Для убийства нужны двое
Шрифт:
— Кассир не умрет! — убежденно заявил Фойерхан. — А если бы и да — я тебя поддержу. Да я сделаю для тебя все, что захочешь… Я…
Томашевский уже не слушал.
— Кроме того, не забывай о полиции. Следствие идет полным ходом. Неминуемо выяснится, кого похитили. И если ты вновь появишься на сцене, тебе допросят и узнают, где ты все это время был.
Фойерхану понадобилось несколько секунд, прежде чем он нашел контрдоводы и сам увидел, насколько они слабы.
— Могу сказать, что я все ночи шлялся по барам.
— Спросят про имена, время и свидетелей.
— Клаудия подтвердит, что я во время налета и потом всю ночь был у нее. Если пообещаю, что через две недели мы поженимся, сделает все, что угодно. А если я в полиции заявлю, что ни о каком ограблении не слышал…
— А если тебя опознает кассир?
— Это ошибка!
— Нет! — Томашевский снисходительно усмехнулся. — Я не хочу тебя убивать, Бог мне свидетель. Но если тебе не придет в голову ничего получше, придется.
Он вновь почувствовал себя на коне. Верил, что предоставил Фойерхану достойный шанс, и ему полегчало. Он был готов его немедленно отпустить, если тот придумает приличный вариант, если появится возможность уладить проблему гуманно, он рад будет ею воспользоваться.
— Ничего лучше тебе в голову не приходит? Иногда у тебя столько идей…
— Купи мне фальшивый паспорт, и я обещаю покинуть Германию.
— Не будь смешон! Мне нужны гарантии — надежные гарантии, что ты меня не выдашь.
Тогда Фойерхан попробовал зайти с другой стороны.
— Что тебе даст моя смерть? Что будешь делать с трупом? От него придется избавиться — а вдруг тело найдут? Тебя могут заметить, еще когда ты будешь его прятать!
— Я могу закопать его здесь, в погребе…
— А сможешь ты жить рядом с ним? На это у тебя не хватит нервов. Слабо!
— Это моя забота. — Чем слабее виделся выход, тем спокойнее и выдержаннее был Томашевский. Он сам не понимал этого. Не понимал самого себя. «Я не могу рассчитывать даже на свою трусость», — горько подумал он.
Фойерхан заходил по камере. Томашевскому казалось, что он видит, как лихорадочно работает его мозг. Пиджак он бросил на диван и расхаживал в одной рубашке. Но все еще не распустил галстук.
— Еще кое-что, — вновь начал Фойерхан. — Люди будут спрашивать, где ты взял столько денег.
— Эта проблема решена. — Томашевского бесило, что диалог их тянется так спокойно и обыденно. Вовсе не чувствовалось, что он победитель, хозяин положения, что в его руках жизнь и смерть пленника. Ах, как он ненавидел Фойерхана, который не собирался покоряться! Возможно, все пошло бы иначе, если бы тот просил пощады, молил и жаловался на судьбу. Почему же он такой гордый и неподатливый? Черт, ведь это не в ресторане спорить с заказчиком о поставке мебели для кабинета!
— И что ты скажешь? — спросил Фойерхан с недоверчивой ухмылкой.
— Я бы не связывался с этим, не одолжи мне дядя сорок тысяч марок, — гордо пояснил Томашевский. — Я подделал договор, и мои люди теперь думают, что он ссудил мне сто тридцать тысяч.
Казалось, Фойерхана это разочаровало.
— Ну да?
— Видишь, я не так глуп, как ты думаешь!
— Но если полиция установит, что меня взяли в заложники, — заметил Фойерхан, — она займется и моими знакомыми.
— Разумеется. Но мы не виделись больше десяти лет.
— Все равно тебя найдут. А потом и меня — в этом подвале.
— Но тебя не… Фойерхан не дал договорить:
— Ну а если меня тут не будет, против тебя не будет никаких улик.
— Ты прав, — признал Томашевский. — Но их не будет и, если я избавлюсь от трупа.
— Найдут следы крови!
— Ну да!
— Как ты меня застрелишь, чтобы кровь не…
— Перестань! — Томашевскому становилось все яснее, что если он хочет уцелеть, другого выхода не остается и Фойерхана придется пристрелить. Но это невозможно. Так нельзя! Это не должно случиться! Весь этот разговор — лишь кошмарный сон тревожной ночью… Телеспектакль… Достаточно нажать на кнопку, чтобы кошмар исчез.
Глубоко разочарованный, он подпер голову руками. При таком разговоре, когда речь идет о чрезвычайных вещах, человек вправе ожидать глубоких соображений или, по крайней мере, отточенного диалога; но все получалось поверхностно и обыденно. Это волнует даже меньше, чем удачная сделка, скажем, продажа двухсот встроенных шкафов жилищному кооперативу. Жизнь становилась все банальнее, даже в таких исключительных ситуациях, и огонь, который должен был его возродить, даже не вспыхнул.
И тут он вдруг услышал, как наверху кто-то пытается открыть входные двери.
Оба умолкли. Потом Фойерхан отреагировал первым.
— Помогите! — закричал он во всю мощь. — На помощь! Меня похитили! Я — Фойерхан! Помогите! Здесь Фойерхан… Ограбление банка… Меня похитили! Сюда, скорее!
«Стреляй! — в панике подумал Томашевский. — Ты должен выстрелить!» Вскочив, рванул из кармана «беретту», прицелился…
Фойерхан метнулся в дальний конец камеры, не переставая кричать.
«Идиот! — мелькнуло у Томашевского в голове. — Выстрел-то будет еще слышнее, чем крик… Скорее вон отсюда! Двери в подвал ведь звуконепроницаемы…»
Одним прыжком он взлетел по ступеням и захлопнул толстые, обитые металлом двери. И сразу воцарилась мертвая тишина. Теперь Фойерхан может орать, сколько угодно. Томашевский, едва переводя дух, прислушался.
— Эй, герр Томашевский! — долетел до него скрипучий женский голос. — Откройте наконец!
Холодный пот покрыл его тонкой ледяной пленкой. Это была экономка фрау Пошман. Давно перешагнувшая за шестьдесят, упрямая, язвительная, зловредная и мстительная старуха, которой он всегда боялся.