Дикое золото

Бушков Александр Александрович

– Никакого, – неожиданно твердо сказал Польщиков. – Во-первых, у него мозгов не хватит задумать такое предприятие. Лука – мерзавец, на коем пробы ставить негде, каторжанская морда, варнак, но он, господин ротмистр, и не умен вовсе, а всего лишь хитер. Это – вещи разные, ум и хитрость. За всеми этими налетами, коли уж вам угодно знать мое мнение, проглядывает чей-то острый и отточенный городской ум. По-ученому выражаясь, интеллект. А Лука – тварюшка примитивная. Обсчитает, утаит, взятку примет, перехватит горсть шлиха у вольных копачей, сам втихомолку промывочку сделает на чужих землях, силком задерет подол

глупой бабенке – вот и все его свершения. Отсюда вытекает «во-вторых»… Лука три раза топтал каторгу и больше туда не хочет. А следовательно, осторожен, как волк, от коего, я полагаю, непосредственно и произошел вопреки теориям английского господина Дарвина… Не пойдет он в подметки к кому бы то ни было в столь опасном и шумном деле, как грабеж золотых караванов. Не станет, как выражается каторжный народ, «волохать на барина». Понимаете? Неплохо я успел изучить сего гада. И уверенно вам говорю: то, что можно применительно к нему именовать жизненной философией, ни за что ему не позволит идти в сообщники к тем, как бы заманчиво ни было… Еще и оттого, что за Иванихина он держится мертвой хваткой, поскольку господин Иванихин – единственный его якорь спасения на этой земле. Выпади он из доверия – либо устукают в тайге те, кому он давненько поперек горла стоит, либо сам хозяин… У Иванихина, знаете ли, это просто. Подалее, верст на полсотни к востоку, у него возле озера Чебаркуль даже собственная и личная тюрьма есть-с для инородцев, подземелье, камнем обложено…

– А вы куда смотрите?

– Эх-хе-хе… – вздохнул Польщиков. – Согласно существующему порядку, потребны либо улики, либо жалобы. Улик не найдете, а жалобщиков отчего-то не бывает… Нет, не Гнездаков. А кто – судить не берусь. – Он вдруг с нескрываемой обидой вскинул на Бестужева унылые глаза. – Не в моей компетенции-с…

– Как вы думаете, они могут напасть завтра?

– Запросто-с. Золото – вещь дикая и хмельная. Это как с алкоголием – втянуться легко, а вот вылечиться трудно. Тем более – семнадцать пудов, а охрана необычно слаба. Я бы посоветовал подождать, когда с прииска «Благодатный» вернутся казачки. По моему мнению, риск чересчур велик. Жаль, не располагаю властью задержать караван…

«А ведь ты это искренне говоришь, – подумал Бестужев. – Нет, не ты, не ты… Есть вещи, которые таким, как ты, и в голову не придет сделать. Не ты…»

– Что вы имеете в виду под компетенцией? – спросил он напористо. – Как раз в вашей компетенции все, связанное с данным делом.

– Это я так обмолвился…

– Вздор, – сказал Бестужев твердо. – Вы не обмолвились – это у вас накипевшее прорвалось. Федор Иваныч, я ведь не паркетный шаркун, я сыщик и, говорят, неплохой… Что за странные намеки насчет компетенции? Что у вас накипело? Я требую ответа. Требую, – жестко подчеркнул он. – Полномочия мои такое право дают. В чем сложности?

Помолчав немного, Польщиков вдруг махнул рукой:

– А, семь бед – один ответ. Дальше не пошлют, а если и пошлют, будет то же самое… Господин ротмистр, я, вполне возможно, работал бы эффективнее, не отбирай у меня часть полномочий и прерогатив град Шантарск…

– А конкретнее? Я требую, поручик.

– Дальше Кушки не пошлют, больше пули не дадут… – Польщиков резко выпрямился, что применительно к нему, очевидно, означало самое эмоциональное выражение протеста. – Господин ротмистр, когда по территории, подведомственной моему участку, регулярно разъезжают сотрудники губернской охраны, когда они под носом у меня вербуют агентуру, а то и перевербовывают, причем сверху рекомендуют не чинить ни малейших препятствий, такое может означать одно: то ли мне перестали доверять, то ли считают нужным мою компетенцию резко ограничить. Протестовать не могу-с – против субординации…

– Кто ведет работу на вашем участке? Поручик!

– Есть такой купец…

– Ефим

Даник?

Польщиков согласно опустил ресницы:

– Мало того, что документы выправлены по всем правилам, губерния подтвердила его полномочия… Понимаете мое положение?

– Кто подтвердил?

– Сверху, – показал поручик в потолок пальцем.

Бестужев видел, что более детального ответа ни за что не добьется, – у тихого бунта есть свои пределы, и они как раз только что были достигнуты…

– С какого? – все же переспросил он.

И ответа не дождался, поручик без надобности принялся ворошить бумаги на столе.

– Ладно, – сказал Бестужев. – Анонимку на Гнездакова не выкинули?

– Как можно? Зарегистрировано-с, срок хранения не истек…

Еще не дочитав бумагу до конца, Бестужев понял, что она составлена и написана тем же неизвестным интриганом, что сочинил донос на недотепу Покитько, – тот же почерк, тот же стиль, даже водяные знаки на бумаге те же…

Глава седьмая

Дикое золото

– Все в полном порядке, ваше благородие, – приложил руку к козырьку рослый железнодорожный жандарм. – Подозрительного ничего в полосе отчуждения не усмотрено, по-моему, все в точности как всегда. Прикажете давать отправление?

Бестужев бросил под ноги окурок и тщательно придавил его носком сапога. Огляделся, стараясь проделать это незаметно, как учили. В общем, жандарм был прав – куда ни посмотри, не видно ровным счетом ничего подозрительного: люди на небольшом перроне такие, каким им и подобает быть, обычные, никто не выламывается из общей истины ни подозрительным любопытством, ни, наоборот, деланным безразличием (безразличие тоже нужно уметь изобразить, неумелая игра режет опытный глаз)…

– Отправляйте, – кивнул он, нахлобучив поплотнее инженерную фуражку – этому персонажу еще рано было уходить со сцены.

Жандарм вновь откозырял, гораздо торопливее, побежал мимо черного тендера к паровозу. Уперевшись носком сапога в подножку, Бестужев одним прыжком оказался в теплушке. Коротко, звонко лязгнула сцепка, паровоз пронзительно свистнул, мощно фыркнул – и товарный поезд тронулся, постепенно набирая ход. Аккуратное здание вокзала, коричневое с белой каймой, осталось позади, а за ним и поднятый семафор. Какое-то время еще тянулись простые крестьянские домишки, потом пропали и они, паровоз свистнул, наддал, двигаясь меж подступивших совсем близко сосен, словно снаряд в пушечном жерле.

Бестужев, стоя в дверях, оглядел теплушку. Все было в полном казенном порядке – за невысокой деревянной решеткой лежали кожаные сумки, опечатанные орленой казенной печатью, и возле них, зажав карабины меж колен, сидели на скамеечке двое стражников. Семен с Пантелеем помещались в другом углу. Два длинных зеленых ящика стояли как раз посередине, напротив двери. Мышеловка была взведена и старательно оснащена вкусным кусочком сыра. Вопрос только, имеется ли в пределах досягаемости сырного духа хоть одна мышь…

Хоть в горле уже першило, он зажег очередную папиросу, пуская дым в распахнутую дверь, прихваченную к стене изнутри железным крюком. До сих пор не отпускало напряжение девятичасового путешествия от приисков до Аннинска, когда в любой момент мог произойти очередной, новый, непредвиденный сюрприз.

Обошлось. Никто ни разу не побеспокоил золотой караван с преступными намерениями, что немедленно вызывало вопросы и раздумья. Они либо отказались от налета, либо…

Самое грустное, что у него по-прежнему оставался не один твердо, уверенно подозреваемый, а двое. И Енгалычев, и Мельников, окажись они все же замешаны, получили разную ложь, но нынешняя ситуация с равным успехом могла оказаться следствием деятельности либо первого, либо второго. И тот, и другой могли по своим причинам дать сообщникам сигнал об отмене налета…