Диверсантка

Быстров Олег

В середине мая, выдались неожиданно тёплые деньки. Солнце, наконец-то, подсушило землю. В воздухе плыл тот неповторимый аромат весны, который и описать-то трудно, но он чувствовался всем телом, уставшим от морозов, слякоти, войны...

Орлов направлялся в здание бывшего горсовета, уцелевшего лишь наполовину. Там располагалась комендатура, и Николай рассчитывал получить списки детей, эвакуированных через можайскую станцию железной дороги. Надежда на успех была слабой, но с чего-то нужно начинать. Он шёл бывшей центральной площадью, местные жители вместе с бойцами сапёрного взвода убирали завалы у разрушенных зданий. Город оживал, слышались людские голоса, и

даже смех.

Орлов свернул к выходу на улицу, мимо маленького стихийного рынка, где меняли всё подряд на съестное, и неожиданно приметил детскую фигурку на краю площади. Девочка. Зимнее ещё пальтецо, ветхое и заношенное, худенькие ножки - нитяные чулки с морщинками и стоптанные ботиночки. Голова обмотана платком, а на спине котомка - ребёнок стоял к офицеру спиной. В другое время прошёл бы мимо, своих забот полно, но сейчас, когда в голове постоянно крутились вопросы о диверсантке (почему-то Орлов не сомневался, что находится на верном пути), невольно сбавил шаг и приблизился к одинокой фигурке.

– Девочка, а что ты стоишь тут одна? Где родители?

Она обернулась как-то неловко, полубоком, правая рука сжимает воротник пальто, а левую не видно. Лицо прикрыто платком, только глаза блестят, но выражения не разобрать. Испугана?

– Мамку жду, дядечка. Она на рынок пошла, вещи на продукты поменять, а мне велела ждать здесь.

– А что замоталась с ног до головы? Даже носа не видно...
– Лейтенант улыбнулся. Он расслабился - девочка ждёт мать с рынка, что может быть естественнее? Бдительность, это хорошо, а вот мнительность - плохо.

– Хвораю я, дядечка. Мамка кутает...

– Так весна же, посмотри!
– развеселился Николай.
– Подставь лицо солнышку, оно всю хворь выгонит! Ну-ка, давай...

И шагнув, потянулся, чтобы опустить платок ниже. И даже коснулся ткани, немного сдвинув её, но тут же отдёрнул руку от острой боли в запястье. Только и успел различить родинку под левым глазом, да недетский какой-то, слишком серьёзный взгляд серых глаз. Осознать в полной мере происходящее он не успел. Колени подогнулись, и сильное, тренированное тело лейтенанта Госбезопасности рухнуло навзничь в пыль мостовой. Он попробовал пошевелиться - не получилось. Руки и ног занемели, сделались ватными, организм перестал подчиняться воле. Только дыхание сохранилось, да шумное биение крови в висках.

Орлов попытался крикнуть нечто предостерегающее, что заставило бы людей встрепенуться - опасность рядом!
– но с губ сорвался едва слышный хрип. А в глазах застыло - высокое, бездонное, такое чистое и мирное - весеннее небо...

Глава 10

1942 год. Весна-лето. Изгин

На южном направлении май отметился наступательной операцией под Харьковом. Советское командование намеревалось нанести удар по группе армий «Юг» под общим командованием фельдмаршала фон Бока. Двенадцатого числа 6 армия и армейская группа генерала Бобкина начали прорыв в направлении Змиева и Краснограда. Там завязались ожесточённые наступательные бои, а южнее, с другой стороны «Барвенковского выступа» приходилось обороняться. Здесь, у Лозовой и Барвенково насмерть стояли дивизии 57-й и 9-й армий Южного фронта.

Высоту 216 уже второй день обороняла рота лейтенанта Ковшова. Высота - одно название, бугорок в степи, изрытый воронками от снарядов. Изломанная линия окопов, пулемётные гнёзда. Ни минного заграждения, ни противотанковых надолбов - где их взять? Но дрались

отчаянно. Недалеко от позиций чадно горел немецкий танк «Т-IV», «четвёрка», и густо устилали землю трупы солдат - наших и чужих.

Весенняя распутица наконец закончилась. На смену непролазной грязи пришло засушливое потепление, и почва быстро покрылась спёкшейся коркой. Твёрдую и неподатливую эту землю с трудом брали сапёрные лопаты, ветер гнал мелкую как пудра пыль, и она застила глаза, скрипела на зубах, забивалась в оружейные затворы. Бойцы упорно крепили окопы и пулемётные гнёзда, каждый понимал - это лишь краткая передышка. Скоро фрицы вновь ринутся в бой.

Распределяя силы в преддверии очередного удара, лейтенант лично расставлял бойцов по местам, показывал сектора обстрела, проверял пулемёты. Наконец, покрутив головой, крикнул:

– Рядовой Изгин! Алексей, ты где?

– Здесь, товарищ лейтенант, - подбежал невысокий, коренастый боец. Шинель в грязи, сапоги в пыли, пилотка съехала набок. Сейчас здесь все такие, не до образцовой выправки. Спасибо ещё, что нет пока на голове и руках серых бинтов, пропитанных засохшей кровью. Зато ремень верной трёхлинейки, перекинутый через плечо, держат крепко перепачканные пальцы с траурной каймой под ногтями. Снять оружие с солдата можно только с мёртвого, живой ни за что не отдаст.

– На тебя, боец, особая надежда. Ты ж у нас вместо снайпера. Прямо как в приказе товарища Сталина: «Изучить в совершенстве своё оружие, бить врага наверняка».

– Так точно, товарищ лейтенант, - белозубо улыбнулся рядовой.
– Есть бить наверняка!

– Выбирай позицию сам, я тебе указывать не буду. Учёного учить, только портить. И давай покажем фрицам, как умеет сражаться Рабоче-крестьянская Красная армия!

Боец козырнул и побежал вдоль окопа. Оружие своё, винтовку Мосина, он действительно знал в совершенстве. И врага бил наверняка, это тоже не подлежало сомнению.

Алексей Изгин был родом из Приамурья. Родителей своих не помнил - мамка в родах умерла, отца на охоте медведь задрал, когда Лёшка ещё совсем крохой был. О родителях рассказывала соседка, бабка Авдотья. Воспитанием же, сколько Лёха себя помнил, занимался дед Ршыун, старый нивх и потомственный заготовитель пушнины. Приходился ли малец ему родным внуком, про то ни Авдотья, взявшая над мужиками что-то вроде шефства, ни сам дед говорить не любили. И по внешности точно не определишь. Ну, может, чуть раскос Алексей, скуласт немного, так это и у русских встречается. Да и какая, в общем-то, разница, все мы советские люди. Как бы то ни было, парень привык к старому охотнику и другой родни не знал и не желал знать.

Нивхи, или нивахи, народ малочисленный. Живут в низовьях Амура да на Сахалине, в среде русских поселенцев мало чем и отличаются, но обряды свои соблюдают и веру чтут. Занимаются лесным промыслом, шкуры сдают в заготконторы. На выручку покупают патроны, соль, спички, крупу, и обратно в лес. В посёлке их не очень-то и встретишь.

Однако дед Ршыун - иное дело. То, что Алексей будет охотником-заготовителем, обсуждению не подлежало. Отец белку в глаз бил, сам дед в охоте мастак, каких поискать. А его, в свою очередь, тоже отец к ремеслу приучал. Династия. Но на дворе стоял двадцатый век, Алексею нужно было учиться. Сегодня без грамоты - куда? Потому имел старый нивх избушку на краю посёлка Верхнего, что в тридцати верстах от Николаевска-на-Амуре. В отличие от соплеменников вёл жизнь скорее оседлую, чем кочевую, а Лёшку гонял в ближнюю во всей округе школу. За семь километров по тайге. Учись, внучок, уму-разуму набирайся.