Диверсионная война
Шрифт:
Литвинец беспокойно шевельнулся, уставился на капитана с нескрываемым раздражением. Мысль читалась на лице, ее можно было не озвучивать: «И ты считаешь, умник, что я об этом не думал?!»
– Вопросы на засыпку, Захар Георгиевич, – дерзко продолжал Глеб. – Как противник узнал о совещании у Ахромеева, которое было назначено за сутки? Обычно такие вещи не рекламируются широкой публике. Электронные средства связи при этом не используются. В курсе несколько порученцев. Диверсантам хватило времени подскочить в Родянск, все спланировать, подготовить – и даже, уверен, озаботиться планом «Б», который им не понадобился. Вопрос второй: как они узнали о прибытии на станцию эшелона с реактивными снарядами для «Градов» и прочими боеприпасами? Информация тоже не для печати. Даже если возникает проволочка с разгрузкой, такие составы должны охраняться, как золотой запас. Но террористы беспрепятственно проникают на станцию под видом дорожных рабочих, уничтожают сопровождающих лиц, немногочисленную охрану, спокойно минируют эшелон и удаляются. Третий вопрос: откуда им, черт возьми, стало известно, что моя группа вот-вот подъедет к Родянску? Не могли же они просто так, от нечего делать, обосноваться на этой мусорной куче? Лестно, конечно, что они считают нас достойным противником…
Литвинец чуть не врезал кулаком по глобусу! Резко отодвинул стул, сел и тяжелым взглядом уставился на собеседника.
– К чему ты клонишь, Холодов?
– Это не совпадение, Захар Георгиевич. Режим секретности мы худо-бедно сохраняем… Известно, кто сливает информацию о «Гепарде» из Киева?
– Издеваешься? – Начальник разведки немного расслабился. – Как об этом может быть известно?
– Но была информация, что в украинском Генштабе недавно поймали российского «крота»…
– Информация была, – согласился Литвинец. – Но не поймали, а пристрелили. Случайно, при задержании, когда он схватился за пистолет. А это, как ты понимаешь, совсем другое дело. Впрочем, все улики указывали на него. Возможно, он и был агентом. От меня-то ты что хочешь? Будь я хоть трижды начальником разведки группировки ополчения, а подобная информация мне недоступна. Не нашего поля ягоды, знаешь ли. Совсем другой уровень.
– Просто интересно, – вздохнул Глеб. – Заслуживает ли этот источник доверия.
– А если заслуживает, тогда что? – Литвинец снова насупился и поджал губы.
– Вы же понимаете это лучше меня, Захар Георгиевич. Зачем ходить вокруг да около? Держу пари, вы сами измучили себя этим вопросом. Опустим Родянск, штаб Ахромеева и клятую жэдэ станцию. Оставим только мою группу. Ее ждали. Езды от Северодона – полчаса. Кто знал, что группа спецназа направляется в Родянск? Знала сама группа, командующий, вы и Басардин с Поповским. За своих людей я уверен. Павла Николаевича и вас подозревать не хочу…
– Вот за это тебе огромное спасибо, Холодов… – не сдержался Литвинец.
– Простите, Захар Георгиевич. – Глеб тоже немного смутился. – Предлагаю не обижаться, а руководствоваться фактами. А факты говорят, что никто другой располагать информацией не мог. А если мог, то вероятность того ничтожно мала, полагаться на такой источник противник не может. Его интересуют люди, которые знают ВСЕ. Вы уверены в капитане Поповском и капитане Басардине?
– Ну, знаешь ли… – Литвинец вспыхнул и начал яростно сжимать и разжимать кулаки. – Хорошо, капитан, признаюсь тебе. Я об этом думал. Но это чушь. Оба бывшие кадровые военные, работавшие в разведке. У Поповского трудная судьба, он порядочный человек – не смотри, что выглядит таким скользким сукиным сыном. Да, он служил в украинской армии. Но кто в ней не служил? Год назад он потерял семью – укропы разбомбили дом. Остался только старший сын, живет где-то на Украине, с ним Поповский не общается. Басардин работал в ГРУ, до мозга костей наш. Тоже год в ополчении, вырос с комвзвода, в августе его разведывательно-диверсионный взвод закрепился в Наваховке и неделю держал оборону, сдерживая укров, благодаря чему и закрыли «котел» под Синельниково. Пять человек во взводе осталось, сам весь израненный был, но врага не пропустили. Иначе разбежались бы укропы, и остались бы мы без «котла». Это надежные люди. Они допускают огрехи в работе, но это не предатели, слышишь меня?.. Ну, и чего ты на меня так смотришь, Холодов? – снова разозлился Литвинец.
– Задал вам задачку, Захар Георгиевич? – усмехнулся Глеб. – Ладно, мозгуйте, вы же большое начальство. Разрешите идти?
– Ой, вали уж, – проворчал Литвинец, хватаясь за сигаретную пачку…
Около полудня Холодов вырвался на час из ада. Скорее в рай, пока не схватили за одно место! Коломийца за старшего – с наказом немедленно сообщать, если будут неприятности. Но не будет сегодня неприятностей, диверсантам тоже надо отдыхать. Он прыгнул в разбитую «четверку» Барановича, коротающую свой век в кустах под гаражом (молодец хирург, на своей тачке воевать приехал), и поехал через весь город. Выпрыгнул у подъезда барака, распугав стайку бомжеватых хлопцев, загремел по трухлявым ступеням. С пустыми руками в гости не ходил, тащил два пакета с продуктами длительного хранения. Настя по стуку поняла, что это он, распахнула дверь, застонав от счастья, втащила его в квартиру. В доме было прибрано, все коврики лежали на месте, пахло приятным дезодорантом. Она целовала его упоенно, шептала что-то с придыханием, прижималась так, словно хотела это сделать каждой клеточкой. Потом спохватилась, стала отбирать у него пакеты.
– Давай, родной, я унесу на кухню, я сильная. А то не нравишься ты мне сегодня, весь какой-то согнутый…
– Ну да, с прямохождением что-то, – признал Глеб, но не позволил ей таскать тяжести, сам отволок, взгромоздил на стол. Девушка, напевая что-то под нос, стала раскладывать добычу по полкам холодильника.
– А смысл? – не понял Глеб.
– Свет дали, – объяснила Настя и тихо засмеялась. – Непонятно, в честь чего, может, по ошибке, но факт остается фактом. А в кране есть вода.
– Здорово, – восхитился Глеб. – Ты даже квартиру пропылесосила.
– Куй железо, пока горячо, – рассмеялась девушка, отыскивая его подслеповатыми глазами. – Все равно еще столько дел. Как всегда – вроде ничего не делаешь и все равно ничего не успеваешь. Я даже телевизор посмотрела – у нас один канал работает – донецкий. Сплошные новости.
– И что-то почерпнула? – удивился Глеб.
– Да нет, ничего нового, – она пожала плечами. – Нас никто не хочет признавать. Очень милая дама из госдепа так и сказала: «Мы никогда не признаем самопровозглашенные республики Донбасса и никому не позволим это сделать».
– Они еще горько пожалеют, – ухмыльнулся Глеб. – Мы тоже никогда не признаем самопровозглашенные Соединенные Штаты Америки. А то надо же, взбунтовались против Британской митрополии, поправ все нормы международного права, насильно изменили сложившийся и устоявшийся в XIX веке мировой порядок…
– В 18-м, – поправила Настя. – США образовались как государство в 1776 году. А еще Верховная Рада переименовала аэропорт в Симферополе, представляешь?
– Это опасно, – покачал головой Глеб. – Скоро эти бедовые люди доберутся до Хитроу или, не дай бог, до Шереметьева… Не обращай внимания, дорогая, дети просто самовыражаются. На то и Рада, чтобы все москали от смеха померли.
Час вылился в два. Время летело, как истребитель. Они его не замечали, лежали в кровати, крепко обнявшись, занимались разными глупостями. Было хорошо, как никогда. Никакой войны, никаких диверсантов. Он начинал отключаться от действительности, куда-то уплывал. Они пропустили тот момент, когда в доме отключили свет, воду, да это было и неважно. Запасы воды имелись в баках, а запасы электричества – в фонарике. Он опять бормотал, что скоро они уедут – война вот-вот закончится, поедут для начала в Москву, где подлечат Насте глаза, потом в Сибирь… да-да, она не ослышалась, Сибирь в наше время уже не тот кандальный край, как при проклятом царизме, там живут люди, нет войны, там есть Интернет и модные магазины. Он знает один уютный городок с населением в полтора миллиона жителей…
– Соседка снова принесла старые вещи, – вспомнила Настя. – Странное дело, она толстеет, невзирая ни на что, и просто не влезает в свою одежду. Устроить показ мод?
– Давай, – согласился Глеб, подбивая подушку и с удобством устраиваясь для просмотра. Настя красовалась перед ним, мерила какие-то трусики, кофточки, пристально глядя при этом в зеркало – как будто могла там что-то видеть, кроме мутного пятна. С грустным видом оттопыривала кофточку в районе груди, смотрела и так, и сяк, вздыхала. Потом заявила: