Димитрий
Шрифт:
Старые и малые, вооруженные дрекольем и топорами, бежали в пыл сечи. Из окон, с кровель на ляхов сыпались камни, чурки, дрова. Капитан Маржерет с французскими наемниками отбил восставших, как вдруг раздался крик:
– Огонь!
Пылал дом тушинского и польско-думского приспешника Михайлы Салтыкова. С кровли его терема ветер бросал пламя на соседние постройки. Набат катил тугими волнами. Белый город пылал. Москвичи перестали сражаться, тушили. Наступила ночь, разрываемая пламенем.
Гонсевский совещался с Думой и решил выжечь изменников из домов, подступавших к московским стенам. Создать мертвое оборонительное поле. Так он избавлялся и от восстания, безопасил Кремль.
Гонсевский вышел из Кремля с поляками и иностранными наемниками на Неглинку и зажег посад, Деревянный город и предместья. В огне и пламени поляки и иже с ними поднимались на Сретенку и Мясницкую улицу вытеснять Димитрия (Пожарского). Москвитяне рубились, не давая зажигать. Пожарский был ранен и упал от ран.
Москва тухла, поляки поджигали. Так два дня. Громада золы на двадцать верст в окружности дымилась смрадом и туманом. Погребальными остовами высовывались кресты церквей, печные трубы, стены. Поляки лазали среди пожарища. Выносили из останков домов утварь, рыли погреба, ища серебро и золото, жемчуг, камни, тащили дымящиеся ткани. Врывались в разрушенные церкви и обдирали оклады с икон, на смех рядились в священнические ризы. Привычно расхитили винохранилища. Упивались венгерским и мальвазией, резались на перевернутых иконах в карты и зернь. Проигрывали московских малышей в любовники. Разворовали казнохранилище. Стреляли по иконам и крестам жемчугом.
Патриарха Гермогена свергли и заточили на Кирилловском подворье. Грека расстригу Игнатия вывели из Чудовской обители и надели на него Гермогенов клобук.
На Пасху в Кремле уже молились за царя Владислава.
Грязные провоевали Смутное время в отряде Андрея Просовецкого, которого, кто – за, называет воеводой, кто – против, атаманом. Матвей не подался с ним из Пскова в Суздаль. Был зашиблен в случайной стычке, неловко упал с лошади, да и устал воевать. Сыновей тоже не отпустил.
Когда убили под Калугою Димитрия, необычная пьяная мысль разорвала пелену Матвеиных разрозненных размышлений. Матвей думал не о родине, о ней, кроме заточенного Гермогена, мало кто имел досуг, а как удавались деяния Димитриев, как осенивались они сильной верой. И вот сугубо поддав с некоторыми товарищами, также отставших атамана, он провозгласил себя сначала в шутку, потом в серьез: вновь чудесно спасшимся Димитрием. Да, другого – иерейского сына зарезали в Угличе, немца убили в Кремле, немцем выстрелили из пушки, татарину отрезал голову Петр Араслан.
История предположила третьим Димитрием московского дьяка Матюшку или Сидорку, путая Матвея с правой рукой его – сыном Исидором. Не разоблачал ли Василий Шуйский первого Димитрия Отрепьевым? Нет достоверности. Немного доказательств в пользу: разве, убили Димитрия - и куда-то делся Отрепьев. Про второго Димитрия говорили, то он литвин Богдан, то крещеный или некрещеный еврей, то сын Курбского, то друг путивльского попа Воробея, то ставленник жены Мнишека, то стародубец родом, учитель из Шклова, потом – Могилева. Что ж, верили! Отчего же не поверили Матвею Грязному? Доверие наивных имеет пределы.
Третий Димитрий сел в Ивангороде, взял Вороночь, Красный, Заволочье. Подошел к Пскову, угнал и съел с бандою стадо подгородных коров. Псков склонился перед Матвеем!
Только 28 марта по рязанской дороге Прокопий Ляпунов подошел к столице. Атаман Просовецкий прискакал по Владимирской дороге. По смоленской дороге против них пришел Ян Сапега. Гетман встал на Поклонной горе, объявил себя за пару миллионов другом московитов. Денег Сапеге не дали, и он напал на ополченцев в Лужниках. Польских охотников разбили, и они ушли Переславль и Александрову слободу грабить.
В Москве поляков и стрельцов Гонсевского теснили по Москве – реке и Яузе. Баталии были упорные. Два месяца потребовалось на очищение укреплений на Козьем болоте, Никитской и Алексеевской башен, Тресвятских, Чертопольских и Арбатских ворот. С поднятыми руками вышли из семиконечной Китайгородской башни четыре сотни ляхов.
После пятидневной осады атаману Заруцкому сдался Девичий монастырь с гарнизоном в две роты ляхов и пятьсот немцев. В монастыре наткнулись на подружек – ливонскую экс-королеву Марию Владимировну Старицкую и Ксению Борисовну Годунову. Казачье разоблачило вдов и пустило по кругу.
Война в Москве лишила полномочий московских посланцев. Филарета и бывших с ним король распорядился сплавить ладьями в Киев до срока.
Двадцать месяцев тянулась смоленская осада. Завершения не виделось. В Смоленске осталась пятая часть изнуренных голодных защитников, они держались. Беглец Андрей Дедишин указал полякам слабое место: на скорую руку возведенную новую стену взамен пальбою обрушенной. 3 июня пушечным ударом ту стену разрушили, и поляки ворвались.
Бились в развалинах, на стенах, в улицах под погребальную колокольную музыку. Смоляне умирали со славою. Враг продирался к храму Богоматери, где заперлись лучшие жители и купцы с семействами. В подвале хранились богатства и порох. Не было спасения. Смоляне зажгли порох и взорвались, не сдавшись. От страшного взрыва с громом и треском неприятель остановился. Видели воеводу Шеина, стоявшему с окровавленной саблей на высокой башне. Шеин хотел умереть, но смягчился слезами жены и малолетних дочери с сыном. Сдал саблю польскому командующему Потоцкому.
Шеина сковали, пытали, есть ли еще казна. Отправили в Вильнюс с архиепископом Сергием и воеводой князем Горчаковым, четырьмя сотнями детей боярских пленниками. Король взял себе сына Шеина в заложники, гетману Льву Сапеге отдал юную дочь.
В Смоленске погибло семьдесят тысяч россиян. Сигизмунд потерял треть войска. Король праздновал Пиррову победу. Наградил Потоцкого Каменецким старостовством, остальных воевод – медалями с изображением горящих смоленских стен.