Димитрий

Сорокин Александр Сергеевич

Мнишек в своем краковском доме продолжал наставлять претендента. Раз он поддержит его на свой счет, пусть женится на панне Марине. Димитрий не возражал. Он обещал при воцарении выслать невесте миллион золотых рублей на подъем путешествия от Сандомира, Самбора или Кракова до Москвы, сверх подарки - ювелирные изделия. Будущей невесте в вено отдавались Новгород и Псков – обе русские праматери. При разводе города за Мариной оставались. В подписанном сторонами брачном контракте тестю навсегда отдавались Смоленск и Новгород – Северский с землями, королю в знак вечного нерушимого мира – тоже ряд уездов.

По дошедшим изображениям невозможно счесть Марину Мнишек исключительной красавицей. Не обойденная хитростью,

не открыла она изрядного ума. Девичья удача сложилась: за серенькую мышку обещали полцарства. Претендент раздавал так много и беспрерывно, что начавшееся зарождаться уважение к нему померкло. Он что, одну Сибирь себе оставит. Или врет и отчаянно? Алчные паны терли чубастые лбы. Совещание сменялось совещанием. Мнишек же, подавив сомнения, набирал будущему зятю войско. Надеявшиеся обогатиться в Московии младшие сыновья шляхетских семейств, бродяги, люди алчные и легковерные всех сортов, сволочь, стекались в Самбор и Львов. Претендент показывался воинству, всегда без шапки, на белом скакуне и в расшитом позолотой зимнем кафтане. Вздрагивал, видя голодных и полунагих соратников, обещал мелкоте дворянство, дворянам боярство, купечеству степенство. Вишневецкие активно агитировали в польской Украине. Претендента обещался поддержать Киев и атаман донских казаков Иван Заруцкий. Марина пропустила имя мимо ушей, не зная своей судьбы.

Где люди, там соперничество и интриги. Уже чем-то обойденные претендентом некий боярский отрок Яков Пыхачев и инок Варлаам, оба бежавшие из Москвы, проникли к королю, лежали в ногах, кляли претендента грубым обманщиком. В Самборе состоялась первая расправа. Согласно правосудию военного времени Пыхачева обвинили в покушении на царя и казнили, Варлаама оставили в ковах. Перебежчик же Иван Борошин с десятью или пятнадцатью клевретами составил ядро собственно русского войска.

Ежевечернее при Димитрии собирался совет. Мнишек был сердечным желудочком и мошной, властолюбивые Вишневецкие – головами гидры и предсердием. Плоть и кровь заговора должен был составить украинский и северорусский народ. Прельстительные письма летели на Дон, претендент именовался сыном первого белого царя. Казакам давали полную независимость, жалование чрезмерное за свержение раба и злодея. Атаманы Андрей Корела и Михайло Нежакож ехали с кругом посодействовать. Пан Михайло Ратомский, остерский староста, ехал по киевской дороге волновать Новгород – Северские пределы, звал рассеянных разбойников Хлопка под знамена претендента. По России, в самой Москве. Скоро обнаружились прельстительные письма, подписанные четкой хитрой вязью – Димитрий Иоаннович.

В московских Кремлевских теремах засиделась еще одна красавица-невеста. Прекрасная Ксения Борисовна Годунова и мечтала, и гадала, и на воду глядела, перед зеркалами сидела, полуночами ковыряла расплавленный воск: каков суженый? Папаша томил расчетливым безжениховьем. И этот не тот, и тот недостоин. В отличие от предпоследнего тронного Рюриковича, бравшего себе и сыновьям жен из россиянок, Борис Федорович упорно подыскивал единственной дочери иностранца. Свояк Феодор был ему не указ, венценосная сестра Ирина – дело прошлое. Насмотрелся, поднаторел, ходя в Борьках при Иоанне Васильевиче. Уверялся, тому русские бабы на безрыбье доставались: то полька-шведка откажет, то Елизавета Английская с племянницей хвостами вертанут. Детинец же у Грозного, видел в бане, был ломовой, непробиваемую плеву и британской королевы бы осилил. Воцарившись, Борис хотел у великого предшественника брать лучшее, себя обманывал – утрировал. Вот и склонился он первым матримониальным выбором к шведскому принцу Густаву, сыну Эрика XIV. Тому сначала один дядя, потом другой не давали править. Задняя мысль была, подобно Магнусу, подчинить ему Ливонию.

Принц Густав охотно засобирался на Русь из Торна, где жил изгнанником на содержании кузена Сигизмунда, не прозревавшего готовящейся черной неблагодарности. На границе, в Великом Новгороде и Твери, по всей дороге ждали Густава царские чиновники и делегации духовенства, готовились звоны, прикупалась снедь для застолий.

В Грановитой палате после приложения к дланям Бориса и десятилетнего наследника Феодора, принц Густав, знавший несколько европейских языков, он прославился и как выдающийся ученый-химик своего времени, разразился пространной приятной речью. После обедал с царем, сидя за столом особенным. Кравчий подливал до остекленения глаз, чашник подкладывал до потери небом чувствительности. Принца уложили в колесницу и отвезли в отдельный каменный дом. Густав был авансирован от Бориса драгоценными сосудами, чашами, слугами. Как второй Бомелий получил необходимые химикалии для удовлетворения высочайшей блажи.

Ксения видела шведского принца. Принц глянулся. Она примерила его мужем. Отчего нет? Улыбчив, внимателен. Ест вилкой с двумя зубцами в левой руке. Без конца говорит комплименты – заграница, не отечественное хамье. Отец спросил, она ответила. Уже дерптские и нарвские пленники, обломки прежней войны, прижившиеся в столице, авансированные пригородными поместьями присягали новому Ливонскому королю, вдруг идею похерили. Улыбчивый принц не соблюдал главного, из-за чего его ввезли, что было важнее Ливонской короны. Он в открытую жил с немкой, привезенной из Данцига. Скандал. Обманувший надежды должен быть наказан. Принцу объявили: он безвыезден из России как познавший тайн. Химик бунтовал. Распаленный вином, он угрожал царскому медику, де сожжет Москву сильнейшим изобретенным порохом. Борису горячку передали. Он немедля отобрал у принца подаренную в удел Калугу, забрал дом, слуг, чаши, послал жить и строиться в сгоревшем Угличе. Упрямый ученый уехал с любовницей. Ксении внушили шведа забыть. Густав сменил Углич на Ярославль. Ярославль и Кашин.

Не прошло года после отставки шведского принца, как сговорили принца датского Иоанна, младшего сына усопшего Фредерика и брата короля Христиана IV. И сват и новые сватаемые тем более не могли не помнить о Магнусе. Иоанн приходился ему племянником. С Густава на Иоанна Годунов перекинул прежние ливонские проспекты.

На день предложения жених Ксении под штандартами Испании карал бурлящие Нидерланды. Утомленный уленшпигелями принц на шести кораблях поспешил в арендованную нами Нарву.

В Ивангороде Иоанна приветствовали пушечным боем, стрельцы стояли в ружье, чиновники в парадном платье – отрядами, бояре и дьяки клали к ногам восемьдесят серебристых соболей. Сопровождавшие датские сенаторы наперебой с московскими послами жужжали в уши королевича о его светлой будущности. Царь Борис превзошел Иоанна Великого (Грозного) в склонности к иноземщине: англичане вымучили беспошлинную торговлю, на кою скупился предшественник, германцы и шведы платят таксу вполовину, в Немецкой слободе иностранный анклав выстроил протестантскую божницу. Четверо молодых людей уехали учиться в Лондон – великолепный знак к открытию высшей иностранной школы в Москве. Число иноземцев в войске увеличено.

Перспективы блистательные, и принц не скучал. На ночь глядя любил проехаться верхом, прокатиться по глади русской речи. Охотился. Все с беседою. Брал уроки славянских обычаев у боярина Салтыкова и дьяка Власьева. В Бронницах принц получил очередные Борисовы дары: штуки азиатского шелка, усыпанные жемчугом зимние шапки, золотые цепи, сабли, отделанные бирюзой и яхонтом, кушаки и пояса. Было 1 сентября. Похвалив новогодние подарки, Иоанн поднял здравицу, желая московскому монарху долголетия. Борису донесли: этот покладистее будет Густава.