Дитя Океан
Шрифт:
— К Атлантическому океану… к Атлантическому океану…
Люди, которые проезжали в машинах, на нас косились. Ну и пусть, все равно они ехали уж точно не так далеко, как мы. Ян так и сидел, не высовываясь, прямо в сумке и ел. Только крошки потом вытряхнул, чтоб не кололись.
Атлантический океан… Я не знаю, сколько до него идти и что мы будем делать, когда дойдем… А все равно мы целый час, наверно, шли и почти не уставали, и Макс, и я. Нам хотелось идти. Макс даже поменялся со мной и километр или два шел в моих дамских туфлях. Но я видел, что ему в них больно. И забрал обратно.
X
Рассказывает Макс Дутрело, одиннадцать лет, брат Яна
Я честно попробовал дать Виктору передохнуть —
Где-то в полдень нас обогнала машина с дамой за рулем, а сзади двое ребят. Примерно нашего возраста, она их, наверно, из школы везла. Они обернулись и строили нам рожи. Мы не отвечали. Подальше они опять стали теперь уже средних дразнить, тогда Поль им показал неприличный жест из кулака и согнутой руки, и Пьер тоже, да еще с выставленным средним пальцем, а это, по-моему, еще невежливее. Пьер и Поль, они когда-нибудь нарвутся на такого, кто сильнее их, вот тогда им мало не покажется. Старшие им все время это говорят. Но они не слушают. Можно подумать, у них руки чешутся лупить других, как их отец лупит. Такая как бы месть. Даже смешно: вот говорят «сделал морду кирпичом», так им и делать не надо, они такие и есть. Интересно, у них потому морда кирпичом, что драчуны, или они потому драчуны, что морда кирпичом? По-любому им такие морды как раз подходят. В коллеже они никого не боятся. В первый день, как мы с Виктором пришли в шестой класс, один старшеклассник стал над нами прикалываться. Шапки с нас сорвал, меняет то так, то эдак и приговаривает:
— Справа Дутрело, слева Лутредо… то есть нет, слева Дутрело…
Все на нас смотрели и ржали. Ну а мы старались улыбаться, не хотелось в первый же день плакать.
Тут они и налетели, Пьер и Поль. Они не стали разбираться, что, да почему, да сколько лет тому парню. Вообще ни слова не сказали. Сразу со всего размаха — хрясь, хрясь портфелем! Тот упал, а они все равно бьют. Даже еще больше озверели. Били, пока их надзиратель не оттащил, у парня вся рожа была в крови. Их и в коллеже наказали, и дома еще отец излупцевал, но вечером, как спать ложились, Пьер подошел к нашей кровати и говорит:
— Еще кто обидит, нам скажете, ясно?
Мы удивились, потому что он почти никогда с нами не разговаривает. Они вообще мало говорят, Пьер и Поль.
Во всяком случае, нас с тех пор никто не трогал.
Я смотрел, как они идут впереди в своих шапках с ушами и уши по бокам болтаются, и думал про все это. И еще думал, могут ли они и правда отметелить всех, кто захочет нам сделать плохо. Или они все-таки маловаты для этого.
В конце концов мы подошли совсем близко к какой-то деревне. Часы на колокольне показывали час. Мы спрятались в леске поблизости. Старшие положили сумку с Яном на землю и сказали нам сидеть тут и ждать, а они пойдут поищут чего-нибудь поесть и скоро вернутся. И ушли, а мы остались ждать.
XI
Рассказывает Мишель Мулен, сорок два года, булочница
Я только собралась закрывать на обед, как тут они вошли. Два мальчика, долговязые, бледные, в потрепанных мятых куртках. Близнецы. Что ни говори, когда два человека настолько похожи, есть в этом что-то удивительное. Вроде как волшебство. Так и чудится, что им ничего не стоит исчезнуть в клубах дыма, а потом снова появиться в виде четырех карликов или, наоборот, одного великана в три метра ростом. И думаешь, что они наверняка способны творить какие угодно чудеса, а если не творят, то только по своей скромности.
Интересно, могла ли хотя бы мать их различить, этих двоих? Наверняка могла, наверняка ей была известна какая-то тайная примета, маленькое, почти незаметное отличие: у этого — особый наклон головы, у того — немножко другой прищур, кто его знает? Еще, говорят, в дождливые дни у близнецов
Они зашли в булочную и остановились у входа. Я не знала, на которого смотреть. Один сказал, очень тихо:
— Добрый день, мадам, нам нужно хлеба, но у нас нет денег.
Мне пришлось переспросить: я не уверена была, что правильно расслышала. Да нет, правильно:
— Добрый день, мадам, нам нужно хлеба, но у нас нет денег.
Тут я поняла, почему они остались стоять у двери. Это значило: «Мы не настоящие покупатели, так что дальше не проходим…» Вот это меня, я думаю, и тронуло — такая их робость. Да и одежда тоже. Правда, жалко было ребят.
Эту булочную я держу уже семь лет, а раньше у меня была другая, в Ангулеме, так вот, никогда еще никто меня не просил так невинно и чистосердечно: «Нам нужно хлеба, но у нас нет денег».
Я, не задумываясь, ответила:
— Ничего страшного…
И протянула им багет. Тот, что слева, подошел и взял. И тут у меня какой-то рефлекс сработал, да и любой сделал бы то же на моем месте, настолько это само собой разумелось: я взяла второй багет и протянула другому брату.
Они поблагодарили и вышли. Я заперла за ними и пошла к себе наверх перекусить.
Когда на следующей неделе в газете появилась первая статья о деле Дутрело, я сразу связала одно с другим. Думаю, ко мне приходили старшие. Это я потому говорю, что они были такие тихие, вежливые. В самом деле: средние, насколько я поняла, были бешеные какие-то. В газете писали, что понадобилось несколько мужчин, чтоб с ними справиться, и что один даже вывихнул жандарму палец. Хотя, конечно, газетам верить… Во всяком случае, те двое, которым я дала хлеб, не показались мне злобными. Скорее их было жалко. Остаются двое младших. Они, я думаю, прятались где-нибудь поблизости от деревни и ждали, пока братья принесут им поесть. А что касается самого маленького, Яна, то я лучше помолчу. И так про него такую чушь несут! Можно подумать, люди в детстве недобрали сказок и теперь стараются наверстать. Булочная — такое место, что, хочешь не хочешь, всех выслушиваешь, и чего я только не наслушалась:
— Нет, правда, мадам Мулен, мальчонка был вундеркинд, невероятно способный, он компьютер обыгрывал в шахматы…
— Знаете, мадам Мулен, об этом открыто не говорят, но мальчонка-то был психический, братья его стыдились, вот и держали в сумке…
— А говорят, мальчонка видел в темноте, прямо как кошка, слыхали?
— Говорят, он никогда не спал…
— Говорят, он все время спал…
— Ему было шесть… ему было двенадцать… ему было три года…
Это я еще самые перлы опускаю. Я не мешаю, пусть говорят. Для меня правда только то, что «мальчонка», как они все его называют, был именно мальчонка. Просто маленький мальчик. Которому всего-то и нужно было, что тепло и забота да при случае ласковое слово. Как всякому ребенку. А у меня такое чувство — хотя, конечно, всего я не знаю — такое чувство, что ничего этого в его жизни никогда не было. Так что молчали бы уж лучше и оставили его в покое.
Тем более теперь, когда его больше нет.
Одно меня немного утешает: я знаю, что он, конечно же, поел моего хлеба, бедный малыш, и что этот хлеб я дала от всего сердца.
XII
Рассказывает Пьер Дутрело, тринадцать лет, брат Яна
Старшие вернулись оба минут через десять. Принесли два багета.
— Мы попросили, и нам дали, — говорят.
Я спросил:
— И все?
Все. Я с Полем переглянулся — мы друг друга поняли. Другой раз сами пойдем. И уж принесем, чтоб было чего поесть, а не так, облизнуться. Ладно, говорить ничего не стали. Не тот момент был, чтоб ругаться. Разделили поровну, стали есть. Стоя. А потом сели в кружок прямо на землю. Мокро было, а и хрен с ним. С утра шли без передыху, все ноги оттоптали. Промокли — обсохнем, делов-то.