Директива Джэнсона
Шрифт:
Та операция была проведена шесть лет назад, незадолго до того, как Марина уволилась из греческой разведки. Тогда была перехвачена крупная партия оружия, направлявшаяся для террористической группировки «17 Noemvri» («17 ноября»), и были схвачены те, кто ее сопровождал.
– Профессионалы разведки до сих пор восхищаются, вспоминая об этом.
– И только потом задаешься вопросом: а был ли в этом какой-то смысл?
– Ты спасла человеческие жизни!
– Спасла ли? Одну партию оружия перехватили. На ее место прибыла другая, переправленная другим путем. Полагаю, это только позволяет поддерживать высокие цены. Торговцы не остались
– Тео смотрел на это иначе, – тихо произнес Джэнсон.
– Тео просто не дошел до такого взгляда на вещи. И теперь никогда не дойдет.
У нее задрожал голос.
– Ты винишь в случившемся меня.
– Я виню себя.
– Не надо, Марина.
– Я ведь его отпустила, не так ли? Если бы я настояла, он бы остался. Разве ты в этом сомневаешься? Но я не настояла. Потому что, если бы он остался дома сейчас, все равно последовал бы другой вызов, потом следующий и следующий. А не соглашаться, никогда не соглашаться – это тоже убило бы Тео. Он был мастером своего дела. Я это знаю, Пол. Он этим очень гордился. Ну как я могла отнять у него это?
– Нам всем приходится делать выбор.
– И как я могла показать ему, что он мог бы добиться успеха и в чем-то другом? Что он был очень хорошим человеком. Что из него получился бы замечательный отец.
– Он был настоящим другом.
– Для тебя – да, – сказала Марина. – А ты для него?
– Не знаю.
– Он тебя любил, Пол. Вот почему он пошел с тобой.
– Понимаю, – безжизненным голосом произнес Джэнсон. – Понимаю.
– Ты для него означал весь мир.
Джэнсон помолчал.
– Марина, я так сожалею…
– Это ты свел нас вместе. А теперь разлучил – разлучил так, как только и можно было нас разлучить.
Черные глаза Марины с мольбой посмотрели на него, и вдруг у нее внутри словно рухнула какая-то плотина. Ее всхлипывания были звериными, дикими и безудержными; несколько минут она сотрясалась в конвульсиях. Наконец Марина упала на черный лакированный стул в окружении простой домашней обстановки, купленной вместе с Тео: светлый палас, свежевыкрашенный деревянный пол, маленький уютный домик, где она собиралась жить со своим мужем – где они хотели дать начало новой жизни. У Джэнсона мелькнула горькая мысль, что далекий островок в Индийском океане, разрываемый гражданской войной, лишил и его самого, и Тео радости отцовства.
– Я не хотела, чтобы Тео уехал, – повторяла Марина. – Я никогда не хотела, чтобы он уезжал.
Ее лицо было красным от слез, а когда она открыла рот, из распухших губ потекла струйка слюны. Гнев придавал Марине единственную точку опоры, и, когда он иссяк, она сломалась.
– Знаю, Марина, – сказал Джэнсон, чувствуя, что и у него глаза становятся влажными. Увидев, что она вот-вот снова зальется слезами, он обнял ее, крепко прижимая к себе. – Марина…
Джэнсон прошептал это имя как просьбу, как мольбу. Из окна комнаты открывался праздничный, солнечный вид; клаксоны недовольных водителей сливались в монотонный белый шум вечернего города. Людское море, спешащее домой к своим семьям: мужчины, женщины, сыновья, дочери – геометрия домашней жизни.
Подняв взгляд, Марина посмотрела на Джэнсона сквозь линзы из слез.
– Но Тео кого-нибудь освободил? Спас? Скажи, что его смерть не была напрасной. Скажи, что он спас человеческую жизнь. Скажи,
Джэнсон сидел не шелохнувшись в кресле с плетеной спинкой.
– Расскажи, что произошло, – сказала Марина, словно подробности случившегося могли помочь ей сохранить рассудок.
Прошла целая минута, прежде чем Джэнсон смог собраться и заговорить, но потом он рассказал ей все. В конце концов, именно ради этого он и пришел сюда. Он был единственным, кто знал, как погиб Тео Катсарис. Марина хотела знать, должна была знать, и он ничего от нее не утаил. Однако, рассказывая, Джэнсон остро почувствовал, что его объяснение на самом деле почти ничего не объясняло. Существовало много вопросов, на которые у него не было ответов, и слишком многого он не знал. Но Джэнсон был уверен, что найдет эти ответы – или погибнет, пытаясь их найти.
Отель «Спириос», расположенный в нескольких кварталах от площади Синтагма, был выстроен в изящном стиле международного курорта; кабины лифтов отделаны известняковым туфом с резиновым покрытием, двери покрыты шпоном из красного дерева, внутреннее убранство сверкало в рекламных проспектах, но обеспечивало лишь необходимые удобства.
– Ваш номер будет готов через пять минут, – осторожно объяснил Джэнсону дежурный администратор. – Пожалуйста, посидите в вестибюле, мы вас позовем. Ровно пять минут, не больше.
Пять минут, измеренные афинским временем, продлились не меньше десяти, но в конце концов Джэнсон получил карточку-ключ и поднялся на девятый этаж отеля. Последовательность действий была чисто автоматической: он вставил узкую карточку в щель, подождал, пока замигает зеленый светодиод, повернул ручку и толкнул массивную дверь внутрь.
Джэнсон чувствовал себя очень уставшим, и дело было не только в тяжелом багаже. У него ныли спина и плечи. Встреча с Мариной, как он и ожидал, лишила его всех сил. Чувство утраты сблизило их, но только на краткий миг; он был непосредственной причиной случившегося, и от этого никуда нельзя было деться, а горе, которое каждый переживает по отдельности, становится вдвое тяжелее. Разве сможет Марина когда-нибудь понять, что он сам сходит с ума от страданий, винит во всем себя одного?
Уловив в воздухе кислый запах пота, Джэнсон решил, что уборщицы только что ушли. И шторы на окнах были спущены, хотя в это время они еще должны были быть подняты. Но в своем рассеянном состоянии Джэнсон не сразу сделал те заключения, которые он был обучен делать без промедления. Горе полупрозрачной ширмой отгородило от него окружающий мир.
Лишь когда его глаза привыкли к полумраку, он разглядел мужчину, сидящего в кресле спиной к окну.
Вздрогнув, Джэнсон непроизвольно протянул руку к пистолету, которого у него не было.
– Давненько мы с тобой вместе пили в последний раз, Пол, – сказал сидящий в кресле мужчина.
Джэнсон узнал шелковистый, елейный голос, академически правильный английский с едва уловимым греческим акцентом. Никос Андрос.
Его захлестнули воспоминания, лишь немногие из которых были приятными.
– Я глубоко задет тем, что ты приехал в Афины и не сообщил мне об этом, – продолжал Андрос, поднимаясь с кресла и делая несколько шагов навстречу Джэнсону. – Я считал, мы с тобой друзья. Надеялся, ты непременно захочешь встретиться со мной, пропустить по стаканчику узо. Вспомнить былое, дружище. Я не прав?