Дивизион

Асланов Вугар

– И зная это, Вы тем не менее решили обратиться к самому министру обороны? Вы опозорили не только свой дивизион, но и целиком наш полк на весь округ. Мы являемся тылом воюющей в Афганистане Сороковой Армии, – мы в ответе за всю нашу страну, – сказав это, командир помолчал какое-то время. – Считаете ли Вы свой поступок нарушением воинской дисциплины или нет? – продолжил он.

Азизов, ничего не ответив, вновь опустил голову.

– Отвечайте на вопрос, товарищ солдат, когда Вас спрашивает старший по званию, – сухо и громко потребовал начальник политотдела.

– Так точно, товарищ полковник! – сказал Азизов, пытаясь придать немного бодрости своему голосу, чуть не сорванному подавленным плачем.

– А почему Вы самовольно оставили место своей службы? – спросил командир, повышая голос. – Сколько Вы еще бродили бы, не поймай Вас патрульная служба?

Тут начальник политотдела, наклонившись к командиру, стал что-то шептать ему на ухо. Азизов, однако, разобрал, что речь идет о его добровольной сдаче патрулю в городе по истечении третьих суток.

– Ах, вот оно что, – сказал командир негромко, повернув голову в сторону своего заместителя. – Этого я не знал.

Какое-то время оба офицера молчали. Потом к солдату вновь обратился начальник политотдела:

– Выйдите, Азизов,

и ждите за дверью. Мы Вас еще позовем.

Азизов вышел. Ему показалось, что разговор с командирами полка прошел не так плохо. И главное, они не стали его сильно ругать за содеянное. Только командир будто опять не помнил, что он сам назвал его когда-то «интеллигентом» и поручил использовать его знания на политзанятиях. Может, теперь его вернут обратно в полк? Сейчас они, может быть, будут опасаться его, стараться обращаться с ним осторожнее? А вдруг он опять напишет? Интересно, дошло ли его письмо до самого министра обороны? И почему оно вернулось обратно в полк? Может, письмо распечатали раньше, еще в пути, и, узнав о чем оно, решили вернуть его обратно, к командованию полка? По словам командира полка теперь весь военный округ знал об этом письме. Азизов не знал, кем он теперь должен был себя считать. Героем, за то, что написал такое письмо и стал известен на весь округ? А теперь вот еще осмелился покинуть дивизион в знак протеста против собственного положения в нем. Солдаты – нет, они к героям его никогда не причислят. Азизов это знал. Скорее всего, наоборот, будут считать его полным ничтожеством. А вдруг его вернут опять в дивизион? Что тогда? Они же его мнение спрашивать не будут, а сделают все так, как сами считают нужным. Про то, что он должен оставаться там, где до этого служил, командир не сказал ни слова. Нет, обратно после всего произошедшего они его вряд ли вернут. Сами понимают, что он опять может что-нибудь натворить, лучше перевести его куда-нибудь. А почему не обратно в полк? Столько солдат служат в полку, что для него одного там местечка не найдется? Только захотят ли? Они теперь все на него злые: этим письмом он выставил весь полк в невыгодном свете. Скорее бы узнать об их решении. Только не обратно в дивизион.

Азизов так и не дождался повторного вызова командиров. Капитан с красной повязкой на руке – он был дежурным офицером в тот день по полку – поднявшись наверх, велел ему идти с ним. Сколько ни пытался Азизов объяснить, что ждет вызова командира полка, у которого он только что был, офицер не обращал на его слова никакого внимания; приведя Азизова в караулку, он сдал его старшему лейтенанту – начальнику караула. Опять повторение ритуала: сдача частей одежды, заполнение анкеты. После всего этого молодой лейтенант пихнул его в камеру, хорошо уже знакомую Азизову.

Значит, пока это и есть решение командиров — посадить его на гауптвахту сначала в наказание за то, что он оставил дивизион. А где он должен будет служить дальше, они, скорее всего, решат позже.

Опять нары, опять голые доски. К тому же казалось, что доски с того времени, когда он здесь был, немного раздвинулись, образовав большие щели между собой. С едой здесь стало получше, в смысле того, что его вызывали есть каждый раз после того, как караул сам заканчивал прием пищи. А кормили лучше, чем где-либо: на завтрак хлеб с маслом и кашей, чай, на обед суп и крупу с мясом, на ужин опять кашу с рыбой или кусками жареного мяса. Еды было хоть отбавляй. Караулу приносили ее из столовой полка и всегда больше, чем нужно было. Спать он мог, когда хотел. Никто не интересовался тем, что он делает в камере днем. Никто не требовал, чтобы он двигался только бегом. Редко выводили работать. Жизнь была здесь куда легче, чем на гарнизонной гауптвахте.

Ровно десять суток провел Азизов на гауптвахте полка, получилось, что всего он просидел в заключении тринадцать суток. Пока он находился на гауптвахте полка, однажды его вызвали к строю. И командир полка рассказал на разводе о том, что Азизов написал письмо министру обороны.

Это вызвало громкий смех у солдат и офицеров. Теперь, наверно, на него стали бы все пальцем показывать, начни Азизов служить в полку. Может, командир сделал это для того, чтобы выбить у него охоту вернуться в полк?

За все это время, пока Азизов сидел на гауптвахте полка, ничего существенного с ним не произошло. Солдаты, несущие караульную службу, не были грубы, тем более, если узнавали, что он прослужил уже почти год. А иногда попадались среди них земляки, которые всячески старались ублажить его: давали больше еды, отдавали шинель, чтобы он мог укрываться на нарах и спать уютнее. Иногда даже давали две шинели; одну он стелил под себя на нары, а другой укрывался. Что касается поведения сокамерников, то особых проблем с ними тоже не возникало.

За эти десять суток, что он провел здесь, к нему сажали множество солдат. Многих из них освобождали всего через день или два, некоторые задерживались дольше. Как-то к нему в камеру попал один узбек, которому оставалось служить всего несколько недель. У Азизова сложились с ним неплохие отношения, можно сказать, они даже подружились. Целыми днями они рассказывали друг другу о прелестях гражданской жизни и о том, что будут делать после демобилизации из армии. Вскоре у них появился новый соседом по камере — таджик, прослуживший меньше шести месяцев. На них, солдат последнего призыва, Азизов был зол. И увидев этого солдата, ему захотелось немного погонять его, как бы в отместку за то, что он натерпелся от солдат его призыва в дивизионе. Вначале узбек не сопротивлялся этому, даже одобрял идею Азизова воспитать молодежь. Но когда этот таджик рассказал, что он сын какого-то высокопоставленного чиновника, узбек резко изменил к нему свое отношение. Азизову было все равно, чьим сыном этот парнишка был, и он не прочь был погонять его и дальше: чтобы тот вел себя получше, пропускал вперед старших, убирал за всех со стола и мыл посуду. А если выводили работать, то молодой солдат должен был брать на себя основную нагрузку. Все так и шло, пока через пару дней молодой солдат не заявил о своем происхождении. Вряд ли он лгал: то что он был из высоких кругов, было видно по его манерам. Услышав это, узбек резко поменял свое отношение к сокамерникам. Он больше не позволял Азизову эксплуатировать новенького. Он подружился с таджиком, оставив Азизова без внимания. Парнишка начал рассказывать о своей роскошной жизни до армии, о том, где его отец работает, как они богаты. Узбек заинтересовался его рассказами, смотрел на него с завистью и начал всячески опекать молодого солдата. И, главное, сколько надежды увидел Азизов в глазах «старика», которого должны были вот-вот уволить. Может, он рассчитывал на то, что

после увольнения может поехать к отцу этого парнишки, и тот поможет ему устроиться на работу. Может, он сам хотел вырваться из своего круга, построить карьеру, разбогатеть. Узбек был парень простой, необразованный, до армии работал рабочим на одном заводе. Теперь он увидел в этом юноше свой шанс на лучшую жизнь. Наверно, он уже видит себя в мечтах гостем высокопоставленного отца парнишки, общается с людьми его круга, получает хорошую работу, встречает красивых женщин, которые проявляют внимание и интерес к недавнему солдату, прошедшему школу мужества в рядах Советской Армии, просят его рассказать о подвигах. И он рассказывает о своих армейских приключениях, потом успокаивает родителей юноши, что все не так плохо, что скоро и он вернется. Мать юноши вытирает слезы, сестра его смотрит на бывшего солдата влюбленными глазами. А он в парадной форме, с полным набором знаков отличия на груди дальше рассказывает об армейской жизни. Его принимают и слушают как героя. Все от него в восторге. Отец юноши обещает всяческую поддержку и помощь, и не только с устройством на работу. Отныне он может считать себя членом их семьи. Может приходить к ним, когда хочет, уходить, когда хочет. И даже ночевать у них может, когда хочет. Он скромно сопротивляется, говорит, что дома его ждет мать, но они его не отпускают. Гостеприимный хозяин предлагает ему помощь в поступлении в институт; для него нет никаких проблем, позвонит один раз ректору, и бывшего солдата примут, может, даже без вступительных экзаменов. А институт находится прямо в этом же городе, где живет эта семья. А жить он будет у них. Армейский друг сына, который защитил его от свирепого кавказца, для них самый дорогой человек на свете, и он может пользоваться всеми благами, какие они имеют. Служанка приносит ему по утрам тапочки, по вечерам моет ему ноги. Вскоре он уже студент, ему подарили машину, чтобы он ездил на ней в институт. А дома каждый день банкеты, накрываются такие столы, что прежде ему и не снились: самое изысканное, самое дорогое, самые дорогие заграничные напитки. И к нему, бывшему солдату-сослуживцу единственного сына семьи, все относятся с почтением. Многие женщины, жены больших чиновников, хотят с ним сблизиться, строят ему глазки, приглашают на свидание. И он меняет их как перчатки. Узнав о его любовных похождениях, мать и сестра юноши на него обижаются. Потом он узнает, что они сами имеют на него виды. И вот он уже встречается с матерью юноши, когда нет дома ни мужа, ни дочери, и с сестрой, когда родителей нет дома. Вот такие картины, думал Азизов, наверное, рисовал в своем воображении молодой узбек, которому «посчастливилось» попасть в одну камеру гауптвахты с парнем не своего круга. И ради этого знакомства он так легко предал зародившуюся дружбу с Азизовым.

Так получилось, что их освободили в один день.

Самое интересное и где-то печальное, настигшее Азизова на гауптвахте, было то, что здесь он встретил Алексенко, командира технической батареи дивизиона. Алексенко посадили в одиночную камеру. Поскольку двери камер никто не закрывал, а закрывалась только дверь решетки, поставленной у входа в помещение гауптвахты, арестанты могли выходить из них, когда хотели.

Алексенко привели ночью, и Азизов проснувшись от шума, вышел из своей камеры. Алексенко сидел на коленях у решетки и выл, как попавший в ловушку волк: у него было сильно разбито одно ухо, на лице синяки и ссадины. Все это Азизов хорошо успел увидеть в ярком свете, идущем от окна караулки и от света большой лампы, висевшей на передней стене помещения для арестантов. Да это был тот самый Алексенко, к которому все солдаты дивизиона относились с уважением, как принято было говорить, за его «мужской» характер. Однажды, встретив Азизова в магазине за пределами дивизиона, он не стал сообщать об этом начальству, когда узнал, что молодой солдат покупал сигареты, самовольно покинув место службы. Он, будучи по своей должности заместителем командира дивизиона по вооружению, всегда относился к солдатам с пониманием. Алексенко имел только один, но серьезный недостаток: он был любителем выпить, и ничто не могло удержать его от этого. За это же, как рассказывали в дивизионе, он был неоднократно разжалован. Поэтому, имея такую высокую должность и много лет службы за спиной, он все еще был старшим лейтенантом. Холостой Алексенко жил вместе с другими несемейными офицерами в военном городке, большинство которых составляли молодые лейтенанты. Там же вместе с ними жил начальник штаба дивизиона, капитан Басов — угрюмый, неразговорчивый человек. И все они жили как бы в одной большой коммунальной квартире с общей кухней, ванной и туалетом. То есть в одной части этой квартиры жил Алексенко, в другой Басов, а в третьей молодые лейтенанты. И вот, когда Алексенко напивался, он начинал приставать к своим близким соседям. А больше всего к начальнику штаба. Сегодня же досталось Алексенко от Басова – тот поколотил ворвавшегося к нему пьяного офицера. Алексенко и сейчас казался не совсем трезвым, хотя после такого сильного избиения человек вроде должен был придти в себя. Алексенко продолжал сидеть на коленях у решетки и выть. Потом заплакал, проклиная все на свете и, прежде всего, свою армейскую службу.

– Зачем я – дурак, стал офицером? .. – кричал он теперь. – Зачем мне это было нужно? Я хочу инженером на заводе работать, зачем мне нужна была армия?

Здесь он очень сильно выругался в адрес всех офицеров, особенно имеющих высокие чины. Называл конкретные фамилии, среди которых Азизов успел различить Венкова, Басова и командира полка.

– Увольняйте меня из армии, я не хочу больше служить, я не могу больше!..

Тут Алексенко опять заплакал.

Азизову стало жаль офицера, который был к тому же, как он убедился на собственном примере, хорошим человеком. Он хотел бы его утешить, успокоить, сказать ему, что все будет хорошо, пусть он не переживает. Но чем он, слабый беспомощный солдат, которого еще неизвестно что ожидает, мог помочь этому офицеру, разочаровавшемуся в своем выборе, и который больше не хотел служить в армии, даже, имея высокую должность в дивизионе? Были офицеры, которые считали военную службу своим призванием и были даже счастливы. А те, которые шли в военное училище из романтических представлений и желания выглядеть героем в глазах дам, быстро разочаровывались в своей перспективе. Оставалось упрекать себя за свою недальновидность, чрезмерную романтичность. А такими бывают если не все, то очень многие юноши в восемнадцать лет. Можно ли было исправить эту ошибку, когда человек спохватывался, что не ту дорогу выбрал, когда развеивались его романтические представления о службе в армии. Рассказывали, что единожды вступив на тропу военной службы, уже невозможно было от нее отказаться. Единственное, что могло «помочь» — это какое-нибудь заболевание, которое, действительно, не давало человеку возможности служить дальше.