолжил Морозов. — Хоть мой пай и самый крупный, я считаю делом чести всех вас внести и свои деньги, — выделил он слово «свои», — пусть хоть и по тысяче, но мы все должны знать, что это — дело компанейское. Что скажете?
Все присутствующие оживленно загомонили.
— Типичная купеческая черта! Что ему десять-пятнадцать тысяч всех остальных пайщиков? — услышал он голос Немировича, наклонившегося к Станиславскому.
— Все верно он сказал. Молодец. Должно быть единодушие! — поддержал Савву Станиславский, поднялся и, подойдя к окну, распахнул, впустив в комнату вместе с прохладным воздухом шум улицы.
— Так что? Да? Нет? — спросил Морозов.
— «Да-а…» — нехотя и вразнобой прокатилось над столом.
— Вот и славно! Вот и решили! — Савва окинул всех потеплевшим взглядом. — А сейчас, господа, предлагаю закрепить все на бумаге.
Повернулся к стоящему у окна Станиславскому.
— Идите к нам, Константин Сергеевич, а то продует, не ровен час, а вам себя поберечь надобно.
Станиславский благодарно улыбнулся и, подойдя к Морозову, оперся на спинку его стула.
— Завтра будете на репетиции? — поинтересовался он. — Обещали.
— Буду, раз обещал, — кивнул Морозов. — Я своему слову хозяин.