Для убийства нужны двое

Бозецкий Хорст

— Пока мы окончательно не проверим ваше алиби, останетесь у нас, — сказал он Швандту. — Нужно убедиться, что вас действительно опознает тот чиновник. Но с этим проблемы явно не будет… Ага, вот что еще: за что мы можем вас арестовать?

— Как это? — Швандт изобразил удивление.

— Послушай, парень, вчера вечером ты бежал сломя голову просто так — ни с того, ни с сего. А не вспоминаешь ли ты часом про бензоколонку на набережной Гогенцоллернов? Налет, заправщика оглушили, забрали тысячу марок… Это очень похоже на тебя!

— Но… Что вы придумали? Я похож на такого идиота? Ведь меня только что условно выпустили. Вчера я убегал, потому что испугался. Чистый рефлекс, только и всего. Войдите в мое положение! Еще

не хватало мне снова сесть в каталажку!

— И тем не менее я должен передать вас коллегам. Вы же знаете: если человек пытается бежать, как вы, тем самым он совершает уголовно наказуемый поступок. Сопротивление властям при исполнении… Пройдемте!

Отведя Швандта к дежурному, Манхардт поднялся к доктору Веберу и доложил о случившемся.

— Если не произойдет чуда, все впустую, герр доктор.

— Остается еще телепередача «Дело Икс-Игрек» [4] ,— посмеивался доктор Вебер.

Манхардт устало заметил:

— Возможно, мы сумеем продвинуться, когда найдем труп Фойерхана.

— Ну у вас и нервы! Налет на банк уже не отменишь, но жизнь Фойерхана еще можно спасти. Придумайте что-нибудь получше. Крутитесь, шевелитесь поживее!

Манхардт вернулся в кабинет и разложил по столу накопившиеся бумаги, чтобы коллеги видели, как напряженно он работает. Потом выдвинул средний ящик письменного стола и погрузился в своего любимого Фонтане — «Любимые, суженые».

4

Аналог передачи «Человек и закон».

«Они проснулись рано, и солнце еще боролось с утренней мглой, когда они уже спускались по лестнице, направляясь завтракать…»

Если кто-нибудь войдет, он сможет быстро встать, задвинув при этом ящик животом.

11. Сузанна Томашевская

Что касалось соседей, с ними она всегда держалась на дистанции, так что вряд ли ее кто-нибудь узнал, когда дождливым вечером она прокралась в виллу Томашевского. У Майзели и Джорданов дети школьного возраста, наверняка они, как обычно, проводили с ними каникулы в Италии. Ее мог заметить доктор Грабанд, но на вилле напротив никто не подавал признаков жизни: доктор редко возвращался из больницы раньше семи.

Сразу после обеда она в своем вишнево-красном «опеле» отправилась в Фронау. Если уж человек прыгнул с десятиметровой вышки, нет смысла в полете думать о том, как вернуться на безопасную площадку. Что бы он ни думал или ни делал, как ни искал бы выхода и ни молился, ничего не остается, как падать в воду. Она уже не противостояла тому, что собиралась сделать. Ничто нельзя потерять легче, чем жизнь. А жизнь ей казалась бессмысленной, смерть — несущественной. Да и не важно, что она сделает или не сделает. «Зачем тогда я это делаю?» — думала она по дороге. И не находила ответа. Но, может быть, когда-нибудь найдет, возможно, уже скоро. И потому продолжала путь.

На Лудольфинштрассе остановилась, осторожно вышла и переулком двинулась к их бывшей вилле.

Фронау, самый северный выступ Берлина, врезавшийся мысом в территорию ГДР, полная противоположность кварталам вилл в Грюневальде и Далеме… Тут она выросла. За пять минут можно добраться до усадьбы, принадлежавшей ее родителям… Воспоминания, обрывки картин: первые шаги в мягкой траве, отец с рубленым лицом, высокий, как соборная колокольня; школа и первый букварь на серой оберточной бумаге. Сегодня ей кажется, что уже через неделю она начала учить латынь, которой боялась до самого окончания школы. Qui nimium properat, serius absolvit [5] .

5

Кто

слишком спешит, позже справляется с делом (лат.).

Потом первые поцелуи… И Фойерхан. Летний вечер в беседке, заросшей виноградом, ветер в кронах, луна над их домом, как огромный апельсин, сладкий запах белых пионов, среди звезд зеленые и красные огни самолетов, его руки, ласково касающиеся ее пылающей кожи, плач кукушки, грохот поезда… Какой он нежный! А через год — все та же сцена, только стыд и предрассудки куда-то исчезли. И через год уж Фойерхан не был так нежен… Все это было или только снилось?

Шла она медленно, нужно было время подумать, избавиться от угнетавших мыслей. Стало накрапывать, пришлось раскрыть зонтик. Это было ей на руку: встреть она знакомого, легко сможет закрыть лицо.

Невольно в ее голове зазвучало стихотворение:

Золото дней тихо сплывает И сине-серые краски вечера. Нежная песнь пастуха умирает. Настанет завтра — а вспомнить нечего…

Это был Тракл, Георг Тракл. Кто знает, сможет ли то, что она собирается сделать, вновь наполнить смыслом ее дни, оживит ли она этим убийством свою жизнь. Надеялась, что да, но это была последняя надежда. Последняя надежда, что если она сможет, то наконец избавится от непрестанного и жгучего чувства вины. Она вспомнила время, когда из-за честолюбия родителей готовила себя к карьере певицы. Она должна была добиться славы и завоевать как минимум сцену Ла Скала. После школы — пение, потом пробы в хор — она исполняла моцартовскую арию «Ах, я это чувствую…» И ее приняли! Глубокие альтовые голоса всегда ценились. Потом ежедневные репетиции. И дважды в год концерты в филармонии. Девятая симфония Бетховена, «Реквием» Брамса, «Военный реквием» Бриттена. Фойерхан, средоточие всей ее жизни, исчез где-то на периферии, отчуждение между ними росло с каждым днем. Но он-то умел утешиться…

Вилла Томашевского засветилась меж двух высоких голубых елей за рядом плакучих берез. Задняя сторона примыкала к склону, беленые стены, два этажа с мансардой, крутая крыша… Она прожила тут больше десяти лет… Знала, что в этих пустынных краях слишком заметно, если так тащишься под дождем, но все равно еще убавила шаг.

Скоро выяснилось, что ее голос слабоват для головокружительной карьеры солистки. Трудно было смириться с мыслью, что всю жизнь придется провести в безвестности в большом хоре. И тогда она сбежала, спряталась в замужестве с Томашевским. Но и тут потерпела крах. Точнее, ее жизнь превратилась в ад: муж довел Йенса до смерти. А последние события показали, на что он способен… Йене! С тех пор она и ненавидит Томашевского. А теперь он сам ей предоставил возможность, просто вложил ей оружие в руку…

Пришла пора.

Официально она все еще фрау Томашевская, поэтому у нее все ключи. Была уверена, что никто за ней не наблюдает, и отпирая калитку, даже не оглянулась вокруг.

Потом шагала к дому по тропинке, которая вилась под низко склонившимися ветвями берез. Томашевского не было дома, это она выяснила у Паннике. Он отправился на переговоры в «Европа-центр». А по опыту она знала, что по четвергам фрау Пошман приходит позднее.

Когда она искала ключ От дверей, связка упала на серые каменные плиты. Нагнувшись, чтобы поднять ключи, с легким содроганием она заметила, что в мелкой щели между двумя плитами суетятся муравьи. От отвращения свело желудок. Она ненавидела муравьев, они воскрешали самые неприятные воспоминания: ребенком она лупой поджигала муравьев, которые вылезали из своих убежищ, превращая их в крошечные облачка пара.