Дипломат
Шрифт:
– И это я понимаю, – сказал он.
– Тогда вы не должны сердиться на Гарольда. Ему невероятно трудно понять все это. Поверьте мне, я-то знаю. У него огромные связи и влияние, и если вам удастся убедить его в чем-нибудь здесь, это может существенно изменить политику, которая делается в Лондоне.
– Что толку во всех этих дипломатических соображениях сейчас, когда судьба нас забросила бог весть куда, – сказал он, и Кэтрин не стала продолжать.
Военный пост помещался в бывшей тюрьме, окруженной большим двором. Там было десятка полтора-два нижних чинов тегеранской жандармерии. Офицер, их начальник, проводил время в соседней кофейне; за ним послали. Как только он пришел, Мак-Грегор сейчас же понял, что перед ним заядлый курильщик опиума. Это был еще молодой человек, но со старческим лицом, обросшим щетиной и подернутым синеватыми тенями. Глаза у него были припухшие, красные и, казалось, полные невыплаканной тоски; видимо, забвение всех горестей не давалось ему. Он не поздоровался войдя и, покачиваясь на каблуках, недоуменно уставился на Кэтрин, которая рукой в красной перчатке перебирала цепочку на шее. Мак-Грегора он и вовсе не разглядел. Когда Мак-Грегор спросил его, где находятся русские, он закрыл глаза, чтобы как-нибудь разобраться в сумятице, царившей у него в мозгу, и найти слова для ответа.
– Он болен, – сказала Кэтрин.
– Он накурился опиума, – объяснил ей Мак-Грегор.
Офицер прикусил кончик языка и снова зажмурился, тщетно стараясь связать свои мысли и достигнуть какой-то ясности сознания. Закрыв глаза, он сразу же потерял равновесие и должен был ухватиться за одного из своих солдат, чтобы не упасть, но тут же зажмурился еще сильней, словно это помогало ему держаться на ногах. Потом он закричал, замотал головой, и слезы медленно поползли у него по щекам, растекаясь струйками в жесткой черной щетине. Лицо его исказилось от напряжения, голова запрокинулась назад так, что казалось, вот-вот жилы на шее лопнут. Мучительная гримаса сводила его лицо, видно было, что он изо всех сил борется, чтобы сохранить последние проблески сознания, и терпит неудачу в этой борьбе уже не в первый раз. В отчаянной тоске он крикнул: «Господь создатель, господь создатель!» – и в этом призыве обрел на мгновение желанную, но горькую ясность ума. Это сразу сокрушило его. Лицо у него перекосилось, он застонал, покачнулся и рухнул наземь. Солдаты выволокли его в другую комнату, а потом вернулись, чтобы ответить на вопрос Мак-Грегора о русских.
– Русские, – сказал один из них, – в Зенджане, ближе их нет.
– Врешь, – сказал другой. – Они в Биджаре и Назирабаде и, кроме того, они стоят у моста по дороге в Марагху.
Солдаты заспорили, и Мак-Грегор решил, что спрашивать бесполезно. Поблагодарив их, он повернулся к выходу, и третий солдат сказал ему вслед: – Господин! Русские повсюду и нигде. Это просто духи, которые являются нам! – Все засмеялись, Мак-Грегор тоже засмеялся и увел Кэтрин, предоставив солдатам продолжать мирный спор о местонахождении русских.
– Ну? – спросила Кэтрин.
– Они не знают, где русские. Поблизости русских нет.
– Какой жалкий этот офицер. – При одном воспоминании о нем она вздрогнула и ухватилась за руку Мак-Грегора.
Мак-Грегор пожал плечами.
– Более половины всего местного населения курит опиум, – сказал он.
– Не отделывайтесь от этого так легко, – нетерпеливо перебила его Кэтрин.
– Вовсе я не отделываюсь, – проговорил он мягко. – Я просто хочу объяснить вам существующее положение вещей.
– И все курильщики доходят до такого состояния?
– Нет, конечно. Есть разные степени.
– Но для чего же…
Он остановил ее движением руки. – Чтобы забыть, как трудно жить на свете. Чтобы забыть холод, чтобы забыть голод и нищету.
– Но почему же с этим не борются! – воскликнула она.
– А кто должен бороться? – спросил он с расстановкой.
– Не знаю. Кто позволяет это? Кто повинен в этом?
– Господа из Тегерана, которые пользуются нашей безоговорочной поддержкой. Опиум помогает одурманивать и расслаблять народ настолько, что он уже не способен сколько-нибудь изменить жалкие условия своего существования. Мы поддерживаем здесь тех, кто поощряет курение опиума, потому что это помогает им сохранять свое положение и авторитет. Если вы действительно хотите знать, кто в этом повинен, то, по-моему, повинны мы. Некоторые из наших самых влиятельных друзей в тегеранском правительстве – владельцы обширных плантаций опиумного мака.
– А разве не существует международного контроля над торговлей наркотиками?
– Существует. Контролеры время от времени задерживают каких-нибудь курдов, которые, всячески изощряясь, контрабандой провозят опиум в Ирак и Турцию.
– Но ведь мы могли бы легко положить этому конец?
– Бесспорно!
– Как мало мы знаем о том, что тут творится! – воскликнула она.
– Хотя бы об этом узнал весь свет, все равно здесь ничего бы не изменилось, – с горечью сказал Мак-Грегор.
– Неправда! – запротестовала Кэтрин. – Вот в том-то и дело, что никто об этом ничего не знает. Даже я об этом ничего не знала, пока не очутилась вот тут, на месте. Я не думаю, чтобы кому-нибудь в Англии все это понравилось, если бы только там знали правду.
– Но там не знают и не узнают никогда, – сказал он.
Орава ребятишек снова окружила их. Кэтрин дала одному из них плитку шоколада и ласково сказала по-английски, чтобы он поделился с остальными. Мальчишка тотчас же пустился наутек, за ним погнались другие, и началась драка из-за шоколада.
Кэтрин огорченно смотрела на них.
– Я вовсе не хотела этого, – сказала она.
Это была совсем другая Кэтрин, какой он до сих пор не знал, – отзывчивая, свободная от всякой позы. Ему открылась на миг ее душевная прямота, и он был изумлен тем, с какой силой проявилась в ней эта черта. Но тут же ему припомнилось, с каким доверием он к ней однажды отнесся и с каким жестоким цинизмом она этим доверием злоупотребила. Он подумал, что мысль о прямоте Кэтрин всегда будет пробуждать в нем воспоминание о ее вероломстве.
В караван-сарае их ждал Эссекс, расположившийся на диване, прикрытом серым одеялом. В углу комнаты горела керосинка, и возле нее, на тюфяке, сидел иранец в длинном бутылочно-зеленом халате, из-под которого виднелось другое, светложелтое одеяние, доходившее до щиколоток. Для современного Ирана это был необычный костюм, но Мак-Грегор не удивился, потому что сразу увидел бороду и островерхий зеленый тюрбан, дополнявшие внешний облик незнакомца.
– Господь да пребудет с вами, – приветствовал иранец Мак-Грегора.
– Мир да пребудет с тобой, – ответил Мак-Грегор.
Его несколько раздосадовало, что тот обращался к нему, как к неверному. Призывая на его голову не мир, а бога, иранец обнаруживал свой религиозный фанатизм. Для неверного не может быть мира.
– Этот тип как вошел, так до сих пор все что-то бормочет, – заявил Эссекс. – Он распорядился, чтобы сюда принесли керосинку и еще другие вещи и, кроме того, все время сует мне какое-то письмо. Узнайте, кто он такой и что ему надо.