Динка (с иллюстрациями Воробьева)
Шрифт:
– Ты здорова?
– с беспокойством спросила ее Мышка.
– Да, - коротко ответила Динка, глядя на нее безразличным, отсутствующим взглядом.
– У тебя какое-то длинное лицо… - испуганно сказала Мышка, вглядываясь в застывшие, словно замороженные, черты, втянутые щеки и посеревшие глаза сестры.
– Улыбнись скорей, не смотри так!
– взмолилась она, пораженная странной переменой, происшедшей в этом живом, смешливом лице, знакомом ей до последней черточки. Динка махнула рукой и ничего не ответила. Чай
– Посоли хлеб и ешь… Вот горбушечку бери, - сказал Динке Никич.
– Я посолю сахаром, - отодвигая соль, сказала Динка. Мышка и Алина отщипывали корочки хлеба и ели молча.
Каша Никича, сваренная на воде, пропахла дымом, и никто не стал ее есть.
– Проголодаетесь, так съедите, - спокойно сказал старик, унося продымленную кастрюлю в кухню.
«Мы, наверное, стали очень бедные», - равнодушно подумала Динка, вылезая из-за стола. И, вспомнив слова Леньки о том, что на пароходе «Надежда» знатный «харч», повеселела.
Дождь все еще шел, мелкий, тягучий, досадный, но Динка не могла усидеть дома… Ее тянуло к утесу… на обрыв. Казалось, где-то там еще ждет ее Ленька… Она прошла по скользкой тропинке; измокшее платье липло к ее коленям, с кустов и деревьев сыпались на голову крупные капли дождя, ветер холодил спину… На обрыве Динка остановилась… Внизу сердито шумела Волга… Динка несмело подошла к доске, которую Ленька второпях забыл убрать.
«Сяду в пещере, там сухо», - подумала Динка, но перед ней встало испуганное лицо Леньки… Она вспомнила данное ему обещание не переходить одной на утес и поспешно отступила. На обрыве в примятой пожелтевшей траве валялись обгрызенные половинки арбуза. В одной из них, как в розовой чашке, стояла вода… Динка села около этих двух половинок.
«Одна моя, одна Ленькина…» - подумала она и снова взглянула на утес.
Там еще лежали котелок и две миски, из которых они пили чай… Но доска была мокрая, скользкая, и откуда-то, словно издалека, Динке слышался предупреждающий голос Леньки:
«Не ходи!..»
– Нет, Лень, нет! Я не пойду, не бойся!
– громко ответила она и задумалась.
«Недельку-другую…» - сказал капитан. Динка насчитала четырнадцать дней и с упавшим сердцем пошла домой.
– Четырнадцать дней, четырнадцать дней, - повторяла она, растопыривая пальцы обеих рук.
– Даже пальцев не хватает у меня…
Домой Динка пришла промокшая насквозь, с красными, окоченевшими руками, но ни от дождя, ни от ветра она не пряталась и от калитки шла не спеша, покусывая сорванную по пути травинку.
– Вот бесчувственная! Дождь идет, а ее вроде и не касается!
– ворчал, стоя на террасе, Никич и, не выдержав, прикрикнул: - Чего разгуливаешь? И так вся мокрая как мышь! Схватишь насморк или кашель, тогда возись с тобой!
– Это у тебя все насморки да кашли… - буркнула Динка и, войдя на крыльцо, встряхнулась, обдавая Никича фонтаном брызг.
– Стой, стой! Чтоб тебя мухи съели! Чего встряхиваешься, как кудлатка… Снимай с себя все мокрое. Не ходи в комнату - наследишь везде! Несуразница ты эдакая!
– замахал на нее руками старик.
Динка встряхнулась еще раз и громко засмеялась. Это был первый смех после отъезда Леньки.
Из комнаты вышла Алина и велела сестре немедленно раздеться. Мышка принесла сухое платье, чулки… Динка переоделась и хотела уже идти в комнату, как калитка стукнула и Алина громко ахнула:
– Катя!
Катя, согнувшись под тяжестью узла и надвинув на лоб мокрый шарфик, с трудом шла по дорожке. Никич бросился к ней навстречу, за ним поспешила Алина… Мышка, не смея высунуться под дождь, ждала на крыльце… Только что переодетая и высушенная Динка стояла у перил и смотрела на подходившую тетку… Лицо у Кати было усталое, измученное.
– Назад?
– спросил Никич, указывая на узел и взваливая его себе на спину.
– Костю увезли… сегодня ночью… - чужим, упавшим голосом сказала Катя.
Алина испуганно метнула глазами на Никича и, опустив голову, пошла рядом с Катей.
– Марина знает?
– спросил Никич, подходя к террасе.
– Знает… Мы были вместе.
Они вошли на крыльцо; Никич положил на стол узел-Мышка бросилась к Кате, обхватила обеими руками ее мокрый жакетик. Катя нагнулась, обняла девочку.
Наступило тягостное молчание…
Никич закашлялся.
– Д-да… вот так… значит… Без суда и следствия… - пробормотал он.
Катя выпрямилась, блеснула зелеными глазами.
– По высочайшему повелению… В тобольскую тюрьму… Как государственного преступника!..
– отрывисто, с ядовитой усмешкой и ненавистью сказала она.
Алина, прижав к груди руки, большими остановившимися глазами смотрела на тетку. Динка вспомнила, как ласково прощался с ней Костя… В горле у нее защекотало, она отвернулась… У Никича затряслась голова, и, пробежав мелкими, старческими шажками через террасу, он схватил со стола самовар и потащил его в кухню…
Холодный ветер вместе с дождем полоснул Динку по лицу, она отодвинулась от перил и тревожно спросила:
– А где это тобольская тюрьма? Это далеко? Там холодно?
Но ей никто не ответил. Катя молча обнимала старших девочек, и все трое молчали.
Динка потрогала Катин узел и тревожно заходила по террасе, припоминая вслух, в чем был одет Костя, когда его увела полиция.
– На нем была куртка… и летнее пальто… А шапку он не мог найти… его увели без шапки… - Она вдруг остановилась посреди террасы и тихо попросила: - Скажите же кто-нибудь, где тобольская тюрьма? Там холодно? Там Сибирь?