Дикари Ойкумены.Трилогия

Олди Генри Лайон

– Подъем, боец! Подъем, я сказал!

Марк не реагировал. Ему снились щелчки кнута. Только звук, похожий на свет; острые вспышки в кромешной темноте. Иногда контрапунктом наслаивался топот копыт. Это началось недавно, вскоре после дуэли с Катилиной. Кнуты, подарки деда, Марк взял с собой на Сечень как личное имущество. Сдал опциону под расписку, понимая, что до конца службы кнутов ему не видать как собственных ушей. Зачем брал? Талисман?! Какой, к бесу, талисман… Вот: каждую ночь – шамберьер. Терпи, боец! Сон отступал, возвращался, делался громче или тише, но никогда не исчезал совсем. Шамберьер, стоило смежить веки, задавал ритм, кудато вел, чтото приказывал. Марк не знал, что именно. Он мучился этим вопросом, когда Прастина ухватил его за щиколотку и потянул на себя, выволакивая под мигающий багрянец «алармов».

Кнут щелкнул над самым ухом, Марк рефлекторно брыкнул свободной ногой, попытался сесть, стукнулся головой о днище койки – и проснулся.

В проходе на четвереньках, вернее, на трех точках стоял декан Прастина. Тихонько поскуливая, лопоухий зажимал ладонью нос. На пол с дробным звуком падали тяжелые черные капли. Пятка Марка тоже была измазана в крови.

– Сссука! – просипел Прастина.

Декан встал и, сгорбившись, пошел прочь между койками.

– …Рядовой Тумидус!

– Я!

– Четыре наряда вне очереди!

– Есть четыре наряда вне очереди.

– Марк!

Изза поворота коридора воровато выглядывал рядовой Ноний. Он был первым, кто заговорил с Марком. Весь день, с утреннего построения и до ужина, рядового Тумидуса окружал кордон отчуждения. Казалось, Марка накрыл колпак гасящего звуки конфидентполя. Поле отличалось дивной избирательностью: приказы обердекуриона Метеллы и центуриона Ульпия оно пропускало без препятствий. Как и ответы Марка: «Так точно!», «Никак нет!», «Есть!» Все остальное колпак глушил намертво. Солдаты Марка сторонились, а случайно встретившись взглядами, спешили отвернуться.

– Иди сюда!

Марк подошел.

– Ты в наряд? Сортир драить?

Марк кивнул.

– Тебя в сортире учить будут.

– В смысле?

Ноний опасливо оглянулся. В коридоре никого не было.

– В смысле, бить.

– Прастина? Пусть учит.

– Старики. Деканы. Первым Крысобой зайдет. Декурион, здоровый такой. Он всегда первым заходит. С одного удара валит. Потом остальные набегут… Главное, не отбивайся, понял? Только разозлишь. Они попинают и отстанут. Ты это… все нормально будет…

VI

Из крана текло.

Ктото подвязал кран тряпкой, серой и волокнистой. Тряпка набухла, нижний край свесился до мойки – и вода, капля за каплей, с раздерганной бахромы падала в слив. Временами капли превращались в тонкую струйку. Ее журчание раздражало горше комариного зуда.

К слову, это был не единственный текущий кран.

Марк поставил ведро к стене. Прислонил рядом швабру, оперся плечом о холодный кафель. Плитка местами выщербилась – и на стенах, и на полу. Сколы неприятно блестели: такие дорожки оставляют слизни. От сырого, пахнущего хлоркой воздуха першило в горле. Из писсуаров воняло. Двери кабинок держались на честном слове. Гдето далеко, в другой жизни, люди шли в ионный душ, раздумывая, какую заказать модельную стрижку. Далеко, не здесь. Здесь солдат учили жизнь понимать. Это значило: обходиться без даров цивилизации.

Крысобой бьет первым, вспомнил он. Не сопротивляйся. Крысобой бьет, ты падаешь, и вбегают деканы. Свернись клубочком и терпи. Так будет лучше. Значит, клубочком. На мокром, захезанном полу. Колени к подбородку, голову втянуть в плечи. Локти прикрывают ребра, ладони – челюсть. Поза зародыша. Мне помогут родиться заново – другим человеком.

Терпи, солдат, легатом будешь.

Скрипнула дверь. Марк никогда не видел Крысобоя, но сразу уверился: это он. На голову выше Марка, вдвое шире в плечах. Брюхо Крысобоя свисало через ремень. Гора плоти, и над ней – лицо невинного младенца, скорее девочки, чем мальчика. Крысобой улыбался. Как Марк ни старался, он не мог уловить в улыбке декуриона даже тени злорадства или насмешки. Так улыбаются умственно отсталые, когда им дарят сладости.

– Ты, – сказал Крысобой, – службы не знаешь.

Вразвалочку он подошел к Марку и взял провинившегося солдата за грудки. Плотная ткань гимнастерки затрещала. Марк решил, что сейчас его ударят спиной о стену. Нет, Крысобой не торопился. Улыбаясь, он смотрел на добычу с ласковостью, от которой делалось страшно. Подбородок декуриона мерно двигался: Крысобой жевал жвачку. Изо рта великана пахло ментолом и кислятиной изжоги.

– Ты… службы не знаешь…

За дверью, в коридоре, смеялись. Ждали. Давали событиям прийти к логическому концу. Войдя, Крысобой закрыл

дверь за собой, но это не мешало Марку слышать смех деканов, как если бы они веселились прямо здесь, в сортире. Еще он слышал, как щелкает кнут. Раньше это случалось только во сне. Галлюцинация, плод нервного расстройства. И все равно кнут, кожаный шамберьер, щелкал раз за разом. Кони бежали по кругу, ускоряя ход. Планеты вращались вокруг звезд – кони, цирковые кони по краю манежа…

У Марка клацнули зубы. Крысобой встряхнул его вполсилы, но этого хватило. Рот наполнился кровью: Марк прикусил язык. Ногой он задел ведро; опрокинувшись, ведро с влажным металлическим стуком откатилось к окну, замазанному белилами. Упала швабра. Крысобой подцепил древко носком ботинка и откинул вслед за ведром, к окну.

Кнут, слышал Марк. Щелкает.

– Не знаешь…

На младенческом лице отразилось сочувствие. Наслаждайся Крысобой мучениями жертвы, продлевай удовольствие от чужого страха – было бы легче. Во всяком случае, привычнее. Но декурион, похоже, и впрямь уверился в своей миссии. Солдат должен знать службу. Солдату надо помочь. То, что Крысобой знал всего один способ помощи, миссии не мешало.

– Ты…

– Я, – сказал Марк.

И ударил с левой, в печень.

Брюхо декуриона оказалось неожиданно рыхлым. Кулак вошел глубоко под ребро, не встретив ощутимых препятствий. Марк ударил еще раз, с тем же результатом. Хватка Крысобоя сохранила силу. Он мерно встряхивал солдата, не знающего службы. Брови изломались домиком – это означало удивление.

– Ты…

Из уголка рта Крысобоя вытекла струйка крови. Он захрипел и начал сгибаться, не выпуская Марка. Ноги декуриона подломились в коленях. Из позвоночника, казалось, вынули стержень, заменив его мокрой тряпкой, как в текущем кране. Марк отступил на шаг. Руки Крысобоя опустились, но пальцев он не разжал и неминуемо увлек бы Марка на пол, не сдай тот назад. Лишь теперь декурион отпустил кусачую добычу. Медленно, боясь упасть ничком, Крысобой встал на правое колено: рыцарь перед королем. Захрипел, словно ему пережали глотку удавкой, судорожными толчками стал втягивать воздух. Похоже, великану не было больно. Даже когда нога подвернулась и Крысобой лег на щербатую плитку, храпя загнанной лошадью, – декурион корчился не от боли, а от невозможности дышать.

Бывает такая боль, что и не узнать.

Дверь распахнулась. Гурьбой ворвавшись в сортир, деканы остановились, будто ударились в прозрачную стену. Бледные от изумления, они смотрели на Марка, отступившего к стене, на Крысобоя, сражающегося с удушьем, на яркоалую полоску крови, – стекая изо рта декуриона, темная кровь смешивалась с водой, разлитой на полу, теряя насыщенность цвета.

– Сука, – выдохнул Прастина. – Ты, сука… – И кинулся первым.

Марк встретил его прямым в скулу. Под кулаком хрустнуло. Прастина заорал, стараясь кончиками пальцев на отмашке чиркнуть Марка по глазам. Крысеныш, подумал Марк. Второй удар отбросил декана к умывальнику; толпа подхватила Прастину, не дав упасть, вернула обратно, семикратно усилив. Какоето время удавалось держаться, прижавшись к стене спиной, отмахиваться, разбивая носы, пиная податливые колени; Марк даже сумел завалить неугомонного Прастину на Крысобоя, но кругом вертелась бешеная карусель рук и ног, было тесно, очень тесно, в бедро ткнулся край писсуара, стена выскользнула изпод лопаток, по затылку ахнули твердым и тяжелым – кастетом? ведром? пряжкой от ремня?! – и все кончилось, как и предполагалось: холод щербатого кафеля, колени к подбородку, голову втянуть в плечи, локти прикрывают ребра…

Поза зародыша.

«Alles!» – в последний раз щелкнул кнут.

Его били долго, пока он не потерял сознания. Наверное, били и потом, но это уже было не важно.

VII

Лестница, думал врач. Все беды от лестниц.

Декан Прастина поскользнулся и упал с лестницы. Выбито два зуба, перелом скуловой кости со смещением. Подкожные гематомы на бедре. Вывихнут мизинец на левой руке.

Декурион Строфус поскользнулся и упал с лестницы. Надо полагать, следом за деканом Прастиной. Повреждена печень. Подкапсульная стабильная гематома, не менее десяти процентов поверхности. Прогрессирующее падение гемоглобина и эритроцитов. Боль локализована в правом подреберье, иррадиирует в правое плечо и лопатку. Декурион Строфус утверждает, что вначале боли не было.