Дитя Всех святых. Цикламор
Шрифт:
Анн и Альенора оказались среди довольно внушительной толпы, поскольку к паломникам с «Надежды» вскоре присоединились и другие. Но они вдвоем двигались немного поодаль: Альенора – на Безотрадном, Анн – пешком, уже без своих дубинок, отныне ставших ненужными. Как и прежде, они посыпали себе головы прахом земным, но то была совсем другая земля. Она перестала быть символом боли и унижения. Она была мягка, как бальзам, и благотворна, как летний дождь: то была Святая земля, обещание искупления!..
Сезар Кабриес не солгал: они поспели в Иерусалим как раз к Страстной пятнице. Паломники оказались там даже накануне
Анн и Альенора не стали входить в город немедленно. Прочие паломники продолжили путь, и в лучах заходящего солнца молодые супруги увидели, как за вошедшими затворились ворота. Сами же они намеревались вступить в Святой город в Страстную пятницу, ровно через год – день в день – после своего грехопадения. Они провели ночь в молитвах на горке поблизости от ворот, и оба не спали до самого утра. С рассветом они снова двинулись вперед.
Когда они проходили через величественные ворота, сердце Анна колотилось так отчаянно, что готово было выскочить из груди. Однако внутри Иерусалим оказался таким же городом, как и другие. Дома здесь стояли самые разнообразные: некоторые – из хорошего камня, другие – глинобитные, крытые тростником. На иных улочках с трудом расходились два ослика; иные, напротив, были достаточно просторными и широкими, но и там продвигаться приходилось ничуть не быстрее – из-за густой толпы. Здесь было немало христианских паломников, явившихся к Страстной пятнице, но больше всего – торговцев. Просто несметное количество!
Несмотря на важность момента, Анн не смог удержаться и не поглазеть на все эти не виданные им доселе товары. Были там светильники из цветного стекла, кривые сарацинские сабли, украшения из позолоченной меди; разноцветные, с серебряным узором кожаные туфли без задника; сарацинские ковры, по сравнению с которыми те, что имелись при Орлеанском дворе – знаменитые на всю Францию! – выглядели лишь бледным подобием; благовония с пьянящим ароматом в граненых стеклянных флаконах; сласти всех форм и цветов; полные корзины странных плодов, о которых Анн слышал от Соломона Франсеса: фисташки, финики, бананы… А еще – певчие птицы с несравненным оперением и голосом… Юного паломника толкали, тянули в разные стороны, его несло и укачивало толпой в невероятном смешении криков, запахов и красок, круживших голову!
Тем большим оказался контраст с благоговейной тишиной, ожидавшей его в храме Гроба Господня. Вокруг не было людных улиц. Церковь, построенная на горе Голгофе, на ток самом месте, где была найдена Христова гробница, возвышалась посреди открытого пространства. Ее фасад разделяли полукруглые арки; в центре помещался клирос; три придела примыкали к центральному. Самое священное здание христианского мира не обладало величественной статью соборов Франции, но могло ли быть иначе
Анн и Альенора вместе участвовали в ночном бдении на паперти, стоя на коленях среди прочих паломников, и духовных и мирян вперемешку. В три часа на колокольне зазвонил колокол, призывая на богослужение, и они вошли в церковь.
С детских лет, с тех самых пор, как научился он молиться, Анн каждую Страстную пятницу пытался возвысить свой дух, причащаясь мук Христовых. Но в те блаженные годы он еще не ведал, что такое муки. И теперь ему казалось, что его молитва впервые обрела истинное значение.
Впервые также ему было о чем попросить Бога; вожделенное Анном заключалось в единственном слове: «Прощение». В этот миг, на том самом месте и в тот самый час, когда умер Спаситель, Анн от всей души молил Создателя о прощении…
После службы священники устроились на паперти и стали исповедовать паломников под открытым небом. Тот, что достался Анну, был молодым человеком скромного вида. Худой и темноволосый, тщедушный, внешне он выглядел полной противоположностью Берзениусу. Анн был рад этому обстоятельству. У него появилась уверенность, что злые чары нантской исповеди, наконец-то, развеются.
Священник внимательно выслушал молодого человека, а после заговорил сам. Но не для того, чтобы произнести обычное внушение и наложить епитимью. Наоборот, с его уст сошли слова любви и надежды.
– Сын мой, вы первый в вашем роду пришли помолиться ко Гробу Господню. Вы стяжали славу более великую, нежели все ваши предки, ибо слава эта – неземная.
Анн почувствовал, как его охватывает несказанная радость. Молодой исповедник осенил его крестным знамением.
– Даю вам отпущение. Я не налагаю на вас покаяние, вы каялись уже достаточно. В день Своего Воскресения сам Господь решит вашу участь. Если Он прощает вас, то даст вам имя, которого вы ожидаете. И каким бы оно ни оказалось, оно будет более великим, нежели любое, что вы носили до сих пор, ибо исходит оно от Самого Спасителя.
– Но что мне делать, святой отец?
– После пасхальной службы ступайте на Масличную гору. Там, на Масличной горе, Иисус был схвачен, там он оплакивал Иерусалим, глядя на город. Но там же Он восходил на небеса в день Преображения. И если будет на то воля Его, это место станет для вас также знамением радости и победы. Новая жизнь явится на смену боли и поражению. Ступайте же с миром…
И Анн удалился, погрузившись в самого себя, ссутулившись, скрестив на груди руки. Он даже не видел, что Альенора, желавшая исповедаться у того же священника, заняла его место.
Паломники молились на паперти весь день, здесь же провели они и ночь. Занялось утро субботы. В Страстную субботу, в день самой большой скорби, службы не было. Алтарь стоял пустым. В вечерню пели одни псалмы.
Все это время небольшая группа мужчин и женщин, сподобившихся ценой великих опасностей и тягот молиться у Гроба Господня, пребывала в полном молчании. Каждый замкнулся в себе, сосредоточившись на тайне своего сердца.
После новой короткой ночи, когда почти никто не спал, наконец, настал день Пасхи. Занялось розовое утро, дружно приветствуемое всеми петухами Иерусалима. Легкий воздух благоухал.