Дивизион
Шрифт:
Новый командир дивизиона пытался превратить этот дивизион в образцово-показательный. Строгость со всеми солдатами, включая старослужащих, предъявление требований, которые больше подходили бы для карантина или учебки, вскоре изменили облик дивизиона. Старослужащих офицеры не стали здесь чтить так, как это было в первом дивизионе Азизова.
По-своему пытался перевоспитать командир технической батареи Рожков солдата по фамилии Судаков. Судаков, как и Азизов должен был уволиться наступающим летом и тоже сталкивался с большими проблемами в армейской жизни. Он пил, как только находил для этого возможность. Пили в дивизионе почти все — и офицеры, и солдаты. Только солдатам это было намного сложнее, нужно было очень строго следить за тем, чтобы тебя не поймали, так как это считалось очень грубым нарушением дисциплины. Азизов хорошо выпил, когда все солдаты его призыва отмечали последний Новый год в армии. Безусловно, и Судаков был рядом со всеми солдатами, ставшими теперь самыми старшими по возрасту службы в дивизионе. С этим же Судаковым Азизов однажды выпил бутылку водки на двоих в посудомойке, пока выполнял наряд по кухне. Только Азизов с этим был особенно
Мало того, что Судаков часто пил, он еще умудрялся при этом попадаться почти каждый раз. После того как командир дивизиона резко отругал его за недостойное поведение, за его воспитание взялся сам командир технической батареи Рожков. Новый комбат Азизова был человеком мягким, обращался с солдатами не грубо, никогда не поднимал на них руку, даже после того, как новый командир дивизиона почти официально это разрешил. По отношению к Судакову Рожков выбрал другой метод: он призывал его хорошо служить, соблюдать дисциплину, перестать пить. Рожков пытался ему объяснить, что все это делается ради его же блага: так он может раньше уволиться. Судаков и вправду начал исправляться: стал более дисциплинированным, а главное, перестал пить. Рожков поощрял его за каждое хорошо выполненное поручение, хвалил, даже ставил в пример. Один раз дошло до того, что комбат отдал Судакову увольнительное на полдня, чтобы тот мог пойти в маленький городок, лежащий в пяти километрах от дивизиона. Судаков в тот день покинул дивизион в хорошо выстиранной и отутюженной одежде, начищенных и доведенных до блеска сапогах, в таких же аккуратных, чистых шинели и шапке. Уйдя с утра, он должен был вернуться к часу дня обратно. Как-то так получилось, что в тот же день в городок этот отправился один из молодых лейтенантов из технической батареи. Возможно, он должен был следить за Судаковым по поручению комбата, кто его знает. Однако к положенному часу Судаков не явился, но вернулся тот самый лейтенант. Солдаты, увидевшие его, сразу почувствали что-то неладное и особенно после того, как он, отыскав Рожкова, отвел его в сторону и что-то нашептал ему. Вид у комбата сразу стал озабоченным, и он торопливо отправился на позицию. Через полчаса все офицеры технической батареи покинули дивизион в грузовике в направлении городка; их отправил Рожков, можно было предполагать, что за Судаковым. Как и в каком виде Судакова привезли обратно, многие солдаты не видели. Те же, кто его видел, рассказывали, что Судаков был весь в грязи и крови. Азизов встретил его случайно через несколько дней недалеко от бомбоубежища, где тот отбывал наказание и был выпущен на короткое время подышать свежим воздухом: одежда его была замызгана, лицо в ссадинах, синяках и царапинах. Он нервно вздрагивал и на вопросы оказавшихся рядом солдат не отвечал. Прошло еще несколько дней, Судакова из бомбоубежища отпустили. А, вернувшись наконец в строй, он все равно о том происшествии много не рассказал. Сказал только, что его напоили водкой местные люди в городке, угостив еще и закуской. Вдруг откуда-то появился лейтенант и потребовал, чтобы он вернулся вместе с ним в дивизион. Судаков отказался выполнить его требование. Когда пришли другие офицеры, чтобы посадить его в грузовик, несколько людей, с которыми он распивал водку, встали на его защиту. Они даже пытались оградить солдата, когда разозлившиеся офицеры прямо у всех на глазах начали его избивать. Но жители городка не смогли защитить Судакова. А Рожков после этого случая делал вид, будто такого солдата в гарнизоне не существует.
Тяжелая участь настигла другого солдата – Чеприкова, который попался по пьянке, когда ему оставалось служить всего несколько месяцев. Чеприкова арестовали и держали в бомбоубежище несколько дней, где, как можно было полагать, часто избивали. А когда он вернулся обратно в строй, он был уже не в себе. У Чеприкова дрожали руки, он долго не мог стоять на одном месте, всего боялся и часто плакал, чего за ним прежде не наблюдалось. У него начались боли в почках, впоследствии он был отправлен в санчасть. Оттуда он больше не вернулся: его состояние признали непригодным для дальнейшей службы и оттуда же отправили домой.
Отношения Азизова с Мардановым оставались более близкими, чем с другими земляками. Они вместе сидели на политзанятиях, вместе ходили в караул или выполняли другие наряды. После полутора лет армейской службы Марданов начал однако меняться. Тактика, выбранная офицерами по отношению к нему, стала оправдывать себя. Человек, который прежде не отличался особым рвением, теперь старался не допускать нарушений, беспрекословно подчинялся приказам офицеров. Вскоре ему дали звание ефрейтора. Такое звание, с ношением одной единственной лычки на погонах, считалось среди солдат позорным. Но новый командир решил выдавать звание ефрейтора как поощрение. После этого Марданов особенно изменился: он из кожи вон лез, чтобы угодить начальству и занял жесткую позицию по отношению к своим сослуживцам, требуя от них выполнения всех требований. Такое изменение в поведении Марданова сильно огорчило Мовсумова с Ахмедовым, которые боролись за сохранение доброго имени своих земляков. Ахмедов пытался даже поговорить с ним, чтобы он так не усердствовал. Только Марданов никого не слушал. Его чрезмерное усердие скоро стало поводом для насмешек у солдат. Теперь офицерам в дивизионе удивительным образом становились известны все разговоры между солдатами. Дошло до того, что некоторые разговоры, которые вели между собой солдаты в курилке, стал обсуждать сам командир на разводе, высмеивая их тщетные надежды на легкую службу. Никогда прежде подобного не было. Кто бы мог быть доносчиком — думали, рядили солдаты. И скоро дивизион пришел к единому мнению: доносит Марданов. Это стало повторяться все чаще и чаще и становилось все очевиднее. Теперь это ни у кого не вызывало сомнений. Некоторые были склонны объяснять это стремлением Марданова как можно быстрее избавиться от позорного звания ефрейтора и получить младшего
Что касается офицеров, то многим из них с появлением нового командира жилось тоже несладко. Особенно досталось тем, кто много пил. Особенно подвержен был этому недостатку один из молодых лейтенантов, Коллован. Как-то в дивизионе поползли слухи о том, что Коллован хочет уволиться из армии как Алексенко. Между прочим, об Алексенко, которого знали офицеры и в этом дивизионе, говорили, что он вроде добился своего и уехал в свое родное местечко. Теперь на это надеялся Коллован. Он стал просить командира о том, чтобы тот помог ему покинуть армию, в которой он больше не хотел и не мог служить. Только командир не хотел даже слышать об этом и выгнал его из кабинета, когда тот явился к нему с этой просьбой. А когда командир поймал молодого лейтенанта сильно пьяным во дворе дивизиона, вышвырнул его собственными руками за ворота. Коллован валялся там полдня, то ли от того, что не в состоянии был вставать из-за сильного опьянения, то ли от того, что не хотел больше жить. Но он потом все-таки вернулся в дивизион и продолжил в нем службу.
К концу службы многих солдат одного с Азизовым призыва отправили выполнять «аккордные работы» в полку. Азизов остался в дивизионе с двумя среднеазиатскими солдатами. Он надеялся, что ушедшие в полк на работу вернутся, когда их будут увольнять, и он успеет с ними попрощаться. Вернулся же только один Чельнов, который решил проститься с дивизионом, что очень обрадовало Азизова. Чельнов был уже уволен из армии и, как любили здесь говорить, являлся «свободным человеком». Весь вечер Азизов провел вместе с ним. Чельнов рассказывал ему, что он собирается делать в гражданской жизни, куда думает идти устроиться работать, когда намерен жениться. Азизов тоже рассказал ему о своих планах. Только никак не верилось, что и ему наконец-то посчастливится уволиться из армии. Утром, когда Чельнов, прощавшись со всеми, собирался уходить, Азизов рассказал ему о своем настроении.
— Успокойся, Азизов, и тебя уволят, — похлопал его по плечу Чельнов. – Кому ты здесь нужен, если свои два года уже отслужил? Неделю, две и тоже домой поедешь.
На прощание обнялись:
— Напиши письмо, — сказал ему Азизов, немного расстроенный этим расставанием.
Жизнерадостность, веселость, поддержка Чельнова помогали и Азизову переносить тяготы армейской службы в последний год. И Чельнов так поддерживал, подбадривал не только его одного, многих солдат, несмотря на все его кажущееся равнодушие и презрение ко многим явлениям жизни, к проявлениям слабости.
– Напишу, напишу, – сказал Чельнов, опять. – И ты напиши, – добавил он, желая вновь подбодрить его.
Когда Чельнов уходил к воротам, чтобы навсегда покинуть дивизион и армию вообще, Азизову, следившему за ним, стало очень тоскливо от мысли, что он сам еще какое-то время должен был находиться здесь.
Но вот пришел тот день, когда и Азизов вместе с двумя солдатами из Средней Азии покинул дивизион. В последний день добровольно пришли помогать им все солдаты, чтобы закончить работу, данную им главой дивизиона; это являлось условием для того, чтобы на следующий день командир взял их с собой в полк за документми на увольнение. И только благодаря этой добровольной помощи других солдат они успели вовремя закончить порученную им «аккордную работу».
Получив наконец-то свои документы в полку, Азизов покинул его и пошел на вокзал. Добравшись поездом опять через пустыню до моря, он пересел на паром, который перенес его на другой берег. На пароме Азизову в голову полезли страшные мысли, виделись ужасные картины. Ему стало казаться, что все люди, которые избивали и гоняли его в течение всего первого года службы, и все, над кем ему затем довелось покуражиться, теперь одной толпой обступили его и не отпускают. Одни хотят ему отомстить, другие – поработить окончательно. И сколько он ни пытался от этих видений и мыслей избавиться, ничего не получалось, они преследовали его теперь везде и всюду.
Афганистан
Захид Эсрари, который как Азизов был призван в армию по окончании первого курса университета, попал в другую колонну. Cначала они ехали вместе в одном поезде, потом группу Эсрари высадили на какой-то станции в пустыне. Это место оказалось учебкой для солдат, которых должны были позже отправить в Афганистан. Об этом тогда он ничего не знал. Лишь много позже офицеры сообщили солдатам эту новость, хотя подготовительную работу вели сразу: часто рассказывали об Афганистане, о положении Советской Армии там, о «душманах», и о том, как они, пользуясь поддержкой империалистов, воюют против собственного народа, стараясь затащить их в религиозную пропасть средневековья.