Длинные руки нейтралитета
Шрифт:
В пылу совещания никто не спросил мнения Фрэнсиса Скотта. А тот задал сам себе несколько интересных вопросов.
Что именно вывозили русские с мыса Херсонес? Имущество было явно ценным, иначе на его охрану не послали бы едва ли не самый боеспособный во всем Черном море корабль. Очевидного ответа на этот вопрос не нашлось.
Не могут ли русские обустроить морские орудия на сухопутных позициях? Судя по тому, что бомб у них весьма немного, ответ должен быть отрицательным, но технически такое вполне возможно. Конечно, в случае самой жестокой необходимости.
Допустим худшее: орудия этого типа установят на севастопольских укреплениях. Что может это дать русским? Точнее, какие могут быть последствия для коалиции?
На все эти вопросы не находилось очевидных ответов. Протоколу допроса выжившего кавалериста капитан Скотт доверял: очень уж описанная уланом картина совпадала с виденной на море. Если у русских вдруг каким-то образом окажутся в распоряжении их грозные бомбы, а эффект от их применения будет соответствовать описанию, то взятие Севастополя лобовой атакой следует исключить из списка возможного. Само собой, при достаточном количестве таких боеприпасов.
В разговоре с самим собой коммодор Скотт был вынужден признать: идея подключения броненосных кораблей к осаде (а заодно и эскадры в десять вымпелов, если верить предположениям французов) выглядит вполне здравой. Разумеется, русский капитан не полезет под их орудия. Да и в Камышовую бухту не сунется: очень уж она узкая, а ведь маневренность - это одна из главных составляющих успехов 'Морского дракона'. Именно она позволяла до их пор этому кораблику легко уходить из-под обстрела. В чем-чем, а в недостатке осторожности его командира не упрекнуть...
Тут английского капитана кольнула мысль: а почему, собственно, русский проявляет это качество? Уж точно причина состоит не в трусости; подобное Скотт не мог предположить и в горячечном бреду. Тут другое...
Через полминуты англичанин чуть заметно улыбнулся. Ну, конечно! У русских просто нет возможности построить здесь и сейчас корабль того же типа. Потому-то капитану приказано не рисковать понапрасну. Разумное решение.
То, что произошло в лагере войск коалиции утром, было следствием совпадения нескольких факторов. Первым из них было простое человеческое любопытство доктора Джейсона Букера. Молодой врач еще не утратил стремления к новым знаниям, привитое ему в Лидском университете, а некоторые из убитых французских кавалеристов выглядели необычно. Вторым фактором была по-зимнему холодная погода: тела погибших разлагались с намного меньшей скоростью, чем это случилось бы летом. Третьим была занятость начальства, которое в ответ на просьбу разрешить небольшое исследование раздраженно велело не путаться под ногами, когда и без того дел полно.
Доктор добросовестно освидетельствовал останки кавалеристов. Результаты были неожиданными.
На четырех трупах сгорела одежда, досталось и кожным покровам. Доктор посчитал, что обширные ожоги и стали причиной смерти. По крайней мере, он твердо знал, что выжить с такими невозможно.
Еще два десятка погибли от пулевых ранений. Ну, для военного врача эта причина смерти была обычнейшей. Доктор не поленился и извлек целых пять пуль. Ему показался странным столь малый
Пятерых кавалеристов буквально разорвало. Вот тут мистер Букер оказался в затруднении. Причиной могло стать попадание целого ядра или крупного осколка - а последние в телах найти не удалось. Но с аналогичными ранами врач, разумеется, сталкивался.
Еще трое с очевидностью погибли от удушья, а уж ему-то было совершенно неоткуда взяться. Но доктор по некотором размышлении признал, что коль скоро что-то горело (а иначе откуда ожоги?), то гибель от невозможности дышать, как это бывает при пожарах, может показаться ожидаемой.
Оставшиеся сорок пять человек представляли собой загадку. Примерно половина из них была жестоко контужена. Перед смертью у них шла кровь из носа, глаз и ушей. Причины смерти остальных мистер Букер установить не смог. Он предполагал, что они, попав под действие сильных взрывов, погибли от их ударного действия, но доказательств не было.
Без сомнений, англичанин был в высшей степени добросовестным медиком. Он аккуратно заполнил все протоколы. Они, разумеется, попали в специальный сундук для медицинских документов. Честолюбивый врач думал о статье, которая вполне бы могла пойти, скажем, в ежегодный сборник трудов медицинского факультета Лидского университета.
Свежий капитан второго ранга и обладатель Владимира четвертой степени зашел к Нахимову за приказом, согласно которому командир батареи получал полную свободу рук. Возле приемной Семаков наткнулся на писаря Синякова. Тот как раз выходил из адмиральского кабинета со стопкой бумаг. Лицо однорукого унтера было настолько ужасно, что могло испугать любого офицера российского флота, когда-либо служившего под началом Павла Степановича.
– Братец, что такое случилось? Адмирал здоров ли?
Будь у ветерана вторая рука, он бы ей махнул в расстроенных чувствах.
– Приказ главнокомандующего мне отдали переписать. Ей-богу, ваше благородие, уж лучше бы какая хвороба.
Слова прозвучали почти кощунственно, но командир 'Морского дракона' сразу догадался, что новости не из разряда ординарных.
– Да говори; чего уж там, все равно я узнаю. Поди, на всех кораблях велено зачитать?
Последовала нехорошая пауза.
– Приказано линейные корабли затопить по списку, чтоб неприятель не прорвался в Севастопольскую бухту. Армия отступает, а нам... отстаивать придется.
Тяжкий вздох. Рот немолодого унтера скривился, но тот превозмог себя и добавил:
– Поздравляю, ваше благородие, повышением в чине. Но только Христом-богом прошу, не ходите к Пал Степанычу. Там уж в бухте Владим Лексеич... того... командует.
Понять такую совершенно не унтерскую деликатность Семаков мог - но решил, что может найти нужные слова для адмирала.