Дикий Порт (Райские птицы)
Шрифт:
Ифе озадаченно глянула на него.
— Почему? — проговорила едва слышно.
Лакки шумно вздохнул и сгорбился, упираясь локтями в колени.
— Откуда ты знаешь? — чуть громче спросила Птица.
— Морески сказал. Ему приказ пришёл. Ты только не волнуйся, ладно?
— Я не волнуюсь. Я не понимаю, почему. Здесь же есть третий врач, он хороший специалист.
— Не в этом дело.
— А в чём?
— Долго объяснять.
Айфиджениа открыла рот. Закрыла. Опустила бледное личико.
— Ты только не волнуйся, — в третий раз
Они долго молчали. Потом долго говорили вроде бы ни о чём — о «Миннесоте», покойном капитане Карреру и его дочери-музыкантше, о Кей-Эль-Джей, Тери Уивинге и его будущей судьбе — сироте прямой путь в одно из военных училищ, примут без экзаменов, а продлись война ещё лет шесть, он встанет в строй — о Первом ударном флоте, лунных верфях, втором крейсере «Ямамото Исуроку», и о страшно далёкой, родной, зелёной Земле.
…О Земле в ту пору вообще говорили редко. Плохая примета. Много будешь говорить — не увидишь. Но Ифе — Птица, главная примета из всех, что есть, сама по себе; и с ней было можно.
После этого у Джека хватило сил признаться.
— Это я виноват, — сказал он. — Я сболтнул.
Ифе скорбно опустила ресницы.
— Как же вы теперь? — шепнула после долгой паузы.
— Как все, — развёл руками Лакки.
И внезапно резко, с натугой, точно выныривая с глубины, повеселел.
— Я тебе про боевых зайцев рассказывал? — бодро поинтересовался он.
— Рассказывал, — Ифе слабо улыбнулась, понимая, что Джеку не хочется видеть её пасмурной и тоскливой.
— А ты у меня зайчиха особого назначения, — и Счастливчик погладил её по склонённой голове.
…«Миннесота» увозила людей с SKJ-56/9, промышленной колонии. Там был рудник, а комендант планеты фальсифицировал списки жителей, чтобы снизить официальную выработку и положить часть дохода себе в карман. Разница оказалась фатальной для воздухоочистки. Жилые отсеки переполнились, люди лежали в коридоре, стараясь дышать как можно реже и не полной грудью. Плыло зловоние. У старика-казначея начался сердечный приступ. Он плакал и каялся, и просил усыпить его до смерти, чтобы не отнимать воздуха у остальных — ведь он знал, что творит комендант, и имел долю…
Комендант молчал.
Тогда Ифе пела жизнь. Молча, без гитары, потому что вокруг были люди… Джек видел её.
«Ты ведь Птица, — сказал он ей потом, когда ракетоноска уже вернулась на базу, донеся живыми всех до единого, и комендант с казначеем пошли под суд. — Я знаю, у меня когда-то во взводе такой парень был. Его отделению везло, как чертям, раз от раза. Пол-взвода в расход, а у них лёгкие ранения. Я как-то удивился вслух, а он честный оказался. Рассказал».
«Что с ним случилось потом?» — спросила Ифе.
«Орден с ним случился. В офицерскую академию он ушёл…»
Тогда он впервые смотрел на неё так, как сейчас — голодным собачьим взглядом. И так же жизнерадостно улыбался, от уха до уха, растянув исписанное шрамами лицо. Ифе поёжилась.
— Вот, — сказал Лакки странным чётким
— Знаю, — грустно сказала Ифе. — Ты уже рассказывал.
— Ага… — выдохнул Джек. Глаза ясно блестели. — Вот я термит-солдат. Челюсти, шипы, вся хрень. А ты — королева.
— Не мели чепухи.
— Я знаю, что говорю. Управление вероятностями, внушение, целительство. Ты мысли не читаешь, часом?
— Нет.
— Вероятности всё равно круче, — почти завистливо сказал Лэнгсон.
— Ты не знаешь, как это тяжело! — горько бросила Ифе.
— Но ты это действительно можешь, — он покачал головой. — Войсковая шаманка. Ушастая…
Встал, обнял её и поцеловал — как сестру.
— Ты будешь петь вечно, — глухо сказал Лакки, глядя на Айфиджению с дикой пустынной тоской. — А я сгнию.
У Ррит Кадары, мира царствующего, не счесть заплетённых кос, обильно смоченных влагой жизни; драгоценные кольца, унизывающие их, многократно бессчётны. Ареал людей раскидывался в ту пору, когда прочие расы ещё не владели речью, и долгое, долгое время в ледяных безднах остывала лишь кровь людей, пролитая людьми же. Сколько славных, овеянных легендами войн отпраздновали они! И пришедшие позже сполна вкусили сладости сока артерий и вен. Чудо кровопролития многажды освящало безбрежный космос.
Ныне вновь грядут победа и ликование, отрадные Цйирхте, вождю мужских богов, угодные Ймерхши, Великой женщине.
Т’нерхма аххар Цаши аи Н’йархла стоит на капитанском помосте в упоре на четыре, точно готовый сорваться с места и прыгнуть. Гордая голова опущена, веки прикрыты, височные косы касаются пола. Командарм размышляет.
«Даже ничтожный ирхпа рассвирепеет, если умело его дразнить», — сказал Р’харта, великий среди людей, победитель, стяжавший славу и обильно проливающий кровь врагов. Тысячу лет, с тех пор, как у Ррит Чрис’тау были разбиты флоты цаосц, бесчисленные, как песчинки Аххарсе, соляной пустыни у подножия южных отрогов Тхир — тысячу лет люди не знали лучшего праздника.
Кому бы пришло в голову, что мягкотелые х’манки могут стать таким славным свирепым врагом?
…Верхняя губа Т’нерхмы вздёргивается, обнажая сверкающие клыки, но веки его по-прежнему сомкнуты. Он напрягается в прыжковом упоре, и управляющие ходом корабля косятся на него, незаметно потягивая ноздрями воздух. Но командарм спокоен, в его запахе нет недовольства.
Когда дети играют с мелкой дичью, нет забавы в том, чтобы быстро настигнуть и убить её. Лучше прихватить когтями и отпустить; снова и снова, душить, валять по земле, рвать не насмерть, чтобы добыча почувствовала вкус своей крови, вдохнула запах своей смерти. Придёт минута, живое мясо, наконец, почувствует себя мёртвым — и как бы на миг превратится в воина.