Дипломаты, шпионы и другие уважаемые люди
Шрифт:
На следующее утро парень появился в моем кабинете. Только он начал мне излагать свои теории о том, как надо спасать мир от капитализма, я его прервал:
— То, что ты говоришь, очень важно. Поэтому изложи все это письменно и принеси Виктору завтра утром.
И началось. Каждое утро он приносил Виктору по десять страниц, исписанных мелким почерком. Виктор завел для них специальную полку. Потом ему надоело, и он выкинул все рукописи. Парень прибежал жаловаться ко мне.
— Никому не говори об этом, — успокоил я его. — Просто твои бумаги отправили в ЦК партии. Это очень важно и секретно.
— Мне продолжать писать?
— Продолжай.
И он продолжал.
Наша школа была, пожалуй, единственным учреждением в Москве, где отмечали католическое Рождество. Официально праздник не объявляли, но слушатели «праздновали» допоздна, а мы закрывали на это глаза.
Как всегда в таких случаях, в школе на ночь оставался один из руководителей.
Однажды таким дежурным руководителям оказался я.
В три ночи мне позвонили:
— Ваш студент задержан на территории секретного завода. Сейчас он находится в помещении районного отделения КГБ.
Я немедленно выехал на встречу с арестованным.
Им оказался венесуэлец. Он сидел на диване и испуганно смотрел по сторонам.
— Что случилось? — спросил я.
Выяснилось, что он, изрядно выпив, пошел гулять, прошел почти два километра, пока не встретил группу женщин. Заговорил с ними, вместе чего-то пели, а потом он с ними прошел через проходную. Когда оказался на территории завода, все женщины разошлись, а он остался один на центральной площади.
— Сначала было много русских мама, — объяснял он. — А потом все ушли, и я остался один. Было очень холодно. Я стал кричать, но меня никто не услышал. И я нашел трубу, большую трубу, она была теплая. Я обнял ее, чтобы согреться.
— Скорее всего, так и было, — подтвердил уполномоченный. — Нам позвонили и сказали, что иностранец пытается забраться в цех по трубе.
После непродолжительных переговоров его отпустили.
А через два дня ко мне в кабинет ввалился грузный тип и радостно закричал:
— Мы нашли! Мы нашли!
— Что нашли! — вежливо поинтересовался я.
— Мы нашли то место, где иностранец выломал забор и проник на территорию завода.
Он вынул из кармана документ и представился:
— Я начальник охраны завода.
И я все понял. Ему нужно доказать, что на проходной у него порядок, а мой венесуэлец — почти диверсант.
Это не входило в мои планы. Я знал, что в этом случае венесуэлец донесет своему генсеку, а Хесус Фария — человек эмоциональный, он все изложит если не Суслову, то уж точно Пономареву. Чего-чего, а неприятности с секретарем ЦК партии мне не нужны. И я спокойно ответил:
— К сожалению, я некомпетентен разбираться в этом вопросе.
— А кто?
— Я вам дам адрес.
Я написал на бумажке адрес и протянул начальнику охраны.
— Что это? — спросил он.
— Приемная КГБ, — спокойно ответил я.
А относительно «пройти через проходную»…
Начальников безопасности обычно не любят. Мне рассказывали, как ребята из одного «почтового ящика» ночью умудрились вынести пушку, стоявшую на центральной заводской площади, за территорию завода и поставить перед самым входом. Приезжали комиссии, но так и не узнали, кто и как это сделал.
И еще.
У меня долго хранилась статья из «Московской правды», где рассказывалось, как рабочие мясокомбината выносили свиней, надевая на них тулупы и шапки. В таком виде они вместе со свиньей проходили через проходную.
В кабинет вбежала переводчица Инна Седько:
— Теперь иди ты.
— Опять?
— Опять.
И я привычно направился в аудиторию № 12.
Знакомая картина: три венесуэльца в окружении трех-четырех слушателей из других стран, закрыв глаза и раскачиваясь в такт, кричат:
— Ре! Ре! Революция! Че! Че! Че Гевара! Хо! Хо! Хо Ши Мин!
Венесуэльцы эти были легендарные, они бежали из тюрьмы, прокопав подкоп из камеры в подвал лавочки на площади возле тюрьмы.
А дальше все как обычно. Немного подождав, я спрашивал:
— Что вы ели сегодня на обед?
Они замолкали, потом начали сбивчиво рассказывать.
Тогда я спрашивал:
— А что ели сегодня на обед боливийские крестьяне из деревни Толедо?
Они снова замолкали, а я продолжал:
— В то время, когда крестьяне угнетенных стран голодают, вы, сытно пообедав, забыли про международную солидарность.
После чего, не дав им опомниться, я переходил на лозунги и призывы к совместным действиям против империализма. Заканчивалось это тем, что мы начинали вместе петь «Интернационал». Потом они мирно расходились.
Переводчицы подслушивали в соседней комнате и, как только слышали «Интернационал», успокаивались:
— Пронесло.
Я несколько раз спрашивал у генсека венесуэльской компартии Хесуса Фарии, зачем он присылает таких нервных, на что веселый и быстрый на ответ Фария отвечал:
— А что с ними буду делать я?
Однажды из Аргентины приехали три юных дивы, которые между собой говорили на идише. Они начали приставать к парню из ФРГ, добродушному веселому увальню, обвиняя его в преступлениях гестапо. Кончилось это тем, что он женился на одной из них, и она уехала с ним в Мюнхен.
Однажды кружным путем мне пришла телеграмма такого содержания: «Срочно. Что случилось с патриархом Евтимием?». И все. Кто скрывался под кличкой «патриарх», я не знал. Позвонил в Высшую партийную школу — не знают. Поехал в школу КГБ — тоже ничего. Звонил в Лумумбу, связался с руководством курсов «Выстрел», с профшколой. Я обратился во все организации, где могли учиться нелегалы. Но патриарха Евтимия никто не знал.