Дикая любовь
Шрифт:
Душ он принимает быстро, как и обещал, но мне все равно кажется, что прошла целая вечность, прежде чем дверь снова открылась, и он вышел, обернув полотенце вокруг талии. Я чувствую вспышку злости на него за то, что он вышел в таком виде, неужели он не мог одеться в ванной и не дразнить меня? Странное чувство, потому что я никогда раньше не злилась на Левина. Я не совсем уверена, злюсь ли я сейчас, но мне кажется, что это самый близкий к этому момент.
Он открывает дверцу шкафа и достает толстый махровый халат, протягивая его мне.
— Если хочешь, — говорит он, накидывая его на кровать рядом со мной и подходя к стоящему у комода кожаному вещевому мешку, очень похожему на тот, который я видела, как он использовал в Мексике, когда мы остались в особняке Диего после вечеринки. Тот чемодан, конечно, сейчас лежит на дне океана вместе с остальными обломками самолета, но я бы ни за что не догадалась об этом по виду нового, если бы сама не летела на нем. Левин — человек привычки.
Я тянусь за халатом, стараясь отвести глаза, пока Левин поднимает вещевой мешок и ставит его на край кровати. На самом деле нет смысла притворяться, он уже побывал во мне почти всеми возможными способами. Мы знаем друг друга досконально, и мне не нужен халат, чтобы сходить в душ. Но я все еще ощущаю его руки на своей коже с прошлой ночи, как клеймо, липкость его спермы между моих бедер, следы на груди, где он покусывал и посасывал мою плоть. Я чувствую, что не хочу, чтобы он видел доказательства того, что он прикасался ко мне прошлой ночью, когда он оттолкнул меня сегодня утром.
Поэтому я неловко соскальзываю с кровати, натягивая халат и стараясь, чтобы простыни как можно больше облегали меня. Это не имеет значения, я вижу, что он, кажется, избегает смотреть на меня так же сильно, как я пытаюсь не смотреть на него, и я завязываю халат рывком, сдерживая новую волну разочарованных слез, которые грозят пролиться, пока я иду через комнату в душ.
Плотно закрыв за собой дверь в ванную, я прислоняюсь к ней и закрываю глаза, пытаясь взять свои эмоции под контроль. Не помогает и то, что в комнате пахнет им: мужские ароматы хвойного геля для душа и цитрусового шампуня наполняют влажный воздух. Должно быть, он принес с собой свои вещи, а не воспользовался тем, что предоставил отель. Такое ощущение, что я окружена им, все запахи, которые ассоциируются у меня с его телом, обнаженной кожей, волосами под моими руками, его лицом, прижатым ко мне, заполняют мои ноздри. Меня окутывает все это, и боль в груди распространяется по телу, пока все, что я чувствую, это безнадежное чувство боли.
Я не должна была этого делать. Впервые в жизни я так думаю, и я пытаюсь побороть это чувство. Я не хочу жалеть ни о чем, ни о пляже, ни о Рио, ни о нашем браке. Я хочу верить, что в последующие годы что-то изменится. Что время, близость и наша семья, которая зарождается сейчас, что-то изменят. Я, конечно, полная дура. Если он не изменился за двенадцать лет, то не изменится и еще через двенадцать. Неважно, что я буду делать.
Эта мысль тяготит меня. Мои шаги становятся свинцовыми, когда я иду в душ, включаю его и выпускаю пар из стеклянной кабины. Когда я захожу в душ, я наливаю в руку здоровое количество шампуня с апельсиновыми цветами и медом, вспениваю его и даю ему стечь под струей воды между пальцами, пока этот аромат не начинает наполнять воздух, а не то, что осталось от Левина.
А потом я прислоняюсь к плитке, тяжелые брызги воды заглушают все звуки, и позволяю себе заплакать.
Это утро после моей свадьбы, и я рыдаю в душе.
Давненько я не чувствовала себя такой одинокой.
***
Поскольку мы не отправляемся в медовый месяц, а своего жилья у нас пока нет, мы возвращаемся в дом Найла и Изабеллы.
— Я предлагал остановиться в отеле, — говорит мне Левин, отвозя нас обратно. — Но Найл посчитал это плохим гостеприимством, а Изабелла хочет, чтобы ты была рядом. Так что вот так, я полагаю мы задержимся здесь.
Я знаю, чего он не говорит; что Изабелла хочет, чтобы я была рядом, и что, если бы была возможность оставить меня без Левина, она бы не преминула воспользоваться этой возможностью. Но как бы кто ни относился к этому, Левин теперь мой муж, и просить его остаться в другом месте было бы верхом грубости.
Изабеллу воспитывали так же, как и меня, — грубость по отношению к гостям невозможна. В худшем случае можно быть холодной с теми, кто тебе не нравится, но при этом оказывать им гостеприимство. У меня такое чувство, что она будет холодна с Левином до тех пор, пока мы не найдем собственное жилье, и раньше я могла бы не согласиться с этим, но теперь я и сама не очень-то рада ему.
Сколько бы я ни напоминала себе, что знала, во что ввязываюсь, что это не только моя вина, но и его, я не могу остановить боль, которая, кажется, поселилась в моей груди и поселилась там надолго. Он мог бы попытаться, думаю я, а потом снова и снова вспоминаю, что это он так пытается. Он сделал все, что мог, чтобы сделать меня счастливой в тех пределах, которые ему по силам. И не его вина, что этого недостаточно, не больше, чем моя.
Левин паркуется на подъездной дорожке и глушит машину.
— Мы на месте… дома — нейтрально говорит он, глядя на окрашенный в серый цвет дом перед нами. — Пока что.
Я сжимаю пальцы на коленях, чувствуя, как беспокойство нарастает и превращается в комок в горле.
— Когда мы будем искать свое жилье?
Он смотрит на меня, и я вижу намек на сочувствие в его голубых глазах. Непривычно. Я не могу сидеть здесь и притворяться, что не знаю, что Левин заботится обо мне. Не его вина, что мне этого недостаточно. Что я хочу большего.
— Когда захочешь, — говорит он мне. — Мы можем начать поиски завтра, а можем подождать немного, пока ты не будешь готова, если тебе здесь комфортнее.
— Ты сделаешь это для меня? — Пролепетала я, не успев остановить себя. Я знаю, что ему не особенно нравится оставаться здесь. Да и как он может, когда моя сестра так явно его не одобряет? Изабелла, может, и не прогоняет его, но она не сделала, и не сделает, ничего, чтобы он почувствовал себя желанным гостем.
— Елена. — Левин протягивает руку и накрывает мою, успокаивая ее, которая все еще сжимается на моем колене. — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты была счастлива. Чтобы тебе было легче. Если бы это могло быть моей свадебной клятвой, то так бы и было. Если это означает остаться здесь, пока ты не будешь готова…
— Всего на день или два. — Я прервала его, прежде чем он успел сказать что-то еще. Я уже не знаю, что больнее, отказ или эти моменты, когда он говорит мне, что хочет сделать меня счастливой, и я знаю, что, если бы он мог дать мне все, он бы дал. Это только подчеркивает тот факт, что он делает это не со злым умыслом, а значит, ничего не может изменить.
Если бы у Левина осталось сердце, которое он мог бы отдать, оно было бы моим. Именно это он пытался сказать мне все это время, я почти уверена в этом. Но, по его словам, у него его нет.