Диверсантка

Быстров Олег

Ещё посыл, сильнее прежнего! И тот же эффект - стекание, убегание, уход энергии в никуда. Она застонала, привалилась к Хартману...

В это время у Шлезвига, расположившегося в нескольких метрах от Гондукк, редкие волосы на вытянутом черепе вставали дыбом, непроизвольно задралась кверху борода. Слишком много времени провёл Бруно рядом с оператором и артефактом. Слишком глубоко влез в процесс и просто не мог не научиться чувствовать энергетическую обстановку. К тому же, не зря считался мистиком и действительно обладал некоторыми паранормальными способностями. Как бы то ни было, он сейчас понимал и чувствовал, почти видел то, что происходит с энергетическим потоком над мавзолеем.

Сталина,

этого политика и тирана, известного своим коварством и жестокостью, любили и боялись миллионы людей! Любовь и страх - самая надёжная защита, а вождя любили до обожания, до преклонения и самопожертвования. И боялись - до обморока. До мокрых штанов. Дрожали от одного упоминания, от одной только мысли о нём. И все эти чувства сейчас аккумулировались вокруг трибуны, заслоняя здание непробиваемой стеной.

Основная подпитка шла извне, от жителей Москвы, а быть может, не только столицы - всей огромной страны. Мысли каждого - вольно или невольно - сейчас были прикованы к празднику, все эмоции стекались сюда. Но не только - изнутри, из чрева склепа подпитывала усача мумия человека давно умершего. Его тоже любили и боялись, быть может, ещё больше нынешнего. Напичканный химией труп сохранял эманации всенародного почитания, и сейчас отдавал волну энергии, вливал в общий поток защиты. Такой заслон Гондукк не пробить, хоть извергни всю мощь Тора без остатка!..

Шлезвиг с трудом подавил крик, рвавшийся из груди, начал проталкиваться к Хартману. Видел, как Катрин бессильно прислонилась к нему, испугался - девочка может не выдержать такого напряжения, надорваться!

– Надо уходить!
– выдохнул он в ухо Вальтеру, повиснув у него на плече.
– Мы ничего не можем здесь поделать, надо уходить!..

– Что на этот раз?
– зло прошипел эсэсовец, полуобернувшись к учёному и стоически выдерживая вес и его, и Катрин.
– Жидомасоны? Скифы? Большевистская магия? Что?!

По Красной площади проходили тяжёлые трёхбашенные танки, заглушали лязгом гусениц и гулом двигателей все звуки. Советский союз демонстрировал свою мощь, дабы неповадно было любому агрессору зариться на его пределы. А Хартман на миг утратил контроль над собой. Второй раз важнейшее задание в его жизни срывалось. Этот мозгляк и девчонка, да им котов гонять на помойке, а не охотится за первыми лицами враждебных государств! Шайзе! Задание должно быть выполнено!

Но Шлезвиг тянул за плечо, девчонка безвольно повисла на руке. Вот когда он пожалел, что нет рядом ни взрывчатки, ни боевой группы, вообще ничего... Кроме этих полудохлых магов.

Однако в следующий миг из-за спин толкавшихся вокруг людей выросли двое в плащах, с недобрыми глазами:

– Что здесь происходит?

– Девочке стало дурно, - залопотал Шлезвиг на плохом русском.
– Наверное, она нездорова, ей нужно в отель.

Один из штатских пристально, с подозрением уставился на Катрин, второй спросил Хартмана:

– Девочка с вами? Ей действительно нездоровится?

– Йес, - пробормотал Дик Франклин, плохо понимавший по-русски.

– В отель, в отель, - причитал Шлезвиг, - и врача!

Лицо Катрин тем временем стало неприятного бледно-зелёного цвета.

– На выход!
– скомандовал первый штатский, и, повинуясь властному жесту, толпа иностранных гостей расступилась, давая проход. Хартман подхватил Катрин на руки и двинул, оттирая плечами чьи-то спины и бока, словно ледокол, раздвигающий льды в Арктике. Сзади семенил Шлезвиг.

Ура!
– неслось им в спины.
– Ура! Ура!

Катрин покинула свою комнату в центральном блоке «Объекта Зета» впервые после трёхдневного добровольного заточения. До этого

она открывала дверь лишь для того, чтобы забрать судки с едой, и всего один раз был допущен в комнату Шлезвиг. Бруно долго и горячо убеждал девушку, что в произошедшем нет её вины. Защита в Москве оказалась ещё похлеще лондонской. И, наконец, если до первых лиц добраться не удалось, то с неприятельскими солдатами и защитными сооружениями у неё всё отлично получится. Она сама это знает...

И был выставлен, не услышав ни слова в ответ.

Постепенно ушли и растерянность, и досада, и стыд за невыполненное задание. Наверное, Бруно прав, она видела этот чёртов купол. Не брал его ни огонь, ни удар. Она сама чуть не умерла от напряжения и избытка энергии, хлещущей от Тора. Смешно, обычные авиационные бомбы или артиллерийские снаряды могли бы оставить на месте объекта груду раздробленного камня и куски человеческой плоти. А энергетическое оружие, для которого нет преград, всепобеждающее и всепроникающее, оказалось бессильно.

Теперь бессильной считают её.

Но не это глодало душу, словно дворовой пёс брошенную кость. Одиночество, вот что мучило куда сильнее. Она надеялась, Манфред придёт сам. Успокоит, посмотрит ласково, как он это умеет. И уйдут все печали, всё как-то образуется и жизнь вновь обретёт смысл. Потому что без него, без её Зигфрида, смысла никакого нет, и жизни нет. Но он не приходил.

И тогда Катрин сама вышла из комнаты и отправилась искать любимого.

Хартман обнаружился в дальней комнате, куда редко кто заходил. Он сидел в кресле за столом, перед ним лежала стопка бумаги и карандаш. Дважды он пытался набросать черновик рапорта об отставке, и дважды смятые листки летели на пол. Он уже знал распоряжение Гиммлера о назначении его заместителем начальника строящегося концлагеря где-то в Сербии. Его, штандартенфюрера, и даже не начальником, чёрт побери, - заместителем! В какую-то дыру, где лагерь ещё только достраивают - в грязь, вонь, неустроенность... В безвременье и забвение.

Это была пощёчина. Оплеуха вместо генеральского мундира...

Манфред приложился к бутылке коньяка - прямо из горлышка. Бутылка была пуста на две трети, и была она не первой. Хартман пил со вчерашнего дня не переставая. Тут и появилась Катрин.

– Манфред, - тихо проговорила она, - не стоит так отчаиваться...

– А, это ты...
– оглянулся на неё «Зигфрид». Пьяный, заросший неопрятной щетиной, распоясанный.
– Что ты ещё хочешь от меня, Волчонок.

Никогда раньше он не называл её так. Произносить это имя было прерогативой ребят-разведчиков из Шварцвальда. Честного парня Стефана Кляйна, например. На худой конец - Шлезвига, но никак не Манфреда. И само имя, и тон, которым оно было произнесено, были переполнены издёвкой. Ласковый псевдоним прозвучал как грязное ругательство.

– Манфред, всё ещё наладится!
– взмолилась Катрин.
– Я знаю, я верю! Лишь бы ты был рядом...
– У неё перехватило дыхание, но она справилась.
– Я люблю тебя, Манфред.
– И запричитала, прикрыв глаза: - Знаю, моё тело изменено. Я не смогу рожать, даже выглядеть взрослой женщиной не смогу. Но моё сердце всегда будет твоим! Моя верность, моя любовь... Никто!
– слышишь!
– никто тебя не полюбит так, как я!

– Ты? Любишь?!
– пьяно хохотал Хартман.
– Да кому она нужна, твоя любовь? Посмотри на себя, недомерок! Карлица из ночного кошмара, плюющаяся огнём. Как с тобой жить, как обращаться - ты девочка или женщина? На женщину точно не тянешь. Да с тобой даже выйти на улицу стыдно! «Ах, какая у вас симпатичная дочка!» - во что будут говорить при встрече. Спасибо, я ещё не созрел для отцовства...