Дитя общины
Шрифт:
Был большой праздник, благовещенье, кажется, и в Прелепницу собрался народ даже из других сел. А уж если народ собирался, поп Пера не упускал случая поговорить с церковной кафедры. Лет пять назад поп Пера вбил себе в голову, что не худо бы ему стать депутатом скупщины, и с тех пор часто разглагольствовал в церкви. Райя из Крман однажды сказал в присутствии многих: «А что, люди, уж батюшка Пера за нас постоял бы!» И не один он так думал, но самое главное, что так думал поп Пера.
С того времени батюшка зачастил и в кабак. Там он то и дело бил по столу кулаком и восклицал: «Они
Вот и на благовещенье батюшка произнес проповедь, а в той проповеди самой важной была такая мысль: на ниве, оставшейся без хозяина, все должны трудиться сообща (при этих словах Радое закашлялся, но поп довел свою речь до конца, а после не дал ему причаститься). Что хотел батюшка сказать, то и сказал весьма благолепно; божья служба окончилась, и все чинно вышли на церковную паперть и остановились, чтобы поговорить о том о сем, как и положено почтенным людям.
Тут и отец Пера, и староста, и один член общинной управы, и староста из села Буринаца, потом бывший староста Райко, лавочник Йова, Исайло из Драйковаца и многие другие. Не было только в том обществе кабатчика и писаря; оба были в кабаке, всяк при своем деле.
На лавку под каштаном, что так красиво раскинул ветви у церкви, сели батюшка, Исайло и староста, а остальные кто остался на ногах и оперся на палку, кто притащил камень и уселся. Закурили самокрутки и трубки, и потекла беседа.
Исайло из Драйковаца сказал, что слышал от людей, которые ездили в город на рынок, будто в России холера, ну, а раз речь зашла об этом, лавочник стал долго и обстоятельно рассказывать, как брат его дедушки умер от холеры. «Посмотрел он, брат, на нас всех разом (я тогда мальчишка был), схватился руками за живот и в одночасье помер!» Потом поговорили немного о чуме, но батюшка счел своим долгом дать такую справку:
– Чумы, брат, не существует. Нельзя доказать исторически, что она существует: она больше так, в народных песнях.
Староста из Буринаца завел разговор о новом налоге на вооружение, ему об этом сказал уездный писарь. Отец Пера, как человек, метящий в депутаты, решил, разумеется, что ему и тут надо сказать свое слово:
– Что касается вооружения, то оно совершенно необходимо, но лично я против налоговой системы вооружения!
Староста эту батюшкину мысль переиначил по-своему, то есть он был и за вооружение и за налог, а нам уже известно, что этот староста налоги любит.
После этого советник, член общинной управы, заметил, что надо бы побелить церковь, но, поскольку эту тему никто не поддержал, разговор перекинулся на другое, и, когда всласть наговорились уже и стали подниматься на ноги, чтобы двинуться помаленьку к батюшкиному дому, неожиданно подошел Радое Убогий и сказал:
– С праздником вас, дай вам бог счастья!
Обычно Радое ходит не спеша, вразвалку, а тут, видно, торопился, приветствие свое выпалил на ходу и злорадно захихикал.
– Дай бог счастья и тебе! – ответили ему.
– Дай бог, – продолжал Радое, – чтоб этот праздник принес нам добра всякого! Дай бог, чтобы год был урожайным, чтобы овцы ягнились, чтобы коровы телились, чтобы даже вдовы – дай боже – рожали только мальчиков! – закончил Радое, подняв руку, как будто держал заздравную чашу, а сам все злорадно хихикал, оглядывая всех подряд.
У батюшки подкатил ком к горлу, но он взял себя в руки и попытался обратить все в шутку:
– Э… э… э… ну и длинная у тебя здравица! За чье здоровье пьешь?
Радое, по-прежнему хихикая, сказал:
– Знаю, за чье!
– Ну и пей себе на здоровье! А мы сейчас пойдем к батюшке и тоже выпьем, – добавил староста, отвернулся и подхватил недавний разговор о побелке церкви, будто и в самом деле не было для него сейчас ничего важнее.
– Да неужто, – выкрикнул Радое, – неужто вы ничего не знаете?
– Нет, – сказал Исайло. – Скажешь, так узнаем.
– Скажу, непременно скажу. Вам это полезно услышать, всему белу свету полезно услышать, а тем паче старейшинам народным и церковным!
На словах «народным» и «церковным» Радое сделал особое ударение, подмигнув и тем и другим.
– А дело в том, – продолжал Радое, – что вдова Аника утром родила, мальчика родила!
Батюшка сделал вид, что не расслышал, он сдвинул камилавку себе на лоб и спросил:
– Это которая ж родила, Савка, что ли?
– Не Савка, поп, а вдова Аника!
У батюшки снова подкатил ком к горлу (у него и колени затряслись, только под рясой видно не было), он бросил взгляд на старосту, староста бросил взгляд на советника, советник бросил взгляд на лавочника Йову, лавочник Йова, как самый младший в компании, уперся взглядом в землю. Наконец лавочник Йова оторвал взгляд от земли и сказал:
– Дай бог ей счастья. К родильнице, пожалуй, не пойдем. Пошли к батюшке!
– Но послушайте, люди, сегодня ровно год и один месяц, как помер ее муж Алемпий!
– Так оно и есть, год и один месяц, – сказал батюшка серьезно, будто кто его спрашивал. – Как сейчас помню, не было ему спасения. А хороший был человек, разве что вороват.
Радое тем временем повернулся к Исайло и спросил:
– Скажи ты, ради бога, у вас рожают вдовы через тринадцать месяцев после смерти мужа?
– Ну, это уж чертовщина какая-то! – ответил Исайло. – А ты смекнул, чья это работа, а, староста!
– Кто? Я? – переспросил староста. – Смекнул, конечно, смекнул!
– На то он и староста, – добавил Радое, – чтобы следить, как бы селу срама не было. И батюшка тут для того, чтоб народ не испоганился, не переступал божьих заповедей!
А батюшка тем временем думал о том, что не надо ему было именно сегодня говорить в церкви о необходимости сообща трудиться на ниве, оставшейся без хозяина; и еще батюшка думал о том, что староста ужасно глуп: хоть бы что-нибудь сказал, а то молчит как пень; потом батюшка вдруг вспомнил, что церковь и в самом деле надо бы побелить. Мысли эти мелькали у него в голове, и он уже не слышал, о чем еще говорили его собеседники. Очнувшись, он сказал Исайло, старосте из Буринаца: