Длинные тени октября
Шрифт:
– Пойдём, милая.
Она попыталась возразить, но её разум был перегружен; всё, что вышло из её рта, было потоком тарабарщины. Её мама плакала рядом с ней, теперь громче, без стеснения.
Вернувшись домой, её мать сказала ей, что утром они пойдут к психиатру. У одного из мужей маминой подруги была хорошая репутация в этой области и он мог быстро принять Кайлу. Хотя часть её хотела возразить против этого, Кайла всё больше и больше верила, что с ней всё-таки что-то может быть не так. Она знала, что у неё были некоторые эмоциональные проблемы, поскольку она резала себя; возможно, это было нечто б'oльшее, чем просто членовредительство. Может быть,
Господи, это действительно могло быть в её голове. Но если это не так, разве это не означает, что время, потраченное на то, чтобы думать, что она сошла с ума, - это время, которое нужно потратить на спасение всех, пока не стало слишком поздно? Но разве не об этом подумает сумасшедший? Разве у них нет мании величия, полагая, что они обладают сверхспособностями или связями с духовными существами, и что судьба чего-то поистине эпического лежит на их плечах, потому что только они могут это исправить?
Она была так подавлена. Всё, что она могла сделать, это лежать там и плакать, глядя, как небо за окном становится ярко-фиолетовым, а солнце только-только начало восходить в очередной сбивающий с толку и ужасающий день. Её тело ломало от сна, но она знала, что этого не произойдёт. Она не могла удержать руки от тряски и закрыть глаза.
«Я не чувствую себя сумасшедшей. Я в стрессе, но чувствую, что понимаю, какая неправдоподобная моя история».
Притянув простыню к подбородку, она воспроизвела всё, что произошло с тех пор, как она впервые попала в усадьбу. Это было так похоже на кошмар. Она ворочалась ещё два часа, задремала, прежде чем снова проснуться, а затем в дверь постучали. Она напряглась, но это была просто мама. Она выглядела измученной и намного старше, чем Кайла когда-либо видела её, и Кайла была огорчена этим.
– Я собиралась приготовить завтрак, - сказала её мать.
– Как насчёт бекона и яиц?
Её мать давно не готовила для неё завтрак. Обычно она была предоставлена самой себе, и только с Патрицией обращались как с дочерью. Мать обращалась с ней больше как с соседкой по комнате, и, хотя она ценила уважение как к молодой взрослой, по большей части ей не хватало заботы.
– Я бы съела немного, мама.
– Я разговаривала с Тиной. Она назначила нам встречу с доктором Брюсом в девять. Хорошо?
– Хорошо.
Её мать, казалось, вздохнула с облегчением.
– Спасибо.
Дверь закрылась, и Кайла услышала, как там возится её младшая сестра.
– Я хочу разбудить сестричку!
– сказала она.
– Нет, дорогая, - услышала она ответ матери.
– Сестричке нужен отдых. Много-много отдыха.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Чёрная пустота.
Не тёмные проходы в стенах, а бесконечное забвение, в котором он парил, совсем ничем не окружённый. Робби сглотнул бы, если бы у него была какая-то форма, кроме тени его бывшего тела, которая сливалась с тьмой вокруг него. Он
– Где ты?
– крикнул он. Его голос звучал снова и снова.
– Хэйзел!
Слабый шум раздавался со всех сторон. Это было похоже на жалобное повизгивание, за которым последовало царапанье.
– Эй?
– позвал Робби.
Царапанье продолжалось, повизгивание становилось всё громче.
– Кто там?
Раздался лай.
– Гораций! Где ты, мальчик?
Снова лай, но Робби по-прежнему ничего не видел. Это звучало так, будто собака была вокруг него, взволнованно задыхаясь и лая.
– Давай, мальчик! Иди сюда!
Вихрь издал глухой звук, похожий на ветер, и, хотя он был бесформенным, Робби стало холоднее. Царапанье стало быстрее, отчаяннее звучало, и Гораций не просто скулил, он плакал.
* * *
Собака царапала дверь подвала, поэтому Джо оттолкнул его ногой.
– Отвали, дворняга!
Но пёс вернулся на место и продолжал скулить. Джо боялся, что он испортит когтями дверь, поэтому он пожал плечами и открыл её, позволяя собаке сбежать вниз по лестнице.
«К чёрту его. Пусть остаётся там хоть на весь день».
Он пошёл, закрыв дверь, но понял, что оставит ротвейлера одного с хрупкими полками, на которых стояли очень дорогие винные бутылки. Сожалея о своём решении, он спустился по лестнице, ища собаку в пыли и сырости подвала.
– Эй, приятель!
«Как там они назвали эту чёртову собаку?»
– Генри! Гарри!
– пытался он.
– Где ты?
Подвал был большим, в нём было полно тёмных карманов даже после того, как он включил лампочку. Сложенные друг на друга коробки создавали странные тени на стенах и потолке, а паутина создавала шелковистый туман.
«Может, мне стоит пойти за едой, чтобы выманить его? И, может быть, пока я буду на кухне, я заточу нож для мяса, чтобы он идеально подходил для перерезания Дэнни глотки?»
Он подумал о шее своего друга, открывающейся, как вторая пара улыбающихся губ, и о том, как красиво будет выглядеть его кровь, покидая его тело. С тех пор, как он понял, что Хэйзел любит их обоих, Джо думал только об убийстве своего лучшего друга. Ревнивый гнев охватил его, как наркотик, и даже когда они наслаждались сексом втроём, он кипел изнутри, когда она принимала Дэнни внутрь себя. Хэйзел была его единственной, его богиней, и ему не нравилась идея делить её. Он был влюблён больше, чем он когда-либо мог мечтать, и он не мог позволить, чтобы какой-то большой тупой качок встал между ним и девушкой его мечты.
Но у Хэйзел были планы на них. Она собиралась отвести их в места, о которых они никогда не знали. Всё, что им нужно было сделать, это доказать свою преданность, снова и снова занимаясь с ней страстной любовью, пока они не достигнут своего рода вершины, о которой она упоминала. Но у Джо была идея получше. Он докажет свою преданность, убивая для неё, убивая своего лучшего друга, чтобы показать, что он не позволит никому встать между ними. Сначала она могла расстроиться, но он был уверен, что она поймёт, насколько он ей предан. Как она могла отрицать его любовь, когда он был бы залит кровью своего старого друга?