Дипломат
Шрифт:
– А что вы скажете о намерениях русских? – спросил Стайл.
– Каковы бы ни были намерения русских, – сказал Мак-Грегор, – наши намерения от этого не станут чище. Мы не имеем права обвинять русских перед ООН, заявляя, что они вмешиваются во внутренние дела Ирана. Мы сами всегда вмешивались в дела Ирана и сейчас вмешиваемся. Для этой цели мы и ездили в Москву. Даже наше так называемое обследование положения в Иранском Азербайджане очень быстро превратилось в попытку путем подкупа и посулов приобрести там политическое влияние, которое шло бы нам на пользу, а русским – во вред. Перед отъездом из Тегерана, на совещании в нашем посольстве, нас проинструктировали. Нам сказали, что нужно как можно скорей прекратить деятельность партии тудэ и других политических партий, требующих свободных профессиональных союзов и широкой аграрной реформы. Нам разъяснили, что мы потеряем свои позиции в Иране, если демократическая партия останется у власти в Азербайджане и проведет экономические и социальные реформы. Нам сказали, что это имело бы катастрофические последствия для наших нефтяных концессий на юге и для политической ситуации на всем Среднем Востоке. Нам сказали, что для нас единственный выход – это укреплять другие партии, враждебные демократической, в особенности религиозную партию сеида Эл-Зила, которого мы выслали из Ирана во время войны, потому что он был сторонником Германии. Иранцы вообще не отличаются религиозностью, но мы хотим восстановить в Иране влияние ислама в противовес влиянию русских и сторонников реформ. Никого не смущало такое явное вмешательство, напротив, мы хотели вмешиваться как можно больше, и никто не скрывал этого. Даже маршрут нашей поездки в Азербайджан был намечен экспертами посольства с таким расчетом, чтобы Эссекс по дороге мог встретиться с нужными людьми и заверить их в нашей поддержке, что бы они ни предприняли против азербайджанского правительства. Значительная часть нашего пути проходила по центральной части Курдистана, потому что там имеются шейхи, которым нужно было внушить, чтобы они действовали поэнергичнее в нашу пользу. Мы решили подбить курдов на немедленное вооруженное выступление против Азербайджана, не только ради того, чтобы свергнуть азербайджанское правительство, но и чтобы натравить курдов и азербайджанцев друг на друга. Курды для нас не меньшая угроза в будущем, чем азербайджанцы, потому что наши нефтяные промыслы в Ираке окружены курдским населением, но пока что мы надеялись держать курдов в узде, разжигая вражду между ними и другими народами, а также между отдельными курдскими племенами. Потом Эссекс решил, что курды могли бы стать нашей главной опорой на Среднем Востоке, если взять их в руки и объединить все племена под нашим руководством; но эта мысль пришла ему в голову уже после того, как мы побывали в Курдистане. При отъезде из Тегерана нам вручили большую сумму денег для укрепления нашего влияния, но мы так и не добрались до большинства наших агентов, потому что нас задержали курды из племени мукри. Но одного из наших людей мы все-таки повидали, а именно губернатора Зенджана. Нам очень нужно было поговорить с ним, но, когда мы приехали, оказалось, что он осажден в собственном поместье одним из руководителей демократической партии в Азербайджане – Джаватом Гочали.
– А Кэти? – прервал его Хэмбер. – Поскольку вы, очевидно, говорите и от ее имени, то объясните нам, как это вышло, что она поехала в Азербайджан, а нас не взяли? Она поехала как официальное или как частное лицо?
Мак-Грегору неприятно было это напоминание о его собственных подозрениях, и он не знал, куда Хэмбер клонит. Мак-Грегор посмотрел на Кэтрин. Лицо ее выражало полное равнодушие, словно речь шла не о ней, и Мак-Грегор почувствовал досаду.
– Относительно Кэтрин мне ничего не известно, – сказал он. – Я знаю только, что она поехала с нами.
Тут в комнату тихо вошла экономка с ведерком, подбросила угля в огонь и так же бесшумно вышла. Кое-кто из корреспондентов воспользовался случаем, чтобы наполнить стаканы из хрустальных графинов, стоявших на столе красного дерева, и Мак-Грегор снова посмотрел на Кэтрин, прося ее восстановить порядок.
На этот раз Кэтрин улыбнулась, потому что поняла, что значили оба его взгляда.
– Мне не стоило особого труда уговорить Эссекса взять меня с собой, – сказала она. – Он тогда не был уверен, поедет ли с ним Мак-Грегор. Они из-за чего-то поссорились.
– Из-за чего? – спросил Хэмбер.
– Насколько я помню, Мак-Грегор был против этой поездки.
– Так почему же вы поехали? – обратился Хэмбер к Мак-Грегору.
– Потому что Кэтрин поехала, – ответил Мак-Грегор и сам улыбнулся своему признанию. Кое-кто засмеялся, другие потребовали, чтобы он продолжал, и Мак-Грегор снова заговорил. Он рассказал о губернаторе, осажденном в своем поместье, о попытке Эссекса выручить его, об избиении Джавата и капитана и, наконец, о зверской жестокости офицера в начищенных сапогах.
Хэмбер опять прервал его. – А что случилось потом с этим офицером? – спросил он.
Мак-Грегор тяжело перевел дыхание и сказал: – Он был прямым виновником смерти капитана, которого избивали вместе с Джаватом. Когда мы уезжали из поместья, мне удалось втолкнуть его в машину, а после я передал его демократам.
Хэмбер не отставал. – Что с ним случилось, Мак-Грегор?
– Его повесили. – Мак-Грегор смотрел на Хэмбера и на других журналистов, не опуская глаз, чтобы они не заметили, как трудно дались ему эти бесстрастные слова.
– Вы считаете себя виноватым в его смерти? – спросил Стайл.
– Косвенно – да.
– Вы считаете, что имели моральное право выдать человека на верную гибель? – спросил Стайл. – Это вас не тревожит, Мак-Грегор?
– Тревожит, – с грустью сознался Мак-Грегор. – Но я не знал, что его повесят.
– Это оправдание, по-вашему?
– Нет. И я вовсе не пытаюсь снять с себя ответственность.
– Значит, вы признаете, что были главным виновником его смерти?
– Этого вопроса я еще не решил для себя, – сказал Мак-Грегор, глядя в упор на Стайла. – Война – всегда убийство, идет ли речь о войне между Джаватом и губернатором или о той, в которой мы сами недавно сражались. Я думаю, что в африканской пустыне я был косвенным виновником смерти сотен невинных людей. Но эти люди были наши враги.
– А этого офицера вы считали своим врагом?
– Да, – подумав, произнес Мак-Грегор. – Считал.
– Да бросьте вы этот перекрестный допрос, – сказал Джеб Уилс. – Кончайте, Мак-Грегор, а то ваш рассказ не попадет в утренние нью-йоркские газеты.
Мак-Грегор не хотел уклоняться от разговора об офицере, но тем не менее обрадовался вмешательству Джеба Уилса и снова заговорил. Он подробно рассказал об их приключениях у племени мукри, о своих политических спорах с Эссексом по поводу Амир-заде и Салима. Он разъяснил замыслы Амир-заде и сказал, что именно таких людей Эссекс поддерживал, потому что был против независимости курдов. Только впоследствии, когда Эссекс понял, что курды готовы бороться за свою независимость, у него явилась мысль использовать это движение курдов и ввести его в рамки, установленные английским правительством.
– А куда девались деньги, которые вам вручили в Тегеране? – спросил Джек Теннер. – Я слышал, что Эссекс отдал их этому Амир-заде.
– Я не знаю, где эти деньги, – солгал Мак-Грегор.
– Гарольд, должно быть, купил на них ковров в Тавризе, – сказал Хэмбер; все засмеялись и стали расспрашивать про Тавриз, чего Хэмбер и добивался.
Мак-Грегор сказал, что в Тавризе они почти ничего не успели сделать, потому что Эссекс спешил вернуться в Лондон до заседания Совета безопасности. – Мы с Кэтрин прошлись по городу, и хотя мы и видели русских, но их было очень мало по сравнению с азербайджанскими солдатами. Тавриз походил на вооруженный лагерь, но мы не заметили ни грабежей, ни террора, о которых нас предупреждали. Члены демократической партии, входящие в правительство, – все азербайджанцы. Некоторые из них провели несколько лет в эмиграции в России, другие здесь, в Англии, но большинство – коренные жители Тавриза, тамошние революционеры или сторонники реформ из интеллигентов, вроде прежних конституционалистов. Там есть несколько стариков, которые принимали участие еще в революции 1906 года. Никто из них, за одним только исключением, не заикался об отделении Азербайджана от Ирана, и решительно никто не говорил про обобществление всей земли и промышленности. Их программа реформ мало чем отличается от программы нашей лейбористской партии, только они предусматривают раздел крупных землевладений и распределение земли между крестьянами. А в смысле социальных реформ и в области народного образования и управления страной они требуют только самых необходимых мер. Об отделении Азербайджана от Ирана говорил только один военный, который оказался более прорусским, чем сами русские. Но, видимо, никто его особенно не слушал.
Мак-Грегор вдруг запнулся, и глаза его округлились от удивления: он увидел, как приотворилась дверь и в щель просунулась голова Асквита. Асквит оглядел комнату, пристально посмотрел на Мак-Грегора; потом голова исчезла, и дверь закрылась. Мак-Грегор не знал, видел ли еще кто-нибудь Асквита, и поторопился кончить свою речь.
– Вот более или менее все, что я хотел сказать, – заключил он и потер свои сухие ладони. – Мы поспешно вернулись в Тегеран и так же поспешно уехали из Ирана. Хотя мы и не очень тщательно изучили положение в Азербайджане, все же мы видели достаточно, чтобы понять, что там происходит. Мы видели очень мало русских. Мы не заметили никаких признаков политического или военного вмешательства со стороны России. Напротив, перед нами было много доказательств того, что азербайджанцы восстали по собственному почину и в собственных интересах. Не все азербайджанцы участвовали в восстании, но их было достаточно для того, чтобы оно увенчалось успехом. Насколько я могу судить, вмешательство русских проявилось единственно только в том, что они помешали тегеранскому правительству послать войска в Азербайджан для подавления восстания. Я не верю, чтобы русские принимали хоть малейшее участие в самом восстании. Да этого и не нужно было. Азербайджанцы увидели реальную возможность восстать, и они этой возможностью воспользовались. И что бы ни сказали в Организации Объединенных наций, факт остается фактом.