Дитя короля

Билык Диана

Он подходит ближе и накрывает густой тенью, маленькие пушистые лампочки разлетаются от него по бокам и подсвечивают строгий подбородок бронзой. Эмилиан хмуро сводит густые брови, а я неосознанно пячусь и прикрываю лицо ладонями. Наверное, мне никогда не преодолеть бессознательный страх перед копией мужа.

— Тьма разбери покойного брата… — выпускает он тихо, а затем подхватывает меня на руки. Я вскрикиваю и пытаюсь отпихнуться, но Эмилиан шепчет в ухо: — Не шевелись, потому что твой запах сводит меня с ума. Здесь недалеко. Просто не шевелись.

Я застываю, и когда на голову проливается темно-синее небо с гвоздиками звезд, понимаю, что сжимаю до хруста рубашку Эмилиана и не замечаю, как он меня ставит на прохладную траву и держит за талию.

Стайка маруний, что плыла за нами, вырывается вперед и исчезает среди мерцающей темноты.

— Лавиллэсс, — говорит тихо Эмилиан и, раскрывая ладонь, оглаживает воздух перед собой. Темное полотно вздрагивает золотыми огнями. Это же такая редкость — настоящее поле маруний. Руна языка дает много информации, большинство из нее я воспринимаю, как должное, словно жила на Ялмезе всю жизнь, и знаю этот мир лучше земного. — Дарайна, я очень хотел тебе показать их. В этом году маруньи выросли прямо возле замка, будто в знак, что я найду тебя.

Золотистые пушинки разлетаются вокруг нас, как волшебная пыльца, танцуют и кружатся, двигаясь за его ладонью. Он повелевает ими мыслью, щекочет воздух пальцами, отчего живые семена подрагивают искрами, и улыбается. Так открыто и светло, что я не могу ему не верить.

— Они прекрасны, — выдыхаю и не противостою, когда вторая рука короля ласково поглаживает живот, а теплые губы касаются виска.

Глава 24. Эмилиан

Жду, когда она оттолкнет, когда застынет, как бабочка в янтаре, и эти теплые приятные мгновения, что лучше любых лекарств, закончатся. Но Дара смотрит с восторгом на маленькие летающие маруньи в небе и неосознанно сжимает ладонь на моей руке. И в ясных глазах, что впитали густую синь, отражается золото ночных цветов, а мне хочется ее поцеловать, глубоко и до онемения языка, прижать к себе, выжав из груди воздух, заклеймить не только стигмой, но и своей любовью.

— На земле я такое никогда не видела, — шепчет она с восторгом и следит за движением моей ладони. Маруньи, повинуясь заклинанию, летят вверх, огибают круг и, рисуя в небе золотое кольцо, разлетаются брызгами в стороны. Дарайна прикрывает ладонью губы, а я улыбаюсь в небеса, потому что это лучшее, что могло со мной случиться за последние тяжелые дни. Увидеть ее улыбку — панацея от всех болезней и недугов.

— Их очень мало на Ялмезе, — говорю, сдерживая эмоции. — Они вырождаются. Их собирают для освещения, маги губят поля, вытаптывают растения, а в неволе маруньи не растут. Когда останутся десятки выживших, их, скорее всего, запретят использовать в быту по закону.

— И ничего нельзя сделать? — проговаривает девушка, вытягивая перед собой ладонь.

Шевелю пальцами, направляя несколько светящихся пушистиков ближе. Они танцуют, осторожно опускаются и, когда едва касаются кожи, Дарайна тихо смеется.

— Наши садоводы бессильны, — слежу за каждым движениям, любуясь отблесками бронзы на ее светлом лице. — Маги тоже.

— Кто изучал особенности этих растений? Есть книги?

Дарайна поворачивает ладонь и разрешает цветам переместиться наверх.

— Конечно, но не думаю, что тебе будет интересно.

— Мне интересно, не решай за меня, — ее голос в миг меняется с тихого и мягкого на жесткий и сухой.

Печаль перекашивает милое лицо, а я не знаю, как остановить наплыв горечи. Зачем сказал глупость? Ведь Месс советовал дать невесте полную свободу.

Не успеваю девушку удержать. Дара взмахивает рукой, скидывая цветы, отступает в черную траву и вскрикивает. Ядовитые камни сокороши не смертельны, но мышцы будут болеть несколько дней. Только если их слишком много, как сотни тысяч комаров, например, тогда могут затянуть в Темное Измерение. В былые времена даже казни такие были, сейчас мир стал более гуманным и сдержанным, хотя… казни все равно никуда не делись.

Бросаюсь на помощь, а девушка блокируется и отталкивает меня волной горячего воздуха.

— Не прикасайся…

— Извини, — поднимаю ладони и не двигаюсь, но готов прыгнуть, если что-то пойдет не так. Дара пылает: грудь и руки в разломах и ярких росчерках, глаза светятся огнем, и я — дурак, не заметил, как ее вторая магическая сущность подобралась слишком близко. Шепчу быстро и не свожу с нее глаз: — Я не так выразился. В библиотеке есть все, что захочешь. Книги, фолианты, старые свитки, даже архивы Древних. Бери, читай, сколько нужно, только не злись. Да и больше скажу, если тебе нравится — ты можешь взять любую теплицу и выращивать там цветы, растения. Дара, делай, что хочешь, я не стану мешать.

— Зачем тогда так сказал? — ее голос звучит глубоко, будто просыпается не в горле, а где-то ниже, в груди.

— Наши женщины, — прячу руки за спиной, чтобы не казаться ей угрозой, — не интересуются земледелием. Они занимаются семьей, домашним уютом.

— Ваши женщины?

— Да, люди. У эльфов, драконов и орков — свои традиции и устои в обществе. Знаю, что руна языка всего не раскроет, но ты со временем все узнаешь сама.

Девушка хочет отступить в сторону, но больная нога подгибается, и я успеваю любимую поймать под мышки.

— Камушки на полях маруний небезопасные. Они кусаются, — говорю тихо и осторожно касаюсь тонкой талии.

Дара поджимает губы и все-таки принимает помощь, хватается на плечо и смотрит вверх, где все еще кружатся пламенные цветы. Огонь в ее глазах медленно угасает, но халат от всплеска драконьей искры подплавился по горловине. Как ее учить трансформироваться и летать, если я не дракон? Но подпускать к ней других мужчин не хочу. Ни за что. Что делать? Да и Дарайна неосторожно может себя раскрыть. Я знаю, что теперь под ударом все, кто приближен к королю. Любой, кто знает нашу тайну. Потому что если жрецы знают, всех казнят или в лучшем случае сошлют в Мертвые земли.

— И надолго это? — спрашивает девушка, подгибая ужаленную ногу.

— На пару дней, — всматриваюсь в темную синь радужек, черные зрачок расширился в занял собой весь небесный цвет. Задерживаю дыхание, чтобы удержаться от порыва. Безумно манят ее губы, и низ живота скручивает тягучей приятной болью. — Я ведь предупреждал, непослушная.

— Почему ты так на него похож? — вдруг говорит Дарайна и тяжело вздыхает.

— Я не могу содрать лицо и стать другим. Это невозможно. И мороки напускать не умею. Да и стигма не примет, если ты полюбишь не меня, а образ.