«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть I
Шрифт:
В Сугояке вся семья Игнатьевых увлекалась пением. Он не пел в хоре в отличие от своих братьев ни в детском, ни в юношеском возрасте, но как все уроженцы Течи, любил пение. Он, как и братья, переписывал свои любимые произведения. Мария Владимировна преподавала в школе пение и руководила церковным хором, а он был её помощником. У них была фисгармония, и он самоуком научился играть. На спевках хора, которые производились в их доме, он подыгрывал на фисгармонии и подпевал необработанным баском. Он выписывал ноты. Среди них были и оперы, которыми он увлекался в бытность учеником семинарии, но особенно много было церковных сборников: партитуры и по голосам. Это увлечение пением потом передалось и его старшему сыну Сергею.
Родство с теченским протоиереем Владимиром Бирюковым сказалось на том, что он в некотором отношении стал подражать своему тестю в обращении со своими прихожанами. Наш батюшка был очень недоволен этим и не раз ворчал про себя: «стал подражать тестю». При всём уважении к свату, он не мирился с его грубостью, а именно эту черту характера тестя и стал усваивать Александр. Он однажды позволил себе сделать одно грубое замечание даже в адрес батюшки, и на этой почве произошла у батюшки размолвка со своим первенцем. Я был свидетелем того,
Приходилось мне иногда наблюдать и размолвки у него с Марией Владимировной, но они были мимолётными, в общем же редко приходилось наблюдать у супругов такую свежесть чувств любви, какая была у Александра и Марии Владимировны.
Он любил поспорить на философские и богословский темы, и, когда я учился в семинарии, часто вызывал меня на диспуты, свидетелем которых была Мария Владимировна. У ней, поэтому, создалось обо мне мнение, как об упрямом спорщике, что она однажды и высказала мне. Александр явно провоцировал меня на споры, подзадоривал на это, и ему, очевидно, доставляло удовольствие видеть меня возбуждённым спорщиком. Позднее я понял, что для него наши диспуты были не просто увлечением «словопрением» на образец софистических споров, а он искал в них проверку и подтверждение своим взглядам. Я понял, что он по природе склонен к скептицизму, и чувствовал, что, приняв священный сан, он, образно выражаясь, «попал не в свою тарелку», в конечном счёте – он не верил в то, что служило предметом его «службы», в лучшем случае сомневался в пользе служения священником. Было видно, что он тяготился своей профессией. [134] Особенно он тяготился выполнением так называемых «треб». Он иногда, в порыве своих размышлений и сомнений, становился «провидцем», и его воображение рисовало ему картину будущего в полном противоречии с его настоящим. Так, как мне рассказывала одна из его дочерей, когда он производил расширение площади церковного строения, то обмолвился, что, может быть это пригодится, когда церковь превратят в клуб или что-либо подобное. Жизнь не раз ставила его в положение Василия Фивейского, персонажа известного рассказа Леонида Андреева. [135]
134
В очерке «Старший» в составе «Семейной хроники Игнатьевых» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «Пете Иконникову, когда он вырос и «вошёл в разум», всегда казалось, что брат его старший пошёл не по своей линии, приняв священный сан. Ему казалось, что в складе ума его брата больше рационализма и скептицизма, чем это можно было бы допустить или совсем не допустить в деятельности человека, носящего священный сан. Когда Петя был в возрасте 20-ти лет и когда формировались его убеждения, между ним и братом происходили часто дискуссии по разным вопросам, большею частью, однако, не выходящими за сферу тех вопросов, которые были предметом школьного учения в семинарии. Дискуссии были горячие, однако, они были скорее схоластическими, чем жизненно-практическими, но и по ним можно было судить, что у брата где-то во глубине души сидит червячок философии Ивана Карамазова, который не даёт ему покоя. Ставя же или иные вопросы, он хотел бы, чтобы его разубедили кое в чём, что шло от Ивана Карамазова, но он этого не находил. Когда он организовал ремонт церкви, а именно – расширил её переднюю часть, придав ей форму зала, то сделал замечание, что, может быть, в будущем эта часть церкви и будет использована, как зал. Теперь это можно было бы посчитать из предвидение, но тогда это было ничем иным, как проявлением скептицизма. Петя считал, что если бы у его старшего брата в своё время были средств на продолжение образования в высшей школе, то он, вероятно, не пошёл бы во священники, а был или врачом, или педагогом» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 708. Л. 23 об.-24 об.
135
Андреев Леонид Николаевич (1871–1919) – русский писатель.
Шести лет умер мальчик Борис, а особенно он глубоко переживал смерть любимой дочери – двенадцатилетней девочки Нины. [136] Это были острые моменты проверки его веры в Бога, а чем они заканчивались – это осталось его тайной. Одна из его дочерей говорила, что он утверждал существование Бога: будто бы говорил: «Бог есть», а старший сын его на мой вопрос: «верил ли его отец в Бога – отвечал: «и верил, и не верил», т. е. пребывал в плену ползучего скептицизма. Одно ясно: он, как и многие другие юноши того времени, пошёл не по той линии, которая соответствовала бы его характеру, и причиной этого была та бедность социального происхождения, бедность среды, из которой он вышел, и вдобавок отсутствие инициативы, которую не воспитала в нём школа, которую он прошёл. Он выполнил, однако, свой долг перед семьёй, как и старшая сестра: помогал родителям выучить других братьев и сестру.[ [137] ]
136
В очерке «Старший» в составе «Семейной хроники Игнатьевых» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «… которая училась в Шадринске в женской гимназии и умерла от воспаления мозга». Ему пришлось приехать в Шадринск уже на похороны. Люди, видевшие его в этот момент, передавали, что мучения его по поводу смерти дочери граничили с безумием. До этого случая были ещё два смертельных исхода болезней: мальчика в возрасте 5 лет, умершего от осложнения после скарлатины (воспаление почек) и девочки в детском возрасте от скарлатины или дифтерита» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 708. Л. 25 об.
137
В очерке «Старший» в составе «Семейной хроники Игнатьевых» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «В Течу они приезжали часто, причём заезжали по очереди то к Бирюковым, то Иконниковым. По заведённым обычаям в этих случаях бывали «возлияния», иногда значительные. В именины 15/VII в гостях у тестя обычно были три дня. Один раз между братом и нашим батюшкой произошла размолвка. Как рассказывал отец, он не снёс обидного замечания старшего сына по поводу его одеяния на благочинническом съезде, а именно: у отца была сверх зимней одежды надета красная опояска (пушак), а сын сказал ему, что он оделся, как купец. Судя по тому, что батюшка рассказал об этом в присутствии детей, было видно, что он был сильно обижен. Брат, однако, признался в своём «грехе», извинился, и всё пошло по-хорошему. Батюшка также высказывал недовольство братом, когда он заметил у него признаки заимствованного у тестя хамоватого отношения к прихожанам, чего он сам органически не выносил. Отношения старшего брата к отцу закончились тем, что ему именно пришлось читать отходную молитву в момент кончины батюшки» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 708. Л. 26–26 об.
Ему было около сорока пяти лет, когда он поступил в Казанскую дух[овную] академию. [138] Год проучился, но всё изменила Октябрьская соц[иалистическая] революция. Роковым шагом было для него поступление в священники в Каменский завод, нынешний Каменск-Уральский. Здесь он погиб вместе с прочими служителями религиозного культа. [139] Sic transit gloria mundi! [140]
138
Там же: «В 1916 г. старший брат в возрасте 41 г[ода] поступил учиться в Казанскую дух[овную] академию, а Мария Владимировна поступила в Баклановскую школу учительницей. Этот шаг нельзя иначе назвать, как геройским. Старший сын брата Сергей в это время поступил на медицинский факультет Казанского университета, а младший брат наш Николай заканчивал Казанскую дух[овную] академию. Получилось интересное сочетание студентов: в академии – старший и младший братья, в университете – старший сын старшего брата. Здесь же брат встретился со своим соучеником по семинарии – профессором Павлом Петровичем Пономарёвым» // Там же. Л. 26 об.-27.
139
В очерке «Старший» в составе «Семейной хроники Игнатьевых» в «пермской коллекции» воспоминаний автора: «Уже в дореволюционное время мы избегали въезжать в завод в вечернее время, потому что посёлок был в котловине и при спуске с крутой горы через глубокий овраг можно было встретиться с хулиганами из посёлка» // ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 708. Л. 17–27 об.
Игнатьев Александр Алексеевич (1872–1920) – сын диакона Шадринского уезда. Окончил Далматовское духовное училище по 2-му разряду в 1887 г. и Пермскую духовную семинарию по 1-му разряду в 1893 г. Определён учителем и законоучителем в Ново-Песковскую земскую школу Шадринского уезда. Посвящён в сан священника 13 августа 1895 г. и определён к Пророко-Ильинской церкви села Сугоякского Шадринского уезда. За безупречную службу награждён набедренником, скуфьей в 1904 г., камилавкой в 1911 г. 22 февраля 1916 г. переведён к Николаевской церкви села Сладчанского Шадринского уезда. 21 июля 1916 г. уволен за штат в связи с поступлением в Казанскую духовную академию. В виду прекращения занятий в академии, в апреле 1918 г. временно командирован к Афанасие-Кирилловской церкви села Ячменевского Шадринского уезда. 18 сентября (н. с.) 1918 г. определён к Свято-Троицкому собору Каменского завода Камышловского уезда. С начала июля 1919 г. эвакуировался в связи с отступлением Сибирской армии. В 1920 г. вернулся в Каменский завод, где был застрелен в ночь ареста 28 июня 1920 г. без суда и следствия. См. ст. Сухарев Ю. М. «Священник Каменского Троицкого собора Александр Игнатьев (1872–1920)». (21.04.2018 г.). // Доклад на 6-й региональной научно-практической конференции Уральского историко-родословного общества «История. События. Судьбы» в г. Каменск-Уральский, 21 апреля 2018 г. http://sukharev-y.ru/
140
Sic transit gloria mundi! – по-латински «Так проходит мирская слава!»
Мария Владимировна [141]
Она была старшей дочерью теченского протоиерея Владимира Александровича Бирюкова и женой старшего брата Пети Иконникова – Александра Алексеевича. В семье она была третьим по счёту ребенком, а после неё было ещё восемь человек детей, из которых один брат рано умер. Если распределять детей по поколениям, то её нужно отнести к старшему поколению.
В детстве она, как и все дети семьи, пронесла суровую школу, лучше сказать – систему воспитания своего батюшки. Эта система была строгой, но только внешне строгой, и в этом был её коренной недостаток. Она, эта система не вела к внутренней организации характера детей, а только к показной стороне: на глазах – одно, а за глазами – другое. По существу, эта система вырабатывала у детей только лицемерие. Строгость и требовательность отца, не мотивированные какими-либо внутренними соображениями, а часто соединявшиеся с грубостью, только озлобляли детей и толкали их в объятия распущенности за границей непосредственной отцовской опеки. Эта система на примере уже двух первых сыновей потерпела крах: они оказались неудачниками в учении. Мария Владимировна, находясь за чертой отеческой опеки, т. е. уже замужем, однажды отомстила отцу за эту систему, сказав ему: «Вот, папочка, сколько Вы не следили за ними, а мы с Сашей, будучи женихом и невестой, всё-таки целовались». Папочка проглотил пилюлю. В дальнейшем эта система ещё больше дала брешь: мать, будучи слабой по характеру и не будучи в силах преодолеть грубость мужа в отношениях с детьми, стала на путь скрывания их проступков от отца, т. е. по существу попустительствовать им в их неблаговидных поступках. Вместо того, чтобы взыскать с них за проступки и наказать их, она старалась всячески их выгородить, оправдать, только бы не узнал отец. Ясно, к чему могла привести эта система воспитания: к безответственности детей.
141
В составе «Семейной хроники Игнатьевых» в «пермской коллекции» воспоминаний автора.
Конец ознакомительного фрагмента.