Дивизион

Асланов Вугар

этом в батальоне делили деревни на «свои» и «душманские». «Душманских» насчитывалось все больше и больше. Бывало, что деревня, считающаяся вчера «своей», сегодня становилась «душманской». В батальоне считали, что на сторону «моджахедов» переходят от страха. Оказывать требуемую защиту дружественным деревням советские войска не были в состоянии, как и революционное афганское правительство. До них «моджахеды» добирались беспрепятственно и устраивали кровавый суд над жителями. Несколько раз после таких событий советские батальоны пытались защитить дружественные деревни, оставив там часть своих сил. Даже это не всегда помогало. Бывало, что, подкравшись к деревне, «моджахеды» вырезали весь отряд советских бойцов. Они умели для этого выбрать нужное время. Даже в дружественных «шурави» деревнях всегда имелись люди, которые помогали «душманам». В советских частях это тоже знали. Бывало, что в одной и той же деревне одни люди работали на «шурави», а другие на «моджахедов». Устраивать расправу над помощниками «душманов» советские военные не могли и не считали нужным. Так можно было еще более ухудшить неустойчивое отношение к себе среди населения. Только казалось, что «моджахедам» население доверяет все больше и больше, считая их своими. А отношение к «шурави» ухудшается.

В победу теперь уже не верили и советские военные.

Зачем нам нужно было лезть в эту яму – таким вопросом задавались все больше и больше солдат и офицеров. С приходом двух молодых лейтенантов в роту, в которой служил Захид, о бессмысленности афганской войны стали говорить все чаще и чаще. Этим лейтенантам нужно было служить всего два года. Петренко и Панфилов были друзьями еще по годам учебы в политехническом институте в Ленинграде. Окончив институт, оба получили звание лейтенанта и были отправлены служить в Афганистан, и попали в один и тот же батальон, в одну и ту же роту. Каждый из них командовал взводом. Петренко стал командиром взвода, где служил Захид, и через какое-то время они подружились. Этот молодой лейтенант по характеру мало подходил для военной службы. Он не был готов к боевым действиям, сильно переживал по поводу происходящего. Узнав, что Захид один год проучился на факультете востоковедения, он начал сближаться с бывшим студентом. Его очень интересовали поэты Востока. Он знал, что в Азербайджане жили много поэтов, которые писали и на арабском, и на персидском, и на современном азербайджанском. Особенно хорошо он знал и любил Низами. Рассказал Захиду, что во время блокады Ленинграда люди провели его юбилей – восьмисотлетие со дня рождения. Петренко успел прочитать все его поэмы на русском. Ему очень нравилась поэма «Хосров и Ширин», очень интересной он считал и поэму «Семеро красавиц». В «Лейли и Меджнуне», по его мнению, куда глубже была показана история любви, чем даже у Шекспира в «Ромео и Джульетте». А «Искандернаме» он читал отрывочно, самые важные места. Знакомы ему были и труды советских востоковедов о Низами. Он сам хотел когда-то стать востоковедом, но родители помешали, говоря, что эта профессия малоперспективная, и уговорили его учиться на инженера.

– Интересно, –сказал он однажды Захиду на досуге, – я думал, что идея справедливого общества принадлежит Томасу Мору. Читал его «Утопию». А оказывается, Низами мечтал об этом на три столетия раньше, еще в двенадцатом веке и сформулировал свое видение такого общественного устройства.

Захид очень радовался, что неожиданно нашелся такой собеседник, с которым он мог поговорить о литературе Востока, которая в Стране Советов была не так уж популярна. Он рассказал Петренко, что, несмотря на то, что Низами писал на персидском, и сегодняшние азербайджанцы читают его книги в переводе, он является национальным поэтом Азербайджана: матери читают строки из его поэм над колыбелью младенцев, дети растут на его стихах, взрослые цитируют мудрые изречения из его книг, подходящие и сегодня ко многим случаям жизни. Петренко рассказал ему, что его удивляет сила произведений Низами; как он пытается любовью женщины воспитать развратного принца в «Хосрове и Ширин», чтобы он стал справедливым правителем. Его убивает собственный сын, чтобы овладеть своей мачехой, красавицей Ширин. В «Семерых красавицах» шаха Бахрама учит, как нужно править страной, пастух. Захид был уверен, что в лице Бахрама Низами хотел найти ответ на вопрос, как может один правитель построить справедливое общество. Этот вопрос поэт поставил еще в своей первой поэме «Сокровище тайн». В каждом новом произведении он продолжал эту тему, каждый раз пытаясь расширить и углубить решение поставленного им вопроса – каково должно быть справедливое общество? И в следующем произведении он продолжал искать новые пути разрешения проблемы. Петренко полагал, что Низами правильно понял, что правление Бахрама не может длиться долго и поэтому он так неожиданно погибает в конце поэмы. А в «Искандернаме» он вооружил Александра Македонского идеями греческих философов, которые искали ответ на извечные вопросы. Александр Македонский, которого на Востоке называли Искандером, в поэме Низами хочет своим мечом, силой установить справедливость на земле. Низами ставит здесь те же вопросы, что и в своих предыдущих поэмах: можно ли силой одного правителя образовать общество, добиться справедливости и равенства среди людей на всей земле. По Низами, это – цель политики и завоеваний Македонского. Только после долгих лет борьбы во имя справедливости он, встретив людей на севере, понимает, что все его усилия были напрасны. Создать справедливое общество на земле невозможно. По мнению Захида, «Страна Йеджуджов на Севере», которую обнаруживает Искандер к концу поэмы, являлась вершиной исканий Низами. Он описал здесь общество, которое было изначально справедливым: все владения общие, нет богатых и бедных, нет также воровства и зависти. Никто не охраняет стада, никто не вешает на свою дверь замок. Низами приходит к тому, что все усилия создать справедливое общество, общество равных, тщетны. История должна была иметь, наверное, другой путь развития, чтобы люди пришли к такому справедливому обществу – обществу равных.

Лейтенант считал, что на Низами очень сильное влияние оказали греческие философы, и возможно, что «Страну Йеджуджов» он описал, вдохновившись платоновской «Политией». Хотя, в отличие от низаминской страны, управляемой общиной, «Политией» правят философы, и у них даже женщины общие, чего нет у Низами, возможно, это влияние его мусульманской веры. Захид рассказал Петренко о том, как его отец считал, что на греческих философов, как на Низами, очень большое влияние оказало учение Заратустры, которое позже выросло в отдельную религию. Заратустра впервые заговорил о равноправии женщин и мужчин, а его жрецы, особенно живший в пятом веке Маздак, воспевали свободную любовь. Сам Заратустра в отличие от авраамических религий говорил о том, что справедливость нужно установить на земле, а не надеяться на воздаяние в небесном царстве за заслуги и муки земные. Низами разделяет многие принципы Заратустры, только не общность женщин. Это не только, рассказывал Захид, связано с тем, что он как мусульманин не мог этого допустить. С другой стороны, ложны представления об исламе у других, народов, если они считают, что женщина только в этой религии полностью бесправна. Укрытие соблазнительных частей тела и волос усвоено как христианством так и исламом у иудаизма. Ислам перенял у иудеев еще и принцип многоженства и установил ограничение четырьмя женами, когда у последователей иудаизма никакого ограничения в приобретении жен изначально не было. Потом они под влиянием ислама ограничили максимальное количество жен до четырех. На той земле, называемой европейцами Ближним Востоком, царила многие столетия

свобода любви. Эту свободу иудеи, а позже христиане и, наконец, мусульмане сочли развратом и хаосом и дали последователям таких убеждений имя «язычники». Хотя, в отличие от многих доавраамических религий, зороастризм не является многобожеством. В ней есть один бог – бог света, добра, справедливости и правды Ахура Мазда, или как его на Востоке называют, Хормуз. И есть у него один противник – злой дух Анграманью, нарекаемый сторонниками этой религии Ахриманом. И Анграманью очень сходен с образом Дьявола – Иблиса. Заратустра проповедовал свое учение четыре тысячи лет назад и оказал очень большое влияние на все авраамические религии: иудаизм, христианство и ислам. Но, несмотря на это, все эти религии считают его учение «языческим», с которым надо бороться. Только во многом эти религии сами проповедуют то, что намного раньше говорил Заратустра. Самым неприемлемым для последователей Яхве – Аллаха является именно свобода любви, воспеваемая Заратустрой как высшее земное благо. Народ на восточной земле был развратен, как считали последователи Танаха, Евангелий и Корана. Арабы, когда начинали завоевывать Азербайджан, описали жизнь и обычаи сторонников Заратустры в этой «Стране Огней»: они воспевают свободную любовь, не ограничивают себя в ней. Когда устраивают праздники, то играют в одну игру вместе со своими женами, в ней мужчины и женщины гоняются друг за другом. И кто кого поймает, с тем и может тут же предаваться любовным утехам. Арабы, как иудеи и христиане в свое время, решили бороться против «свободной любви», которую они считают развратом. Одним из правил ислама считается, что человек должен победить свои страсти и ограничить себя в получении наслаждений, что называется «большим джихадом». А поскольку не только определенные части женского тела, волосы, но и женское лицо в исламе считается эротичным, он устанавливает, что и его не следует показывать чужим мужчинам, чтобы не соблазнять их, не вводить в искушение.

Учение Заратустры теперь очень заинтересовало молодого лейтенанта, который об этом почти ничего не знал. Захид рассказал ему еще об «Авесте», священной книге сторонников Заратустры, которых также называют огнепоклонниками. А вообще-то, несмотря на всю близость между ними, огнепоклонничество – другая религия, более древняя, оказавшая существенное влияние на зороастризм, который сохранил святость огня как источника света и тепла, что является символом бога Хормуза — Ахура Мазды. А Заратустра тоже европейское название, по-персидски и по-азербайджански его зовут Зярдюштем или Зардоштом. Когда пришли арабы, они не трогали ни албанов – христиан, ни иудеев, живших на территории Азербайджана, и разрешили им сохранить свою религию, поскольку в исламе считается, что первые книги от бога Яхве – Аллаха ниспосланы иудеям: Танах, Евангелие, а потом только арабам – Коран. Как и первые три книги, четвертая книга Яхве – Аллаха Коран считает превращение последователей неавраамических религий в ислам благим и верным делом. Так арабы поступили везде со сторонниками Заратустры, предлагая им меч или Коран. Примешь ислам – жить будешь, не захочешь его принять – умрешь. В Азербайджане до сих пор сами люди друг друга называют «мусульманами от меча». Но с другой стороны, в Коране говорится, что «нет принуждения в религии». Еще: «У вас есть своя религия, а у нас своя религия». Так, каждый, по Корану, свободен в своем вероисповедании, кроме «язычников» — многобожников, поклоняющихся идолам. Малый «джихад» означает именно войну с ними. Отец его, рассказал Петренко Захид, считал, что глубокие противоречия свойственны не только исламу, но в не меньшей мере также и иудаизму и христианству.

Однажды, когда у взвода было не много работы, Петренко сказал бывшему студенту следующее:

– А вот что я хотел бы еще раз сказать о Низами: он понял, что добиться справедливости на земле ни мечом, ни умом невозможно. Такое общество могло бы возникнуть само, если бы люди захотели этого, но человечество пошло по другому пути.

– Но все равно мечта о справедливом обществе является очень давней мечтой человечества, – не согласился Захид с Петренко. – Чтобы все были равны, не было ни богатых, ни бедных, один не эксплуатировал другого.

– Но такое общество создать невозможно, это утопия! – вышел из себя лейтенант. – Ты хочешь сказать, что наше советское общество является таким?

Захид ничего не смог ответить ему, пораженный такой реакцией лейтенанта.

– Да это на бумаге у нас, а не на деле. Нет никакого равенства, один сплошной обман. Вот Низами именно в этом был прав, говоря, что все усилия устроить справедливое общество равных – тщетны. А мы не поняли этого. Жаль, что его не знали ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин. А вот Сталин его знал очень хорошо и даже, как я где-то читал, цитировал. Но идеи Низами он использовал для себя, а понимал и толковал его, как ему было выгодно и как он хотел.

Для Захида не всегда было приятно слушать критические выступления лейтенанта, только возражать ему он тоже особенно не мог. Так его воспитали дед и отец, он верил, что все, что рассказывает лейтенант, — это только недостатки советского общества, которые можно исправить, если постараться. А что касается Низами, то профессор Эсрари считал, что его идеи были выдающимися для своего времени. А Маркс и Энгельс нашли научные пути построить справедливое общество на всей земле. Лейтенант с этим не соглашался, рассказывал, что он в институте начитался произведений Маркса, Энгельса и Ленина, и не верит, что все это осуществимо. А что касается научного коммунизма, то эта вообще ерунда какая-то. Однажды, во время одной из «душевных бесед» с Петренко, их застал другой лейтенант:

– Что, Эсрари, теперь он тебя нашел для своей болтовни? Ты его особенно не слушай, то, что он говорит, – чепуха. Ты знаешь, он мне все пять лет уши прожужжал в институте, и в конце концов я послал его подальше. То же самое придется сделать и тебе.

Тут Панфилов обратился прямиком к Петренко:

– Иван, ты зачем развращаешь советского воина, портишь его моральный облик? Да еще во время ведения боевых операций? Ты знаешь, вам обоим может достаться за это.

– Слушай, Коля, ты лучше иди, своими делами занимайся. У тебя свой взвод и иди воспитывай своих подчиненных в духе строителя коммунизма. А у меня с моим конкретным подчиненным другие разговоры, которые тебе не понять, – сказал с досадой Петренко, желая отвязаться от Панфилова.

– А о чем вы таком говорите, интересно, что мне, человеку с высшим образованием, не понять? – не отставал Панфилов.

Петренко попытался отмахнуться еще раз:

– Коля, ты всю жизнь читал классиков марксизма-ленинизма, восхищался ими, вот иди и читай дальше, вон у замполита их полно. А потом рассказывай о них своим подчиненным. А у нас более глубокие разговоры с рядовым Эсрари, для которых мы редко находим время.

– Что, Иван, ты хочешь сказать, что вы умнее Маркса, Энгельса и Ленина? – с нескрываемой иронией спросил Панфилов.