Динка (с иллюстрациями Воробьева)
Шрифт:
Под вечер дождик утих, но скамейки в саду были мокрые, с веток сыпались дождевые капли.
– Здесь негде сесть, - оглянувшись, сказала Марина.
Динка сбегала за одеялом, постелила его на гамак. Она была счастлива, что мама захотела побыть с ней наедине.
Марина накинула на девочку один конец своего теплого платка и, усевшись вместе с ней на гамак, сказала:
– Я хочу поговорить с тобой о Лёне… И если ты считаешь себя настоящим другом этого мальчика, то будешь говорить мне только правду.
Динка высунула из-под платка лохматую голову,
– Я и так буду говорить правду!.. Я уже давно, очень давно ничего не врала, мама!
Губы Марины дрогнули, на щеке вспрыгнула ямочка.
– Ты как будто жалеешь об этом, Диночка?
– Он, нет, мама, нет! Я никогда не хотела врать тебе, но у меня была такая трудная жизнь… - порывисто прижимаясь к плечу матери, сказала Динка, и вдруг, словно желая оправдаться или покаяться во всех своих грехах, она сбивчиво и лихорадочно стала рассказывать о себе, о Леньке, о злом бородатом хозяине, о заработках, которые так плохо кормили Леньку, о своем хождении по дачам со стариком шарманщиком.
– Я знаю, я плохая, - говорила она, заглядывая в лицо матери.
– Но я сейчас все расскажу и тогда сразу исправлюсь… - И, стараясь ничего не забыть, Динка вспомнила даже сухие корки, которые не мог разжевать старик шарманщик.
– Мама, он не дал мне мои денежки, и я очень плакала, но сейчас, мамочка, он, наверное, голодает, потому что все дачники уехали…
Динка рассказывала, часто перебивая себя… Дойдя до того места, как Ленька познакомился со Степаном, она вдруг припомнила базар:
– Я торговала там рыбой… Я кричала: «Сахарная, сахарная!» - и у меня покупали…
Мать слушала ее затаив дыхание и не прерывая ни единым вопросом, но, по мере того как раскрывалась перед ней глубоко скрытая от взрослых, трудная жизнь ее девочки, глаза ее широко раскрывались и по лицу медленно катились слезы.
– Не плачь, мамочка, не плачь, - припадая к ней, бормотала Динка.
– Я исправлюсь, я сейчас исправлюсь…
Она рассказала про утес и про то, как они пили там чай с Ленькой и как Ленька разменял полтинник, чтоб купить бубликов… В эти бублики он прятал запрещенные бумажки, я она, Динка, макала в чай ниточки и перевязывала эти бублики…
Динка близко наклонилась к матери, понижая голос и тревожно оглядываясь… Потом зашептала ей в самое ухо про спрятанный на утесе револьвер и, захлебнувшись от своих беспорядочных, взволнованных слов, вдруг примолкла.
Тогда, вспомнив непонятное замечание девочки, что сыщика, верно, уже «съели раки», Марина тихо спросила:
– А почему ты сказала, что сыщик уже не появится? Разве ты знаешь что-нибудь о нем?
Лицо Динки вдруг потемнело, и сияющее, светлое откровение ее души померкло.
– Нет, мама… я ничего не знаю… Я просто так сболтнула…
Перед ней снова встала тайна… Это была Ленькина страшная, вечная тайна, о которой никому и никогда нельзя сказать… Но мать ни о чем больше не допытывалась. Она крепко прижала к своей груди голову Динки и молча старалась побороть волнение, вызванное рассказом девочки.
– Диночка!
– сказала она, помолчав.
– Мы возьмем к себе Леню… Я всегда мечтала иметь сына… И мне будет очень жаль, если он не захочет…
– Он захочет, мама! Я скажу ему, чтоб он захотел!
– радостно откликнулась Динка.
– Да… И ты скажешь ему, что это не чужой хлеб… Я буду ему только матерью, а деньги нам дадут наши товарищи, они дадут их Леньке-Бублику… О нем просил дядя Коля. Леня будет учиться, вы вместе пойдете учиться…
– Опять?
– упавшим голосом переспросила Динка, и в глазах Марины снова промелькнула улыбка.
– А ты считаешь, что уже выучилась?
– тихо спросила она.
Обе засмеялись.
– Ну ладно!
– весело тряхнув головой, сказала Динка.
– Я, мамочка, с Ленькой хоть к черту на кулички пойду! Только ты купи нам ранцы. Знаешь, такие меховые ранцы, в которые можно все класть, - заглядывая в лицо матери, попросила она и тут же добавила: - А если они очень дорого стоят, то хотя бы одному Леньке. Ладно, мамочка?
Глава 75
ОЖИДАНИЕ
Дни шли, Динка загибала уже третий палец, но ей казалось, что с отъезда Леньки прошло уже тысячу дней. Тысячу дней и тысячу ночей! Она садилась на обрыве и, обхватив руками коленки, смотрела на Волгу… Осеннее солнце золотило темные волны; по-прежнему шли по реке баржи, тащились нагруженные плоты, стрекотал буксирный пароходик… Динка смотрела всегда в ту сторону, куда ушел пароход «Надежда». Где-то там, за дальней далью, был город Казань… Динка подробно расспросила маму, какой это город, и на карте видела маленький кружочек. Но это не уменьшило ее тоски, и только об одном думала она, глядя на Волгу: если бы там, за желтыми обрывистыми берегами, показался белый пароход! Динка вскакивала и, прикрыв глаза рукой, смотрела вдаль…
Однажды она действительно увидела дымок… По Волге шел большой белый пароход… Девочка помчалась по краю оврага; царапая руки, спустилась на берег; задыхаясь, добежала до пристани… Но пароход шел мимо, и на борту его было написано большими буквами: «Витязь».
Динка повернула обратно… Она шла и плакала, а сзади нее тихо тащились Минька и Трошка. Трошка держал в руках большой арбуз и каждый раз, когда Динка замедляла шаг, уныло повторял:
– Поешь арбуза-то, слышь? Смерть какой сладкий… Разбить тебе об камень?
Но Динка молча махала рукой.
Так они дошли до обрыва. Динка, цепляясь за корни, полезла наверх, а мальчики остались внизу. Трошка, прижимая к груди полосатый арбуз, смотрел вслед плачущей девочке, и на его расстроенном круглом лице блестели капельки пота.
С тех пор под вечер у Динкиной калитки всегда появлялся большой арбуз. Иногда его вкатывали прямо на дорожку, и за забором слышались мальчишеские голоса:
– Дин-ка! Выйди! Дин-ка, выйди! Если на террасе появлялась Алина или кто-нибудь из взрослых, голоса мгновенно стихали, но арбуз оставался.