Дмитрий Донской. Искупление
Шрифт:
Серпуховской не понимал до конца мысль брата и потому смолчал, упёршись взором в гриву коня.
— Адам, первый человек, вельми скоро приучал зверей диких, имя давал каждому. Всяка тварь, страшна и грозна, мерзка и ладна, смиренна была при нём, — опять забегал Дмитрий издалека, но Серпуховской уже напал на его мысль.
— А кого нам приучать?
— Ольгерда! — выкрикнул Дмитрий прямо в лицо брату.
— Презабавно что-то...
— Забавы не ищи, то надобность великая. И не нам, а тебе приручать его!
— Какою привадою? — насторожился Серпуховской.
— Адамовой...
— Что есть та привада, брате?
— Надобно дать ему новое имя... — всё так же загадкою ответил Дмитрий и снова ухватил повод братова коня, сильно потянул, остановил коней.
— Какое имя? — растерялся Серпуховской. Он по-ребячьи мигал, и улыбка детского смятенья ненадолго озарила его лицо.
— Вопрошаешь, какое имя может дать Ольгерду мой брат, дабы усмирить его?
— Вопрошаю: какое?
— Тесть! — выпалил Дмитрий жёстко, так, чтобы не оставалось никакого сомнения у Серпуховского, дабы понял он: всё тут продумано.
Серпуховской сразу обмяк и затих. Дмитрий знал, что давно он зарится на Анисью, боярскую дочь, комнатную боярыню, что при его Евдокии пребывает, и одобрял в душе выбор брата: девка красна собою и всем взяла — статью, нравом, лицом румяно-белым, но иная судьба должна лечь поперёк дороги брата его, а Анисья пусть Бренку достаётся. Хороша пара...
Позади послышался топот навалившейся сотни, однако, наехав без повеленья на них, сотня сбилась в кучу.
— Что приумолк, брате? Отринь кручину, не думай: то не в седле размыслится, а тамо! — Дмитрий указал на небо. — То есть путь неведом, да иной тебе судьбы нет. Засылай сватов, бери Елену Ольгердовну. Старый дьявол сам предлагал, когда почуял осенью, что у Москвы попадёт под твои полки... Бери Елену, а то так и будешь до старости во стременах стоять над рекою Москвою...
Серпуховскому было не до веселья, и он не поддержал шутку великого князя. Дмитрий в эту минуту опасался резкого отказа и был напорист:
— Бери Елену, Володимер, иного пути у нас нет!
Он вложил поводья в руку Серпуховского и пристегнул своего коня. Истомившийся на жаре конь шаркнул сбруей, боками и грудью о плотные кусты ивняка и сладко впоролся в воду.
— Княже! А мы? — донеслось из сотни.
— Всем велю!
Сотня сорвалась было с места, но Капустин так рявкнул, что все откатились от берега:
— По десятку! Ровно! За береговой улом — гайда-а!
Проскакали на сто саженей ниже по течению, куда скрылись модницы со двора Серпуховского. Река вспенилась, забурлила там, за уломом.
Сотник оставил князьям чистую воду.
11
Он трижды проклял тот день, когда обагрил руку кунами Некомата: не надо было брать у него ту горсть серебра, всё равно растерял во время ночного бегства, в степи пол Сурожем, в грозовую ночь. Тиун Вербов круто повернул суд после отъезда князей: мигнул подвойским, те выкликнули Жмыха, и на хартию ябеднику легли неверные слова, что-де Елизар Серебряник за неделю до суда сам хвастал в торговых рядах, что обманул именитого купца Некомата, взял, мол, серебро, продавшись тому в обельные холопы, а теперь-де и не подумает служить ему — нет свидетелей! Некомат на том суде убивал сразу двух зайцев: закабалив Елизара, он записывал в смерды и его Халиму, поскольку не могла она жить без него среди чужих ей людей, без языка и обычаев...
С суда Елизар прибежал весь мокрый, как мышь из кринки.
— Лагута! Анна! Сберите нам чего ни есть! Чего стоите-то? Бегу я! Бегу! Халима! — И он затараторил по-татарски.
Велики ли сборы вчерашнему полонянику? Мигом сложил среди избы пожитки, Халима завернула их в рогожный мешок. Она, казалось, была довольна, что надо мчаться: кровь её требовала движения...
— Не скупись, Лагута, дай коня твоего, у моего подковы сбиты.
Лагута, человек обстоятельный, неторопливый, повёл на Елизара квадратным лбом.
— К Ваньке во Псков, что ли?
— Во Псков али на Двину, токмо не во холопы к Некомату.
— Засудили, выходит? А иде Мономаховы законы?
— Что им законы, коли судьи знакомы! — воскликнула Анна в чулане и заревела. Опять за брата станет сердце рваться.
Лагута ещё постоял с минуту посреди избы, тяжёлый, как кряж, опустив ручищи к полу, покачал молча головой, видимо поддакивая мыслям своим, и пошёл к порогу:
— Анна! Собери им мяса вяленого!
Но едва вышли они из избы и направились к Яузе за лошадью, что паслась в прибрежной осоке, как заметили, что по дороге от моста через реку Рачку скачут трое. Елизар признал в одном тиуна Некомата, остальные двое были, видать, из дворовой челяди.
— Ну вот и пропало бабино трепало... — промолвил Елизар, но слова эти он произнёс с такой злостью, что Лагута понял: быть драке.
— Холоп Елизар Серебряник! — крикнул тиун на подъезде. — Держись стремени и беги со мною немедля!
— Эко разгрозился! — первым ответил Лагута, выходя вперёд Елизара и как бы прикрывая его.
— А ты, Лагута, отпрянь! — Всадники уже крутились перед избой. Елизар! Поневоле поведём!
Елизар вышел из-за прясел городьбы, молча и не спеша приблизился к тиуну. Та обречённость, с которой он покинул суд и бежал сюда больше двух вёрст, сменилась неистовой злобой. Как туман, застлала она ему глаза и здравый рассудок. Грудью привалился он к ноге тиуна, ухватился левой рукой за луку седла, а правой со всего размаху ударил по лицу посланца Некомата. Тот застонал, закрыв лицо ладонями, на рукава холщовой рубахи полилась кровь. Один из помощников кинулся было на Елизара, но Лагута выпростал жердь из прясел и пошёл крестить по коням.
— Убью! — взъярился он, но бил всё-таки не по всадникам, стараясь лишь отогнать их, не дать обезумевшему Елизару впасть в большой грех, и так суда не миновать...
Некоматовы служки поскакали, ошалев, в испуге взяли сначала сильно вправо, к Гостиной горе, и лишь потом свернули снова на мост через Рачку.
Елизар нет поскорей убраться, пошёл с Лагутой по избам хвастать, как они отчестили людей Некомата. Вернувшись от кузнецов-соседей, пошли в погреб пить холодный квас и всё хвалили друг друга. И нахвалились.
Старший сын Лагуты, Акиндя, прибежал от моста и довёл:
— Тятька, едут!
Елизар кинулся в избу, за руку потащил Халиму на двор, но спрятаться было негде. Он выглянул из-за угла и увидал десятка полтора всадников, а дальше семенила через мост пешая дворня Некомата. Сам купец ехал на коне впереди.
"Ой, ты, бабино трепало-о-о..." — подумал он и уволок Халиму в кузницу. Затворил двери изнутри.
Около получаса водил их за нос Лагута, убеждал, что уехал Елизар за Яузу, будто бы в Лыщикову слободу наниматься туда. Это было похоже на правду, и мост через Яузу был как раз за кузницами, а слобода — напротив моста. Но хитрый Некомат послал туда лишь пять всадников, а сам учинил розыск и велел отворить кузницу.