Дикая стая
Шрифт:
Когда Гоша очнулся, рядом не было никого. Развязал его лесник Егор. Он пошел в обход участка, увидел Корнеева. Того комары искусали до неузнаваемости. Почти сутки их кормил, будучи совсем беспомощным. Его не просто связали, но и заткнули кляпом рот, сделав его из грязных носков. По ним нашли хозяина. И этого осудили.
Лесник тогда долго ругал поселковых. Он и сам от них немало перенес и тоже гонял со своего участка. Оно и было за что.
— Шестнадцать берлог в моих угодьях, всякого хозяина в лицо знаю. Сколько годов уживались мы в соседстве мирно. Так вот грянули в зиму поселковые, давай в берлогу палить из ружей. А там двое медвежат недавно народились. Я их по голосам узнал. Сухого сена им подбросил, чтоб теплее зимовали. А эти поселковые возникли без спросу, трое мудаков, вздумали мясом разжиться к Новому году! И давай палить! Я как услыхал, мигом на лыжи и сюда вместе со своими волками. Они ж у меня взаперти сидели, чтоб людям беду не причинить. Тут же разбойники, всамделишние бандиты объявились. Я и отпустил моих. Они вперед меня прискакали. Когда я подоспел к берлоге, двое уже хорошо были отделаны, а третий хотел убежать, да они его догнали. Разве от моей стаи смоешься? Такие еще не народились в свет! Так вот медведицу они ранили. Довелось мне обоих пискунов всю зиму выхаживать. Кинула их
матуха, ушла с берлоги искать обидчиков. А малышня без ней пропала б насмерть. Обоих за пазухой принес в дом. Баба моя заменила им мамку. Так-то и выходились в моей избе. Но одно дело подрастить, а дальше как? Кто научит их промышлять жратву, рыть берлогу, защищаться и семьи свои сколачивать? Оне ж, взросшие в человечьей избе, к тайге вовсе несвычные. Так я их в приемыши приспособил к старой бездетной медведице. Аленой я ее прозвал, она уж три года не плодила. А тут весна. Ей до конца спячки не боле недели оставалось. Я и подсунул ей своих выкормышей. Алена почуяла, как они по ей ползают да сиську ищут. Она ж и сама запамятовала, где они у ей растут? Тут же целых два дитенка! Откуда они и как появились, долго не могла сообразить. Все фыркала, обнюхивала их, а малышня ее за сиськи дергала. Они злились, жрать просили. Пришлось вставать, вылезать из берлоги. Я тем временем жратву приволок им, рыбы целую кучу, уже протухшую, что от браконьеров в зиму осталась. Потом она их в черемшу увела, к болотам. Сам видел, как она купала моих выкормышей, признала, заменила матуху. Так-то редко везет…
— А что стало с ихней медведицей? — прервал Гошка Егора.
— Она шатуном сделалась. Ить подранок в свою берлогу не вертается. И в спячку уже не ложится. А тут еще запахи тех разбойников запомнила и пошла в поселок. Одного приловила возле сарая, он за дровами туда возник. Заломала враз. Шкуру от головы до задницы сорвала. Еще одного пополам переломила. Короче, двоих угробила, а третьего не успела: саму завалили пограничники. Другого выхода не сыскали. Матуха до конца веку людям за свое мстила б. И убивала б всех подряд. Ей плевать, виноватый иль нет. Люди, человеки обидели, прострелили лапу ни за что. Я когда узнал, что не стало ее, места себе не мог найти, — сознался Егор. — Вот поселковые жалятся властям, что не пускаю их на участок. А как иначе? Они все до единого — разбойники и воры. Даже в дуплах белок орехи выгребают! Нешто стыда нет? Иль самим набрать не можно? Белке своих дитят всю зиму харчить нужно, а чем? — возмущался лесник и не ругал Гошку за осуждение и сроки, полученные поселковыми. — И за меня, и за мой участок наказал! Ладно б, признали шкоду молча, так не-ет, с кулаками полезли, на убийство решились козлы!
Корнеев шел в милицию с тяжелыми мыслями. Ничего хорошего не ждал для себя от этого визита. Ведь вот Рогачев, встречаясь с ним в поселке, отворачивался, чтобы не здороваться. А уж если доводилось говорить, то разговаривал с поселенцем холодно, сквозь зубы. Чем было это вызвано?
«Играет на поселковых! Отмазывается от меня, чтобы не связали одной веревкой! Не хочет рисковать именем, что со мной кентовалея, дурак! Мусоров всегда презирали, не глядя, с кем корешат! Да и я его в кентах не держу. Вынужден базарить, потому как поселенец», — вошел в милицию.
Стас далеко не сразу разрешил инспектору войти в кабинет. Перед ним лежали кучи бумаг, с которыми работал с самого утра. Рогачев выглядел уставшим. Он предложил Гоше присесть напротив и сразу предупредил, что времени у него совсем мало.
— Я не часто отрываю и не по мелочам. Не было бы нужды, и сегодня не появился бы здесь, — буркнул поселенец глухо и спросил, — куда в эту зиму пошлете работать?
— А чем тебе твоя работа не подходит? — удивился Стас.
— Она закончилась. Нерест прошел, — развел руками Гоша.
— А отчет кто составит? Обо всем написать надо. Я за тебя не буду делать, своих забот хватает.
— Ну, хорошо! В неделю уложусь, а дальше?
— Звони в Октябрьский своем у начальству. Кому подчиняешься — те и командуют! Я тебе — не указ. Что еще тебя грызет?
— Хочу спросить, где Сазоновы нынче?
— В Тиличикской зоне вместе с другими поселковыми сроки отбывают. Тебе это известно. Почему спрашиваешь?
— Я слышал, что они в Кихчике. Весь Усть-Большерецк о том говорит, — ответил Гоша не сморгнув.
— Говорят, в Москве кур доят, а пошли и сисек не нашли! — ответил раздраженно начальник милиции и добавил, — в Тиличиках всем работы хватит, а Ких- чик вовсе опустел. Что им там делать? Лишь пограничники служат, и никто без их разрешения не может там появиться, тем более судимые. Тебя специально кто-то заводит и настраивает против нас, провоцируют ссору, скандал. Теперь это многим на руку. Авось, потеряем терпение, избавимся друг от друга. Глядишь, следующий год без инспектора оставят дышать. Вот раздолье настанет! Им плевать, какие средства, важен результат. Тебя хотят выдавить из поселка.
— Так путина кончается. Я уже неделю не мотаюсь ночами по Широкой!
— А следующий год? Или на этом дне вся жизнь закончилась? Они на будущее хотят избавиться от тебя, навсегда, без возврата! Ты понял? — спросил Рогачев Гошу.
— Стас, я устал от них! Ну, ладно, я — такой козел, а Егора, Яшку тоже достают! Все им мало. Дал Свиридовой несколько рыбин, ведь председателем исполкома столько лет баба отработала, на другой день средь улицы чуть в клочья ни порвали поселковые бабки, мол, чем она лучше нас? Иль в полюбовниках приклеился у нее?
Рогачев, словно проснувшись, расхохотался:
— Ну, старые клячи! Уже лебеда на всех местах опала, а они еще бесятся, кикиморы! Куда им до Свиридовой? Эта женщина — умница! Таких, как она,
хоть с фонарем среди дня ищи, вторую не найдешь! При ней в поселке жизнь была иной. Снабжение и дороги — на высоте, о безработице не знали. А что теперь? Эх-х, Гоша, да я из своих запасов с нею поделюсь, только бы жила она подольше! — вздохнул тяжко. — А что устал, куда деваться? Все мы вымотались за лето. Трудным оно было. Хорошо, что живы, не уложили никого из нас, хотя попыток было очень много!
— Чудом дожили, но это на пределе. Поверишь, в зоне так не доставалось, как здесь! — согласился Гоша.
— Ты на зону лыжи навострил? — удивился Стас.
— Нет! Теперь уж нет!
— Ну, то-то! А то уж я подумал, что у кого-то из нас «крыша едет», — теплел Рогачев.
— Стас, у меня еще один вопрос, — покраснел Георгий.
Рогачев, приметив, разулыбался:
— Выкладывай! Какая заноза у тебя завелась?
— Понимаешь, семья у меня состоялась, — начал сбивчиво поселенец.