Диверсантка
Шрифт:
В комнатах было ещё холодно. После студёной зимы с тридцатиградусными морозами весна отметилась жуткой распутицей и сыростью, но отнюдь не тёплыми солнечными деньками. В бывших школьных коридорах гуляли сквозняки - стёкол в большинстве окон не осталось. Котельную немцы взорвали при отступлении, и топить комнаты приходилось «буржуйками». Сквозняк выдувал тепло, выходили из положения кто как мог: забивали окна деревянными щитами, закладывали тряпьём.
Заместителю начальника Особого отдела досталась комнатушка, судя по стеллажам со школьными журналами и учебными планами - бывший кабинет завуча. Стоячий, стылый воздух прогреть не могла и печка, к запаху пыли примешивался вездесущий привкус гари. Дивизии
Но старший майор Госбезопасности не обращал на это ровным счётом никакого внимания. Он полностью сосредоточился на бумагах. В свете керосиновой лампы (электроснабжение подавалось с перебоями) раскладывал сводки из районов боевых действий, донесения оперативных сотрудников Особых отделов дивизий. Вчитывался в бумаги, порой делая пометки химическим карандашом, потом обращался к карте на столе, исчёрканной красными и синими стрелками, зубчатыми волнистыми линиями, ромбами и квадратами. Оперативная обстановка на фронте. Старший майор морщился, приглаживал редкие волосы на макушке. Прикуривал очередную папиросу. Наконец, взялся за трубку телефона (связисты постарались, протянули по зданию связь).
– Дежурный? Ну-ка разыщи мне лейтенанта Орлова. Мигом его ко мне. Исполняй.
Трубка легла на рычаги, особист хмурил лоб, нетерпеливо постукивал карандашом по столешнице. В дверь постучали, вошёл офицер с одной «шпалой» на малиновых петлицах, вытянулся по-уставному и открыл уже было рот, чтоб доложить по форме, но старший майор махнул рукой:
– Отставить, Николай. Садись к столу, - и указал на свободный стул.
– Тут вот какое дело. Помнится, ты выезжал на подрыв железнодорожной станции в январе?
– В Каменку? Так точно, товарищ старший майор, выезжал, - ответил Орлов.
– И помнится, докладывал о некоторых замеченных странностях?
– Да, не всё там было ясно.
– Подробнее.
– Опрос свидетелей показал, что удар был нанесён с воздуха. Как говорили люди: «огонь будто пролился с неба...»
– Ну да, в документах так и сказано: «авианалёт».
– Так-то оно так, товарищ старший майор, но вот звука моторов никто не слышал.
– Станция - место шумное. Может, не расслышали, не обратили внимания? Или что - артобстрел?
– Тоже не факт. Станция выгорела, что называется, дотла, почти все, кто там находился, погибли. Но немногие оставшиеся в живых очевидцы утверждали, что не было ни налёта авиации, ни артиллерийского обстрела. И ладно бы, говорили это зелёные призывники, впервые отправляющиеся на фронт. Но рядом располагалась боевая часть, ожидающая пополнения. Ребята воевали с начала войны и отлично знали звук ревуна немецких пикировщиков, различали вой мин и свист снарядов, что называется, по голосам. Мало того, по характеру звука умели определить: или мина летит прямёхонько тебе за шиворот, или нацелилась на голову соседа. Нет, такие всё приметят.
– Значит, остаётся диверсия?
– Верно, но тогда встаёт вопрос: сколько понадобилось бы взрывчатки, и какой численности была бы группа, способная пронести такое количество тротила? Или это не тол, а какое-то другой «вэ-вэ» с мощным поджигающим эффектом. И как группа просочилась на хорошо охраняемый объект? Туда войти можно было разве что с боем... Но ничего подобного не наблюдалось.
– Каким же образом уничтожили станцию?
– Вопрос. И наконец, ещё странный факт. На путях был обнаружен мёртвый боец охранения без признаков насильственной смерти. Я не поленился, вместе с доктором осмотрел тело. Так вот, ни ранений, ни других признаков нападения не было. Как работает диверсант? Нож, удушающий приём, на худой конец, удар прикладом,
– Да, загадочная история. Но событиями в Каменке дело не ограничивается. Первые факты, не вписывающиеся в общую картину, стали известны в октябре сорок первого. Лето и начало осени сам помнишь, какими были. Тогда со сводками прям беда была...
Орлов хорошо помнил то время. Немцы пёрли так, что казалось, остановить их нет никакой возможности. Проходили по сорок, а то и по шестьдесят километров в день. Фронт растягивался, изламывался и прогибался. Соединения Красной армии спешно отступали, и отступление порой переходило в откровенное бегство. Терялась связь, единое командование, воинские части превращались в разрозненные группы отчаявшихся бойцов, то и дело оказывающихся в окружении. Отрезанные от основных сил, они продолжали упорно сражаться, но никто не знал общей обстановки. На вопросы «что делать?» и «куда двигаться?» ответа не находилось.
Отступающие воска, части, вырвавшиеся из окружения, потоки беженцев - всё эта масса военных и гражданских гигантским валом двигалась в тыл. 17 июля 1941 года постановлением ГКО были образованы Особые отделы НКВД. Именно на их плечи легла нелёгкая задача разбираться: кто есть кто? И это притом, что у красноармейцев и младших командиров не было даже солдатских книжек. Подтвердить личность бойца могли только однополчане, в большинстве своём павшие на полях сражений, либо пропавшие без вести, что в свою очередь могло означать и пленение, и дезертирство, и переход на сторону врага с оружием. Разбираться во всей этой каше приходилось особистам воинских частей и заградотрядам.
Орлов не попал ни в боевую часть, ни в заградительный отряд. Его направили в Особый отдел охраны тыла действующей армии. Николай к тому времени был уже опытным сотрудником НКГБ, но с началом войны всю деятельность органов сосредоточили в руках Наркомата внутренних дел. Слово «Госбезопасность» вроде потерялось, контрразведку передали Третьему отделу Наркомата обороны. Позднее проводились и другие реорганизации, появлялись новые подразделения и должности, новые аббревиатуры, но функции оставались прежними: борьба с диверсантами, шпионами и бандитами, ликвидация подразделений гитлеровцев, оставшихся после разгрома крупных соединений. Впрочем, тогда об этом речь ещё не шла, не громили пока наши войска эти самые крупные соединения врага. Но вот фильтровать своих, отбившихся от частей, вылавливать дезертиров, охранять пути сообщения и важные объекты - это да, этим занимались. И при обращении к военнослужащим, и даже в подписях на официальных документах сохранилось вот это: «лейтенант Госбезопасности».
С гражданскими было немногим легче. Документы, удостоверяющие личность, горели в шкафах и комодах при обстрелах и бомбёжках, их забывали, впопыхах оставляя родные города и сёла под натиском войск неприятеля. Теряли в дороге, прятал при угрозе плена, а вернее, попросту выбрасывали. Все знали, фашисты ищут коммунистов и евреев и сразу расстреливают. Ну его, от греха...
Всё это оборачивалось сотнями и тысячами допросов, выяснением личности, но проверить слова человека часто не представлялось возможным - запрос на оккупированную территорию не пошлёшь. И тогда приходилось беседовать с людьми вновь и вновь, ловить на несоответствиях, неточностях, выявлять ложь. Но работа эта велась, перехватывали и лазутчиков, и дезертиров, и диверсантов. И протоколы, пусть не все, но сохранились. На них, уложенных в картонную папку с тесёмками, и кивал сейчас старший майор.