Дикий хмель
Шрифт:
Однако она будто ждала такого вопроса, будто и узнала меня там, в очереди, ради этих трех самых обыкновенных слов.
— Плохо я живу, Наташа. Отвратительно. Не живу, а просто наблюдаю, как мимо проходит интересная жизнь. И старею, старею... И вижу, как другие стареют. И жалко мне себя... Надоели все. Муж, любовник. Да и какие сейчас любовники. Убогость. Целый день за пишущей машинкой. Глаза бы ее не видели. Раз в месяц выберешься в театр — на обратном пути такси не достанешь. Стоишь на остановке, унижаешься... Разве это жизнь?
Поток слов. Набор фраз... Я
— Жизнь у всех разная. Вот Вика с Митей...
— Что Вика с Митей! — чуть ли не закричала Шорохова. — Митя кандидат юридических наук, у них машина «Волга» и дача в Звенигороде... Ну хорошо, Митя зарабатывает большие деньги, ездит на собственной машине на работу, дача принадлежит Митиному папе. Ну а Вика? Что Вика лично с этого имеет?
— Как лично? — не поняла я.
— Лично, лично... Что она, ездит по два раза в год на юг? Что у нее, шея и пальцы в бриллиантах? Есть красивый мужчина для души? Что она лично имеет от того, что ее муж кандидат наук и много зарабатывает?
— А почему, собственно, Митя должен зарабатывать на красивого мужчину для души?
Анастасия не ответила на мой вопрос, усмехнулась так пренебрежительно, словно перед ней была кретинка. Усмешка взбесила меня. Я решила выдать Шороховой «без всяких».
— Как Вика может ездить два раза в год на курорт, если она работает врачом? Неужели государство учило ее шесть лет лишь для того, чтобы она обтирала задом прибрежную гальку? Видимо, нет. Теперь далее... Вика любит своего мужа. И ей, любящей женщине, просто противно спать с чужим мужчиной. Брезгливо. Или до тебя это слово не доходит?
Отрешенность проступала на ее лице бело и заметно, как мороз проступает на оконном стекле. И мне казалось, я вижу этот сковывающий рисунок возле ее глаз, губ, подбородка.
Мы остановились. И поза Анастасии была вычурной, неестественной. И она напомнила мне манекен, как когда-то в школе.
— Дом моделей, — продолжала я. — Он не дает тебе покоя. А зря. Красота женщин не в одежде. Не случайно все великие художники предпочитали рисовать нас обнаженными. Остались бриллианты. Что в них проку-то? Ну?
— Какой же ты страшный, темный человек, — с подчеркнутым испугом сказала Настенька-Анастасия. И ушла от меня...
Ну и Настенька... Эх, эх! День и без нее был трудный. Досыта я наругалась с Широким. Из-за народного контроля. А вернее, из-за акта, который составила наша группа.
Случайно у меня сохранилась копия акта. Вот он.
«А К Т
Мы, нижеподписавшиеся, председатель народного контроля пошивочного цеха № 5 Крепильникова и член народного контроля Закурдаева, начальник смены Доронин, председатель цехкома Миронова, кладовщик Баранова в присутствии диспетчера 2-го закройного цеха Жариковой и мастера смены Горбатова 12 августа 1970 года
При проверке установлено:
В цех № 5 на 1-й поток поступает крой из закройного цеха с недостачей деталей кроя по ростовочному ассортименту, а также явно недоброкачественный.
Группой народного контроля была проверена только что полученная серия кроя из закройного цеха в кол-ве 204 пар. При этом обнаружено:
в партию 25,5 размера был положен крой 26 размера;
в смешанной партии вместо 6 пар 28,5 размера и 6 пар 26,5 размера оказалось 12 пар 28 размера;
в партии кроя 27 размера не хватает 13 штук отрезных берчиков.
Эти и другие недостатки стали нормой в работе закройного цеха. Повторяются изо дня в день. И мешают выполнению высоких обязательств, взятых на себя коллективом пятого цеха».
По идее, Широкий должен был остаться довольным нашим служебным рвением, потому как и в качестве, и в количестве работы мы целиком и полностью зависели от закройщиков. Расхлябанность в подборе кроя приводила к нервотрепке, к потере времени. Разговор о повышении производительности труда мог восприниматься в таких условиях лишь как анекдот. Поэтому на расширенном партийном бюро мы поручили группе народного контроля провести несколько молниеносных рейдов по «узким местам», а комсомольцам выпустить сатирическую стенную газету «Гвоздь».
Налет на закройный цех вызвал там состояние паники. И диспетчер цеха Жарикова, и мастер смены Горбатова отказались подписать акт. Стали в два голоса кричать:
— Девчонки, что вы делаете?! Это не по-товарищески. Нас прогрессивки лишат. Побойтесь бога, девчонки!
— Какая же я девчонка? — удивился Иван Сидорович Доронин.
Но ему пояснили:
— Ты заткнись, с тобой не разговаривают.
— Ужасть, ужасть, — сказала Крепильникова.
Доронин промолчал, однако затаил обиду. И она, его обида, позднее самым роковым образом отразилась на прогрессивке закройщиков. Но тогда закройщикам было наплевать на Доронина.
Они отмахнулись от него, как от мухи. Насели на Крепильникову:
— Тетя Паша, ты же человек опытный, понимающий что к чему, объясни своим вертихвосткам...
— Сами вертихвостки! — вспылила Люська. — Мы при исполнении обязанностей...
— Подумаешь, обязанности...
— Нечего их слушать, — затряслась от гнева Люська Закурдаева. — Пошли. Они все равно русского языка не понимают.
— Ты больно грамотная стала, как в бригадиры выбрали.
— Умные очень!
— Карьеристки!
Словом, доведенные до белого каления, ворвались мы с Люськой в кабинет Широкого. Говорим, подписывайте акт, и мы отнесем его к директору.
Широкий повел себя странно. Прочитал акт, сказал:
— Оставьте, я все улажу...
— Нет, — возразила я. — На последнем заседании парткома было вынесено решение о повышении эффективности работы групп народного контроля. И было прямо сказано: в особых случаях, не терпящих отлагательств, нужно обращаться к руководству фабрики. Непосредственно.