Димитрий

КНИГА II

ДИМИТРИЙ

1

Претендент оглянулся: мотавшаяся крона ивы заслоняла реку, только тугой шелест в цеплявшей за глину листве не мог быть объясним вечерним ветром. Стянув облупившуюся готскую перчатку, Димитрий щелкнул курком седельного пистолета. Напряженное донельзя многими днями погони ухо превратилось в щуп, будто трогавший каждую пять земли илистого берега. Облако опасности мгновенно накрыло всех. Каждый из спутников поднял кто малый лук, кто – короткую пику. Матвей Грязной с последним заметил происходящее. Вчерашняя неумеренность давала себя знать. Развернувший лошадь сын Исидор, проезжая, задел сапогом стремя. Матвей встрепенулся, и

умыкнутый в корчме на границе жеребец, размером чуть более седока, подогнул ноги, окончательно не выдерживая тяжести. Севастьян присоединился к брату. Оба, спешившись, шли к ветле, переставшей шевелиться и окончательно скрывшей, что было за ней. Вишневецкие и Гойские, болтавшие меж собой, удалялись от претендента. Изгиб тропы готовился скрыть их спины. Гридни обтекали замершего Димитрия, спеша за владетелями, не имея дела до человека, недавно взятого на содержание, пусть называвшего себя царем великой империи, да получавшего жалованье наравне с ними.

Севастьян ткнул копьем в листву, и существо, которое местные жители именовали крокодилом, бросилось, раскрыв зловонную пасть. Теперь уже неизвестно, каким образом эти ужасные рептилии сохранялись в болотах и реках Польши. Последнее описание монстра датировалось пятнадцатью годами ранее. Неизвестное существо схватило Севастьяна за сапог, сбило с ног, и следующим порывом готовилось обрушиться ему на пах и живот, вырвать внутренности.

Димитрий, меткий стрелок, не решался разрядить оружие, чтобы не попасть в слугу, отчаянно мотаемого крокодилом. Претендент успел переметнуть взор на Вишневецких и дворню. Важнее жизни Севастьяна была реакция союзников. Полуулыбочки сползли с лиц панов. Однако они отвечали скорее не на призывный взгляд претендента, а на метание взвивавшихся коней, которых природа гнала прочь от рыка ящера. Повелительный кивок Константина Вишневецкого заставил холопов поспешить на помощь.

Распрямив угловатую фигуру, Димитрий сейчас готов был стрелять. Вереница умственных образов опять задержала его. Необычайной интуицией он вдруг сравнил себя со Сципионом Младшим, представляя двухтысячелетней давности переход к Карфагену, когда войско столкнулось с грандиозным, чуть ли не огнедышащим зверем, умерщвленного воинами после беспрерывного осыпания дождем стрел и копий. Знак, возможно – судьба, уготованная и тому победителю. Умерщвляющий сон от зелья завистников… Димитрий выстрелил, и пуля выщербила кору дерева. Щепа ударила под глаз Исидору, с кривым ножом поспешавшему брату на выручку. Исидор ударил рептилию в бешено вращавшийся хвост. Понял, что совершил ошибку, был отброшен ударом к воде. Вскочил, вцепился в копья и нанес беспорядочные удары. Его нападения оказалось достаточно, чтобы отвлечь зверя. Севастьян, оставив в пасти куски зипуна и штанины. Вырвался, отполз. Рептилию окатил дождь пуль, стрел, дротиков. Их пролили слуги Вишневецких.

Рептилия, ощетинившая стрелами, застрявшими в бугристой коже, пятилась к реке, рыкая, скалясь. Димитрий соскочил с коня, шел навстречу угрозе, целясь другим стволом пистолета. Нажим – осечка. Матвей наклонился, оттянул претендента за круп своей малой лошадки. Сыновья, один с голыми руками, второй – с копьем, встали грудью. Монстра загнали в воду. Там, обессилев, он лег, колеблемый речной волной. Подъехавшие паны, прячась зловония, дружно закрыли носы надушенными платками. Хвалили Димитрия за смелость.

Его везли к Сандомирскому воеводе Юрию Мнишеку, тестю Константина Вишневецкого. Димитрий нимало не возражал против брака с бывшей на выданье дочерью Мнишека. Интересы честолюбия преобладали. Никогда не видев невесту, он заранее был согласен, торжествовала бы честь. На беду, честь виделась сомнительной. Под предлогом уяснения дороги, претендент попросил карту и на ней с великим трудом отыскал крошечный Сандомир, куда ехали. Адам и Константин Вишневецкие чересчур пренебрегали претендентом, чтобы внушать, как Юрий понабивал торока барахлом и звонкою монетою, совместно с братом оказывая сомнительные услуги предшественнику Стефана Батория. Впадавшему в детство Сигизмунду - Августу они приводили предсказательниц, легко превращавшихся в любовниц. Сестра Анна гнала пройдох, брат привечал. Завистники говорили, что, закрыв глаза королю, наперсники так обобрали дворцовые сундуки, что венценосца не во что было переодеть. При французе Генрихе Юрий Мнишек удержал фавор, служа кравчим. На торжественном обеде некий Залинский злостно подтвердил источник Мнишковых богатств – свидетельство, оставленное без суда или поединка на французский лад. Часть цены трона, Анна Ягеллон в супружестве с Баторием, отодвинула Мнишков. Кончина короля, восшествие на престол шведа, сына сестры Анны Екатерины, неуступчивой невесты нашего Иоанна, подстегнула амбиции Мнишков и подвигла Вишневецких, знавших родню, со смехом предложить сомнительный московский образчик.

Дом Юрия был обложен камнем, не бежал

этажности и стоял в городке, укрепленном стеной, тыном, рвом. Открывавшийся вид на еще немноговодную Вислу, намекал при неоцененности положения на материальный избыток. Мнишек, умевший делать деньги из воздуха, вопиял претензией. Молча выслушав представление Вишневецких, он не подал претенденту руки. Надменное недоверие сочилось из стен. Казалось, даже дымные светильники отекали им. Претендент не собирался заискивать. Он стоял без движения, гордым видом показывая, что не мыслит заискивать перед провинциальной знатью. Под маской усиленного достоинства Димитрий поражался количеству высыпавших Мнишков. Тут и брат, и жена, и одиннадцать детей сильночреслого Юрия: от покойницы Тарло сыновья Ян и Станислав, дочери Марина и Урсула – эта замужем за Константином Вишневецким и сейчас в родительских гостях; от присутствующей княжны Головинской четверо сыновей мал мала меньше и под стать трое дочерей. «Как же он кормит сию ораву?» - думал претендент про подвижного складного человечка, щупавшего его испытующим взглядом. И другая мысль мгновенно покрыла первую, игривую: «Если собрать одну родню и челядь четырех польских и украинских родов, явится войско, способное измотать Бориса».

Димитрия позвали к столу. И он сел, заняв сразу два стула. На другой положил ноги в узконосых сафьяновых казакинах. Димитрия посадили не во главе стола, где сидел хозяин и не напротив, где развалился, прочехардив по доскам пола зять. Обносили чашей. Юрий глядел поверх буравчатых глаз на прическу претендента. Волос одной длинны лежал волос к волоску, как бывает после того, как голову брили наголо. Следствие перенесенной болезни? Мимо большого, но не толстого носа взгляд Юрия скользнул на щеку гостя. Ждало новое удивление: щека была гладкая, как у женщины. Следы бритвы отсутствовали. Борода либо не росла, либо тщательно выщипана, дабы и не тужилась расти. Исключая большие пальцы, все четыре на каждой руке были обвиты золотыми кольцами и перстнями. Претенденту приходилось держать пальцы особым образом, врастопырку, чтобы удержать кубок или вилку. Димитрий производил впечатление крайне необычного человека, Юрий начинал понимать зятя, угостившего его им: свободно говорил по-польски, украински и на латыни. Через губу, сыпал цитатами из Ювенала и Тацита – естественно в приложении к современному русскому правлению. Реминисцируя приближенность Юрия Генриху Анжу, претендент именовал установления Годунова по-французски – нелегитимный режим… Мнишека передернуло: назойливое неприятное ощущение гордой образованной своеобычности: будто не с Москвы, а с Луны бродяга свалился. И вдруг озарением подвижный ум отыскал претенденту определение он – наш, он держит себя как великопольский пан! Димитрий знал, чего от него ждут. Что ж, он не предлагал наворовавшимся провинциалам целовать ему колено, локоть или кисть. Он снисходил до повести о несчастьях несломленного духа и чудесном избавлении Проведением.

Претендент из предосторожности не спал один в комнате. Ему постелили вместе с Отрепьевым. Когда окончательно стемнело, Димитрий лежал, не смежая веки, глядя на брусья, скрещивавшиеся на верху. Ему виделась плаха или венец, или утомленно он растворялся в образе смерти, размышляя, напрасно ли сделался игралищем стольких разнонаправленных сил. Слабый шум послышался за дверью. Скреблась, не кошка ли? Дьяк взял пистолет и пошел к дверям, готовый ко всяким кошкам. Григорий впустил Марину Юрьевну.

Ее уложили спать на девичьей половине, только юнице не спалось. Притворно смежив веки в ожидании, когда стихнут туфли целовавших детей на ночь отца и матери (ей доставалось лобзание годившейся в старшие сестры мачехи), Марина вскочила на ноги и накинув легкий капот поверх прозрачного пеньюара, Вена и Париж, культурно когтили Краков, побежала по скрипучим половицам лестницы к покоям претендента. Горничная Ханка, обязанная не отставать от госпожи, летела в вязаной душегрейке следом, прикидывая цену молчания о сем рейде. Марина проскользнула кошечкой, села в Димитриевых ногах, поведение столь нехарактерное для притворных московских теремов, что плоть царя воспылала до в чреслах боли. Явление девы в его подвижной фантазии равнялась предложению. Оставалось схватить ее за руку, завалить и поставить под сомнение честолюбивую будущность или, возможно, приблизить.

Димитрий сидел с голой грудью, глядя на тонкое милое личико с привычным для Владимиро-Суздальской земли узким подбородком, расширенными в полутьме зрачками, с ищущей недоверчивой храбростью, глядевшими из-под крепкого средненького лба в обрамлении тщательно расчесанных Ханкой в преддверии ночной операции черных волосьев. Голос Марины дрожал.

– Как ты спасся? – спросила она, нетерпеливо ударив по постели рукой. Претенденту не надо было повторять – опять тот же рассказ. Удаленная вместе с женщинами от стола Марина лишилась изложения папаше. Димитрий, подавив зевоту, постарался вложить страсть в тысячный раз повествуемое.