Дикий цветок
Шрифт:
«Командир, что делать?»
«Ты не нашел машинки для бритья?»
«Командир, человек полагает, а Бог располагает».
«О чем ты говоришь?»
«Командир, сообщили по связи».
«Война!»
«Командир, еще нет».
«Боевая готовность?»
«Командир, еще нет».
«Так что же случилось?»
«Командир, отец сержанта Сгулы убит».
«Где?»
«Командир, в Метуле».
«Он мертв?»
«Командир, да».
«Но что вдруг?»
«Командир, «катюши» террористов это не вдруг».
«Она знает?»
«Командир, я сообщил ей».
«Почему ты?»
«Командир, а кто же?»
«Я».
«Командир, я сказал ей, как это нужно сказать».
«Что ты ей сказал?»
«Командир, я сказал ей, что отец ее ранен».
«Надо немедленно вернуть Сгулу в Метулу».
«Командир, все сделано».
«Что ты сделал?» «Сообщил тыловой службе об ее приезде».
«Где малышка?»
«Командир, в тендере».
«В тендере?»
«Командир, она уже ожидает, чтобы ее отвезли».
«Я ее отвезу».
Сгула с рюкзаком,
«Все будет в порядке».
Рами вывел малышку из тендера и повел, чуть подталкивая локтем, в машину. Цион Хазизи все подготовил, положив все необходимое – от воды для питья до автомата – в машину, тоже протянул ей руку и печально сказал:
«Такова жизнь».
Последний отблеск света коснулся хребтов. Горы вонзали острые утесы в сердцевину неба. Желтые блики солнечного света пали, потянув за собой алый шлейф поверх бездны. Тени опустились на светлые пески, как стая черных ворон. Зажигались звезды одна за другой, но месяц еще не взошел.
Шоссе петляло в безмолвии пустыни. Дорога до базы тыловой службы далека и проходит между стенами скал. Над несущейся машиной проплывали холмы между песками, как темные корабли около белеющих берегов. Сгула и Рами не обмолвились еще ни одним словом. Огсна машины открыты, сильный ветер, и песок жжет глаза и сушит губы, и, тем не менее, они ни разу еще не попросила пить. Поселение исчезло из глаз, лишь на горизонте видна была пальма. Сгула сидела сжав губы. Отодвинулась на край сиденья, держась за ручку двери и высунув в окно локоть. Другая рука двигалась по сиденью, иногда прикасаясь к холодному металлу автомата, который старшина положил между ними, отдергивалась и возвращалась на колени. Ветер гулял в ее шевелюре, перебирая каждое колечко волос, и лохматя прическу. Кроме светлой растрепанной копны волос в машине светился лишь огонек от сигареты Рами. Весь свет изливался на шоссе, перед машиной. Каждый звук и шорох в пустыни собирался в ярком свете фар. Прошел час, взошел месяц и осветил одну сторону лица Сгулы, обращенную к пустыне. Сторона, обращенная к Рами, оставалась в темноте. Посмотрел Рами на профиль малышки, очерченный лунным светом, и мягко спросил:
«Ну, как ты себя чувствуешь?»
«Отец не ранен?»
«Нет».
«Он убит».
«Да».
«Я знала».
Сгула повернула лицо к луне. Лисица промелькнула на шоссе и, ослепленная светом фар, сбитая с толку, стала бежать рядом с колесами. Рами резко притормозил, машина заскользила, ее занесло на обочину, и она остановилась. Колеса наткнулись на кусок жести, брошенный на шоссе, послышался резкий скрежещущий звук. Сгула подняла голову и с коротким смешком сказала:
«Как будто привязали колокольчик к шее лисицы».
И снова замолкла. Лису машина не зацепила, и та мгновенно исчезла в песках, лишь в воздухе пустыни повис звук раздавленной жести. Мысли Рами унеслись далеко. Показалось ему, что колокольчик на шее лисы, как колокол негритянского блюза с пластинки Ники, и высокий его голос провозглашает финал истории. Мертвый Ники звучал в узком пространстве армейской машины, и Рами взглянул на Сгулу, в надежде, что она упрекнет его, как Адас упрекала Ники: не говори о конце – музыки, судьбы, жизни. Но Сгула была далека от Рами, и лицо ее от печали еще более уменьшилось. Рами смотрел на нее, как порою смотрел на зрачок солнца через задымленное стекло. Не будет он глядеть на нее открытым взглядом, пока печаль не сойдет с ее лица. Не коснется ее, пока она охвачена страданием. Он не добьется ее, пока она пребывает в тени смерти.
И все же Рами положил руку на плечо Сгулы, и осторожно погладил ее гимнастерку. И девушка ответила на это рассказом:
Она слышит плеск молока в ведре, в коровнике на окраине Метулы. Отец доит, а маленькая Сгула прилипла к нему. Струи молока звенят в ведре, и корова перебирает копытами, и тело отца горячо, и резкий ветер Метулы шумит в кроне огромного орехового дерева, растущего во дворе. Острый запах горячего навоза висит в коровнике. Маленькая Сгула копается в светлой шевелюре отца. Это ее любимая игра, и каждый вечер она засыпает в кровати отца, и пальчики ее в его шевелюре. Мама упрекает отца и говорит, что надо отучить малышку от этой привычки, а отец отвечает, что лучше, чтобы она держала пальцы в его волосах, чем в своем рту, как большинство детей. Малышка бегает за ним весь день, прямо с рассвета, из постели в коровник. Молоко звенит в ведре, и свежий его запах идет от отца. Край черной стены виден в окне коровника. Фонарь качается над стеной, и темные камни высвечены бледным его светом. В коровнике светится лишь тусклая керосиновая лампа. От всей черной стены остался лишь обломок во дворе отца. В древности это была защитная стена, окружавшая кольцом всю Метулу. Дедушка, который рос под защитой этой стены, рассказывал о ней внучке. Деда называли маленьким отцом, в отличие от большого отца, и передвигался маленький отец в инвалидной коляске – крепкое дерево, которое согнули годы и оставили внучке лишь обрубок. Ноги маленького отца парализованы, но чудны его бесконечные истории, и все они связаны с этой черной стеной. Большой отец, родившийся в Метуле, разрушил эту стену, но то, что от нее осталось, укрепил колючей проволокой. Он также украсил ее декоративными растениями и посадил вдоль нее розы. Роскошные виллы в Метуле соседствуют со старыми домами, которые могут в любой момент развалиться. Большой и малый отцы, мать Сгулы, ее старшие брат и сестра живут в старом доме на самой границе, и колючая проволока охраняет его. По ту сторону забора окружают арабское село поля и сады. Окно комнаты Сгулы обращено в сторону вражеской страны, погруженной в безмятежную зелень. Зимой на стенах ее комнаты появляются пятна плесени, а крыша течет. Большой отец поднимается по лестнице на крышу – черепица требует ремонта. Рыжий петух, господин всех петухов и друг Сгулы, заходится взволнованным криком. Малышка бежит к отцу, и он поднимает ее на крышу. Дочь и отец, и битая черепица, и стучащий молоток. Одна из стен дома опирается на черную стену, камни которой проросли мхом, и кактусы захватили пространство между колючей проволокой и стеной, и острые колючки словно бы защищают древнюю стену. С высоты крыши смотрит малышка по ту сторону границы, откуда приходят все опасности, о которых рассказывает маленький отец. Эта вражеская страна ослепляет глаза зелеными просторами, и на все это взирает белая снежная шапка вершины Хермона. Тянулась девочка в страну Ливан, искала какую-нибудь расщелину в черной стене, чтобы вырваться из тюремных стен двора. Обратил внимание большой отец на ее глаза, странствующие в далях Ливана, продвинулся вперед и своим широким телом закрыл ей взгляд, как закрывают дорогу бегства. Он повернул ее взгляд на лысые и покрытые лесом горы Галилеи, указал на них пальцем и сказал: «Это наше». И ребенок больше не смотрел ни на горы Ливана, ни на горы Галилеи, а на широкую ладонь отца и на палец, который вертел на себе и горы Ливана и горы Галилеи. Потянула малышка руку отца к своим волосам, и он ворошил их, и оба смеялись. Никто в мире не умел так смеяться, как отец – толстые губы раскрывались и веснушки прыгали на лице. Так сидела малышка, свернувшись в объятиях отца, и даже сильный ветер Метулы был теплым, как постель отца. Сердце ребенка стучит в отцовских объятиях, а во дворе стучат жестянки и прочие предметы – вечная мелодия Метулы, одинокой, орлиного гнезда, единственного на высотах Галилеи.
Рассказывала Сгула все это Рами, но пальцы в ее волосах были не отца, а Рами. Автомат он убрал с сиденья. Лицо ее и черные глаза замкнулись в своих границах, но Рами этих границ не замечал и не отступал, охваченный голодом по ее телу. Обнимал ее и чувствовал, как напряглись и окаменели ее мышцы, как и закрылись ее глаза, и сказал:
«Больше говорить не будем».
Рами нанизал на палец одну из кудряшек и накрутил ее до основания. В лице Сгулы произошло неожиданно странное изменение, и когда он хотел палец убрать, он ухватилась за его руку со всей силой. Губы ее раскрылись, и она улыбнулась. Странно сошлись в ее лице печаль и страсть. Глаз под локоном, намотанным на его палец, заблестел, другой закрылся. Капитан Рами, следопыт высшего класса, понял, что в ней пробудились чувства. Нанизал на палец и другой локон, над закрытым глазом, Он раскрылся и вспыхнул. Сгула раскинувшаяся на сиденье, приподнялась, прижалась к Рами: руки ее, только что сжимавшие пилотку, ухватились за его руки; ноги, которыми она упиралась в дверцу машины, приблизились к нему и сплелись с его ногами. Освободил Рами пальцы от ее волос и обнял ее за плечи, но она попыталась вырваться из его объятий, толкнула его в сторону и крикнула: «Нет» Потянула его руки, подняла голову, и направила его пальцы в свои волосы. Руки Рами становились все более нетерпеливыми, и тело ее приподнималось в его жарких объятиях. Дыхание стало взволнованным, более коротким и быстрым, чем порывы сильного ветра, и с дыханием вздымалась и опускалась ее грудь, двигаясь на его груди. Отнял Рами одну руку от ее волос, но она не давала ему это сделать. Оцарапала его руку, упавшую ей на грудь. Возбужденные, они боролись, пока она не вернула одну из его рук в волосы, и тогда лишь успокоилась. Рами продолжал расправлять ее волосы, и она силой удерживала его руку, но подалась ему и раскрыла губы навстречу его губам. Тогда Рами свободной рукой расстегнул ей кофточку, и она положила его руку на левую грудь, а руку, погруженную в ее кудри, потянула вниз, словно стараясь дотянуть волосы до своей груди. Он гладил ее сосок вместе волосами, она застонала, и Рами шепнул ей:
«Иди ко мне!»
Искривленное дерево с широкой кроной возникло из собственной тени перед глазами Рами, утопая в лунном свете на самом краю бездны. Вокруг была пустыня в лунном сиянии, и скалы на горизонте вспыхнули. Иллюзия зари в разгар ночи, иллюзия одинокой вершины в закрытой кабине армейской машины, иллюзия чистоты среди запаха бензина, смешались с ветром, песком, отголоском рассказа о мертвом отце Сгулы.
Увел Рами за собой девушку в пустыню. Мечта о любви превратилась в страсть. В призрачном невинном свете посягнул Рами на честь девушки. Рами потянул ее в тень дерева, и она кричала: