Дмитрий Донской
Шрифт:
Не желая затягивать дело, Тохтамыш пошел на хитрость. Он велел суздальским князьям Василию и Семену (родным братьям московской княгини Евдокии) выступить в роли посредников. Подъехав к городским воротам, они обратились к москвичам от имени хана с увещанием. Суть его состояла в том, что отсутствие в городе князя Дмитрия устраняет причину войны — желание хана покарать провинившегося слугу. Таким образом, ничто не мешает заключить мир. Для этого москвичам достаточно почтить хана как своего господина и сдать город на его милость.
«Царь вас, своих люди, хощет жаловати, понеже неповинни есте, и несте достойни смерти, не на вас бо воюя прииде, но на Дмитриа, ратуя, оплъчися. Вы же достойни бысте милования. Иного же ничто же не требуеть от вас, развее токмо изыдете противу его в сретение ему с честью
Соблазнившись возможностью благополучного исхода, москвичи собрали хану богатые дары и выслали из города многочисленную депутацию во главе с князем Остеем, боярами и духовенством. Татары набросились на депутатов, перебили их и, пользуясь суматохой, ворвались в открытые городские ворота. Одновременно начался общий штурм города. Вскоре Москва была в руках завоевателей. На узких улицах города кипели отчаянные схватки. Местами вспыхнул огонь, быстро распространившийся по всему деревянному городу. В некоторых летописях говорится, что город подожгли татары (43, 145). Не имея возможности выбраться, люди гибли в огне и дыму. Крики ярости и отчаяния сливались в дикий вой умирающего города. Тот, кто слышал этот вопль, не мог забыть его до конца своих дней.
«Везде же крик и вопль велик страшен бываше, яко не слышати друг друга вопиюща, множеством народа кричаща» (25, 198).
После взятия Москвы Тохтамыш разослал свои отрады для разгрома городов Московского княжества и великого княжества Владимирского — Владимира, Юрьева Польского, Звенигорода, Дмитрова, Можайска и Переяславля Залесского. Жителей Переяславля спасло большое озеро, на берегу которого стоит город. Собрав все имевшиеся в наличии корабли, лодки и плоты, они погрузились на них и вышли на середину озера. Татары не стали тратить время на постройку судов и ушли, бросив огонь на опустевший город.
Один из отрядов Тохтамыша был послан на Волок и наткнулся там на войско Владимира Серпуховского. Герой Куликова поля не дрогнул: одни татары были уничтожены, другие рассеяны. Согласно летописцу, узнав об этом сражении, Тохтамыш встревожился и стал понемногу отводить свои войска. Однако это суждение скорее можно объяснить патриотическими настроениями летописца, нежели отнести к реальным обстоятельствам войны. Тохтамышу просто не хотелось долго стоять на смрадном московском пепелище.
По дороге обратно в степь Тохтамыш сжег Коломну и разорил Рязанское княжество, забыв об услугах, оказанных ему Олегом. По обыкновению татары уводили с собой множество пленных, которых с нетерпением ждали работорговцы на всех базарах Средиземноморья. Лишь немногие пленники — как правило, самые знатные — могли надеяться на то, что их найдут в Орде и выкупят из неволи друзья или родственники. Исследователи средневековой черноморской торговли отмечают, что в конце XIV — первой половине XV века русские рабы через Тану и Каффу потоком хлынули на рынки Черного и Средиземного морей. Лишившись доходов от регулярного поступления русского «выхода», ордынская знать компенсировала эти убытки грабительскими набегами на русские земли. Такова была цена, которую пришлось заплатить подданным Дмитрия Ивановича за свободу и славу своего государя (170, 48).
На пепелище
Спустя несколько дней после ухода Тохтамыша князья Дмитрий и Владимир вернулись в Москву. Точнее — вернулись на то место, где еще совсем недавно была цветущая столица Северо-Восточной Руси, а теперь простиралось бескрайнее пепелище. Это зрелище поистине потрясало душу. Среди обуглившихся бревен лежали обгорелые мертвые тела. В воздухе стоял невыносимый трупный запах.
Братья многое повидали в жизни. Оба видели заваленное трупами Куликово поле. Но глядя на растерзанную и сожженную Москву, они плакали, словно дети:
«И видеша град взят, и пленен, и огнем пожжен, и святыа церкви разорены, а людий побитых трупиа мертвых без числе лежаще. И о семь сжалиси зело, яко и расплакатися има съ слезами» (25, 204).
Прежде всего следовало поскорее похоронить мертвых. Княжеские дружинники не хотели служить могильщиками. Только за хорошие деньги
«И повелеша (князья. — Н. Б.) телеса мертвых хоронить, и даваста от 40 мрътвець по полтине, а от 80 по рублю. И съчтоша того всего дано бысть от погребениа мертвых 300 рублев» (25, 204).
Эта простая арифметика дает примерную цифру человеческих потерь. Нашествие Тохтамыша обошлось Москве в 24 тысячи погибших, не считая пленных. Однако в плен татары уводили детей, а также молодых мужчин и женщин, в погребальный же расчет шли все погибшие. Соответственно, пленных было уведено гораздо меньше, чем погребено мертвых. Кроме того, среди мертвых было много жителей окрестных сел и монастырей, укрывшихся в Москве от нашествия Тохтамыша. Учитывая всё это, можно думать, что общая численность населения Москвы в эпоху Дмитрия Донского не превышала 30–40 тысяч человек. (Примерно так же оценивают специалисты и численность населения Великого Новгорода в XIV–XV веках.) Отсюда несложно вывести и примерную оценку мобилизационного потенциала Москвы и Московского княжества. Эти числа были на порядок ниже, чем аналогичные показатели для Золотой Орды. Проще говоря, Дмитрию Московскому в лучшем случае можно было считать своих воинов тысячами, а Мамаю или Тохтамышу — десятками тысяч, «туменами».
Степной волк
В русской истории существуют своего рода семантические пары, связанные по принципу «добро» — «зло». Это Илья Муромец — и Соловей Разбойник, Борис и Глеб — и Святополк Окаянный, Евпатий Коловрат — и Батый.
Дмитрий Донской выступает в такой же связке с двумя «антигероями» — Мамаем и Тохтамышем. При этом два последних воспринимаются как в некотором роде одно лицо. Мамай — это несостоявшийся Тохтамыш. А Тохтамыш — состоявшийся Мамай. Оба имели одну цель: разгромить Русь, вернуть ее обратно в рабское ярмо. Эту идею могла бы хорошо выразить монета, на одной стороне которой изображен Мамай, а на другой — Тохтамыш. Такой монеты, конечно, не существует. Но существуют монеты, чеканенные в Москве, где на одной стороне присутствует имя великого князя Дмитрия Ивановича, а на другой — имя Тохтамыша. И это тоже глубоко символично…
Историческая судьба Мамая и Тохтамыша сложилась по-разному. Имя первого мелькает в фольклоре и топонимике (Мамаев курган). Известное присловье — «как Мамай прошел» — означает полный разгром и беспорядок. А между тем Мамай никогда не был на Руси. Тохтамыша же, учинившего невиданный разгром Москвы, знают только историки и прилежные школьники. Таинственные законы человеческой памяти выхватывают из прошлого одно и оставляют в забвении другое…
Дмитрий Московский победил порученцев Мамая на реке Воже и его самого — на Куликовом поле. Впрочем, оба сражения носили, если так можно выразиться, промежуточный характер. Война продолжалась, и бекляри-бек собирал силы для нового похода на Русь. И неизвестно, чем кончилось бы «розмирие» Москвы с Мамаем, если бы не вмешательство Тохтамыша. Вполне вероятно, что оно кончилось бы тем же, чем и поход Тохтамыша — разгромом Москвы… Но это уже область ненавистного историкам сослагательного наклонения…
Нашествие Тохтамыша и разгром татарами Москвы 26 августа 1382 года — черное пятно на репутации Дмитрия Московского как полководца и правителя. Такое суждение можно вывести из самого факта катастрофы. Последствия этой катастрофы один живший в ту пору книжник определил следующим образом.
«И аще бы мощно было ти вси убытки и напасти и проторы исчитати, убо не смею рещи, мню, яко тысяща тысящ рублев не иметь числа» (34, 338).
В ряду потерь, которым нельзя назвать цену, стоят и книги, собранные перед нашествием в один из кремлевских соборов. Вероятно, книги приказал собрать митрополит Киприан, чтобы спасти их от гибели. Вот что рассказывала об этой истории Троицкая летопись. «Книг же толико множество снесено со всего города и из загородья и из сел и в зборных церквах, до тропа (свода. — Н. Б.) наметано, схраненья ради спроважено, то все без вести створиша» (72, 423). Огонь уничтожил всё книжное собрание ранней Москвы. Можно только гадать о том, какие духовные сокровища, какие уникальные рукописи превратились в огонь и дым…