Динарская бабочка
Шрифт:
— Полусвинью? — возмутился он. — Ты бы еще сказала полуосла, полузебру, полугазель, полуангела. Да ведь это единственный в мире представитель вида, который считали вымершим. Я все собирался поехать в Англию посмотреть на него в лондонском зоопарке. Он трясется от страха при виде человека, слишком ранимый, чтобы жить среди таких зверей, как мы. Еще неизвестно, удастся ли англичанам сберечь его. О том, чтобы найти ему подругу, не может быть и речи. Это единственный экземпляр, понимаешь? Единственный.
— Ему повезло, — съязвила она.
Они надолго замолчали. Лежа в шезлонге, она изучала аллегорические сцены на потолке — сцены с участием животных
— О, немного света, — сказал он, помогая ей закутаться в шаль. — В темноте трудно разговаривать. Но мы не всегда догадываемся включить свет, чтобы и думалось лучше. Ты сегодня сердитая.
— Вовсе нет. Просто я перебирала наши воспоминания — единственную ниточку, которая нас связывает. При этом оказалось, что часть содержимого коробки исчезла, уж не знаю, по моему недосмотру или по твоему. Но есть немало других воспоминаний, чье место — коробка нашей памяти, хотя у тебя, судя по твоей холодности и по тому, что ты все время молчишь, как сурок, их и там нет.
— Сурок? — обиженным голосом спросил он, проводя рукой по шишковатому черепу, сравнительно недавно отполированному бритвой. — Если говорить о сурках, твоя память могла бы выбрать другой пример. Кстати, не скажешь, где мы с тобой видели сурка?
— Около аббатства Сан-Галгано. У охотника. Это была самка. Охотник еще уговаривал нас купить ее детеныша — белого с рыжим сосунка, прелесть до чего хорошенького. «Да ты не волнуйся, — успокаивал он жену, — они заделают другого, им это недолго». Но мы не дали себя уговорить: сообразили, что держать сурка — дорогое удовольствие.
— Здравствуйте! Это был не сурок, а куница, к тому же дохлая. А сурков, трех сурков…
— …мы видели рядом с канатной дорогой на Горнеграт. Они плясали перед гротом в скале, весело жестикулируя, как будто махали лапками пассажирам фуникулера. Они чувствовали себя в безопасности. И было их вовсе не три, а больше: отец, мать и детеныши. С молоком или с лимоном?
— Без ничего, — сказала она, беря чашку. И, помолчав, небрежно спросила, когда горничная вышла из номера: — А лиса?
— Рыжая лиса? В Церматте? Сначала она спряталась в свой домик в клетке. Ей не понравилось, что на нее смотрят. Я сказала себе: посчитаю до двадцати, если она за это время выйдет, случится то, что должно случиться, а если не выйдет… к черту этого человека. И я стала считать, чем дальше, тем медленнее. На счет девятнадцать лиса выскочила из домика.
— И ты решилась стать моей женой, — сказал он, отставляя чашку: чай оказался слишком горячим. — Ясно, яснее быть не может. Столько лет прошло, а сюрпризы не кончаются.
— Успокойся. Я нарочно считала медленно. Может быть, после девятнадцати я бы сделала длинную, очень длинную паузу. Это я вытащила лису из домика… Силой внушения на расстоянии. Разумеется, без хитрости не обошлось. Я замедлила темп. Как часто делают музыканты.
— Откровенность на откровенность. Когда в Вицнау Мими должна была вернуться в банку, я сказал себе: если она окажется в правой банке, случится то, что должно случиться, а если в
— Конечно, помню. И Мими, появившись из рукава фокусника, выбрала правую банку, верно? Значит, у нашего союза прочный фундамент. Печенье?
— Нет, спасибо. Она выбрала левую. Но фокус повторялся три раза, и ты победила в двух случаях из трех. Этого было достаточно. Как видишь, обошлось без хитрости.
— Лиса и морская свинка из Индии — странные у нас были сводни. Должно быть, обе давно испустили дух, не подозревая, что они натворили. Наша жизнь — бестиарий, прямо-таки сераль. Думаешь, я их выбросила? Собак кошек птиц дроздов горлиц сверчков червяков…
— Червяков? — не без раздражения переспросил он.
— И червяков тоже. И еще невесть кого. Одни имена чего стоили! Бук Шарик Лампас Пиппо Бубу…
— Лапо Эсмеральда Амулет Простак Тартюф Марго…
Он готов был продолжить список, возможно, придумывая все новые имена, однако остановился, увидев, что она устала и у нее закрываются глаза. Он взял с тарелки хрустящую палочку, и, не донеся ее до рта, машинально протянул руку к картонной коробке, стал рыться в ней, перебирая вырезки, фотографии и старые письма. Из конверта, казавшегося пустым, вывалились две пожелтевшие бумажки, газетные фотографии: на одной — нервный горячий конь, на другой — чудо-животное с растерянными глазами, нечто среднее между бедлингтон-терьером и барсуком, между поросенком и косулей, между козой и осликом с острова Пантеллерия, недоразумение, что-то вроде ошибки природы, опечатки, ускользнувшей от внимания Главного Метранпажа, но праздник для глаз, несказанная надежда для души.
— Окапи! Ортелло! — воскликнул он, хлопая себя по лбу. — Они нашлись! И тот, и другой!
Она не слышала, она спала. Дождь за окнами кончался. Осторожно положив вырезки ей на грудь, он решил: «Пойду прогуляюсь. Свет выключать не стану, она проснется и сразу их увидит». И вышел на цыпочках.
РУССКИЙ КНЯЗЬ
«Au Pied de Porc» [134] , — сказал Карло шоферу, и на вопрос о более точном адресе добавил на ломаном французском: «Это на улице, перпендикулярной рю Одеон, когда будем подъезжать, я покажу».
134
В «Свиную ножку» (франц.).
Шофер, ворча, тронул с места. Седой, с усами, в каскетке. А глаза…
— Ты видел, какие у него удивительные глаза? — спросила Аделина. — Как море. Наверно, русский аристократ, может быть, даже князь.
— Русский? С чего ты взяла?
— Среди парижских таксистов тысяча пятьсот русских, и почти все они голубой крови. Дашь ему хорошие чаевые. А пока поговори с ним. (И, подавая пример, обратилась к шоферу, жавшему на газ: — Жаркий вечер, синьор, не правда ли?)
— Bien s^ur, Madame [135] , — буркнул мнимый князь, резко беря в сторону, чтобы объехать велосипедиста.
135
Точно, мадам (франц.).