Дикий цветок
Шрифт:
«Ты его оскорбляешь из-за его бороды?»
«Командир, почему это его?»
«Если не его, то кого?»
Снова покраснели веснушки на лице Сгулы-Метулы. Вот такая малышка, смешная девица-сержант! Командир смеялся, лишив серьезности официальный вызов сержанта. Секунда удивления, и она тоже смеется, и веснушки ее прыгают на щеках и перетекают на полные губы, и смеющийся рот проглатывает их. А перед открытым окном стоял Цион Хазизи и внимательно изучал «маген-давид», сложенный из выбеленных известкой камней, дело рук фельдшера, который, гордясь этим, стоял у входа в медицинский пункт. Цион Хазизи не отводил глаз от смеющегося окна, пока не встретились их взгляды с капитаном Рами. Капитан тут же нахмурился и опять повысил голос на сержанта:
«Я не получил ответа на вопрос?»
«Командир,
«Потому что это – кто-то».
«Командир, разрешите?»
«Разрешаю».
Сержант подошла к шкафу, извлекла оттуда чистый белый лист бумаги, вернулась к Рами и подставила лист солнцу в окне. Свет и тень облака смешались на листе и окрасили белизну в разные светлые и темные оттенки. Положила руку на тень, и лист потерял белизну и покрылся темными пятнами, которые окружали маленькую каплю ясного света. Приблизила лист еще ближе к солнцу, и глаза ее сосредоточились на этой маленькой точке света между тенями. Точка это стала еще светлей, но осталась окруженной бородой темной тени. Рами тоже следил за листом, стоя за сержантом, и аромат, идущий от нее, был подобен запаху камня, раскалившегося под солнцем, острый запах пожара. Опьянел капитан Рами, но не от арака, солнце рисовало на белизне листа жар его тела. Сказал ей:
«Красиво».
«Командир, это негатив».
«Чего?»
«Командир, негатив бородатого гнома».
«Кто он?»
«Командир, кто-нибудь».
«Может, я?»
Поднял капитан руку в воздух, как наклонный мост от себя к ней и указал на гнома-десантника. Только перейти этот мост и влюбиться в нее. Если поведет малышку за собой – куда с ней придет? К мужскому бессилию в несчастную ночь? Кто он, капитан Рами, если не негатив мужчины, обмотанного своей бородой? Мудро сделает, если пойдет своей дорогой пред тем, как показать ей свое бессилие. Ткнул капитан Рами пальцем в рисунок и спросил:
«Правда?»
«Командир, истинная правда».
«Значит, я – такой?»
«Командир, выглядите таким. Одиноким».
«Таким без толку слоняющимся?» «Таким удрученным».
«Ты так думаешь – потерянным таким?»
«Командир, я это чувствовала».
Слова эти подняли Рами на мост, нащупать первый шаг и тут же быстро двинуться широкими шагами. Капитан торопился дойти до сержанта как можно скорее, но глаза опередили ноги и засекли выделяющийся величиной ее смуглый нос. Взялся за него Рами, смутилась и покраснела малышка. Столь девственное смущение и замешательство заставило Рами задержать дыхание, и он сказал:
«Ты симпатичная».
«Командир, не уродливая?»
«Ты сказала».
«Командир, ты сказал».
«Кончай с этим «командиром».
«Командир, не поняла»
«Зовут меня Рами».
«А меня – Сгула».
«Без Метулы?»
«Без Метулы».
Снял Рами берет с ее головы, швырнул его на кресло и погрузил руки в ее шевелюру. Сгула придвинула к нему голову, и его пальцы провели полоски в ее курчавых волосах. Глаза ее украдкой поглядывали на оставленное кресло, на котором валялся ее берет, подчеркивая чем-то одиночество командира в этом заброшенном военном поселении. Обнял Рами ее лицо и вернул ее взгляд на себя. Побледнела Сгула в его руках. Зубы спрятались за нижнюю губу, и напряжение на ее лице, как пятнышко тени среди моря света. Рами попытался успокоить ее, разжать ее стиснутые губы своими раскрытыми губами, приблизил ее к себе, и она поднялась на цыпочках, и тело ее словно втянулось в него сильным и горячим порывом ветра. Близко к его глазам подрагивало ее небольшое лицо, словно движимое дыханием Рами.
И в этот чудный миг вторглись шаги, слышные под окном: Цион Хазизи проверяет каждый побеленный камень, а больше всего – окно. Оставил Рами лицо Сгулы, встал в окне, прикрывая от старшины сержанта своей широкой спиной. Глаза командира встретились с глазами старшины, которые умоляли командира не брать на себя грех с малышкой, но Рами молчал, а за его спиной молчала она. Так и стояли без движения – Цион Хазизи между слепящими белизной камнями, и Рами – в окне, и пустыня лежала безмолвно от горизонта до горизонта. Потянула Сгула ногу по полу, и этот звук заставил Рами перевести взгляд с Циона Хазизи на нее:
«Сколько тебе лет, малышка?»
«Девятнадцать, ближе к двадцати».
«Когда мне минуло двадцать, я думал, что это конец молодости».
«Верно, двадцать это как конец света».
Сморщила лоб, потянула пальцами кончики губ вниз и печально смотрела на Рами, как старая женщина. Увидел Рами ее зазубренные по краям ногти, которые она явно обгрызала, и громко, от всей души, рассмеялся. Эта смешная малышка еще и большая актриса! Рами убрал ее руки с ее губ, и Сгула расслабилась на его плече, молчаливая и улыбающаяся. Больше он не смотрел в окно, на старшину – решительный час свершился, и нет отступления назад. Он уже перешел мост, и находится вместе с малышкой.
В воображении он поднял Сгулу на вершину горы, куда мечтал привести Адас. Странная гора посреди пустыни, которую знает только Рами. Гора песка. Вероятно, Бог решил доказать, что можно создать гору также из легкого песка. Гора между Божьих гор в Негеве лицом к пустыне Синай, на встрече песка пустыни с лёссовыми породами. Гора, рассеченная глубокими отвесными ущельями. Огромные камни скопились в глубоком, как бездна, обнажении со времен Сотворения мира. Когда капитан Рами прибыл в это военное поселение, он захватил эту гору лишь для себя. Гора эта – рай для одиночек. Иногда, проснувшись утром с тяжкой страстью к одиночеству в сердце, Рами поднимался на вершину этой странной горы. В пути вершина горы казалась рядом. Но по мере приближения, она отдалялась. Словно убегала от любого, кто пытался ее покорить. Свет нового дня вставал из-за лысых гор, медленно, капля за каплей, пока внезапно не проливался на пустыню и в долины. Сидел Рами на скале и смотрел на темные утесы, которые впитывали утренний свет. С вершины всматривался в бездну.
Старое дерево росло на самом краю обрыва, и широкая крона, подобно зонтику, укрывала камни от безжалостного времени. С вершины горы было видно, как ветер гнал волнами пески, к горизонту. Верблюд медленно двигался, насыщаясь листьями кактуса. Бедуин шел навстречу восходящему солнцу, и песок золотил его босые ноги. За горизонтом гремели орудия, снова вспыхнула война. Эхо взрывающихся снарядов на Суэцком канале докатывалось до вершины, на которой сидел Рами. Вечна вражда в просторах Синая, там сейчас майор Мойшеле. Рами же пошел в пустыню Негев. В избранном им месте, на вершине горы, строил Рами дворцы для Адас, и захватывал для нее каждое зеленое пятно, и в его мечты врывалось эхо взрывающихся снарядов, и самолеты летели над ним в сторону Египта, нарушая пасторальный покой пустыни. Погружал Рами взгляд в пропасть, черная пасть которой поглотила его и Адас. Волны пустыни шли приливом, и покрывали их, и безмолвие окутывало. Они бежали из страны, бушующей войнами, бежали от Мойшеле, у которого есть права на собственную жену. Когда взошло солнце и осветило их убежище, открылись они и глазам Мойшеле. Чудная страна молодо вставала вместе с утром, и цветной мост солнечных лучей связывал Рами на вершине с Мойшеле в бункере на берегу канала. Шумела крона старого дерева и покрывала забвением мечты Рами. Он смотрел на пустыню Негев. Скот и птицы собирались на зеленых пятнах лёссовых пород, двигались по тропам, поднимались между деревьями, и наслаждались вместе с Рами красотами зари, встающей над Негевом.
Держал в ладони руку Сгулы, Рами мечтал об Адас, и Сгула стояла молча, опустив голову перед странным его лицом. Глаза его хмурились, как будто он взвешивал наказание, которое должен был наложить на нее. Вдруг он сжал ее плечи, и лицо его стало более приветливым. Рами принял решение. Хватит ему пропадать в прошлом, хватит ему мечтать об Адас, перед ним открылась мечта по имени Сгула. Рами сказал:
«С зарей поднимемся на прекрасную гору».
«Все ребята?»
«Только ты и я».
Отступила Сгула к столу, поникла спиной. Лицо ее окаменело, лучистые веснушки погасли, глаза убежали мимо Рами во двор, и вся горячность исчезла из них. Руки ее снова прижались к телу, как будто она снова стоит по стойке смирно перед капитаном Рами. Он приблизился к ней, и с первым ее шагом, взяла Оул а с кресла свой головной убор и вернула его на шевелюру. Взял Рами ее руки, прижатые к телу, снял головной убор, лихо заломленный на ее волосах, снова бросил его на кресло резким движением и сказал: