Дмитрий Донской
Шрифт:
Купец Тарасий Петров увидел свою выгоду в том, чтобы посадить выкупленных им пленных на землю, населив ими села по речке Сундовик — правому притоку Волги. Эта небольшая речка имеет протяженность около 60 километров. Ее устье находится в 70 километрах от Нижнего Новгорода, почти напротив знаменитого своей ярмаркой Макарьева монастыря. Вероятно, купец предполагал отправлять товары из своих вотчин на продажу вниз по Волге. Интерес коммерческий совпадал с политическим. Для Дмитрия Суздальского расширение границ его княжества было выгодно и в военном отношении.
Но все эти планы рухнули после татарских погромов 1377–1378 годов.
Надо полагать, что мордовские князьки
«Тое же осени нечестивии поганыя мордъва, собравшеся без вести и удариша изгоном на уезд, и множьство людей посекоша, а иных полониша и останочныя села пожгоша и отидоша. И стаже их не во мнозе князь Борис Костянтинович у рекы у Пианы, они же окааннии побегоша за реку за Пиану, а осталцевь избиша, а иныя вметаша в реку в Пиану, и истопоша» (43, 120).
Младший брат Дмитрия Суздальского Борис, стольным городом которого был Городец, имел владения в восточной части Нижегородского княжества, по правому берегу Волги и по Суре (201, 228). Объезжая с небольшой свитой свои волости, он и натолкнулся на промышлявшую грабежом русских деревень мордву.
Одно выражение Рогожского летописца можно понять так, что Борис Городецкий был послан пресечь бесчинства мордвы сидевшим в Суздале Дмитрием Константиновичем. Но скорее всего это лишь ритуальный «жест вежливости» летописца по отношению к оплошавшему старому князю. У себя в Городце Борис получал вести о действиях мордвы гораздо раньше, чем Дмитрий Константинович в Суздале. Вероятно, разорению подверглись и его собственные волости по Суре и по Пьяне. Такие вести заставили Бориса немедленно, с одной только свитой, отправиться на место событий.
В отличие от старшего брата Борис Городецкий был прирожденный боец. Недолго думая, он бросился на неприятеля и обратил его в бегство. Однако грабители успели переправиться за Пьяну, где начиналась уже собственно мордовская земля. Вторгаться туда с небольшими силами князь Борис не решился.
Это был хотя и маленький, но всё же реванш за недавний позор на Пьяне. Жажда мести придавала схватке особую ожесточенность. Пленных не брали: одних убивали на месте, других топили в реке, как бы поминая утонувших в ней русских воинов.
Надо полагать, что между русскими князьями — великим князем Владимирским Дмитрием Московским, его тестем Дмитрием Суздальским, а также Борисом Городецким — и мордовскими князьками существовали определенные договоренности о нейтралитете или даже совместных действиях против южных соседей, болгар и татар. Нарушив эти договоренности, мордва навлекла на себя гнев не только суздальско-нижегородского семейства, но и Дмитрия Московского. Разумеется, ему не хотелось гнать московское войско по зимним дорогам в мордовские леса. Однако единство дуумвирата требовало наглядного подтверждения. Впрочем, для Москвы это был вопрос не только тактики, но и стратегии: финно-угорские народы Поволжья и Нижней Оки должны были под страхом суровой кары оставаться союзниками Дмитрия Московского в войне против Орды. Измена требовала сурового наказания.
Зима 1377/78 года выдалась на редкость холодной. «Тое же зимы велми студено было, мразы велици зело» (43, 120). Но именно такое время и было самым подходящим для карательной экспедиции против мордвы. Не имея возможности укрыться в заваленных снегом и скованных морозом лесах, сельские жители становились легкой добычей (или жертвой) карателей.
«Тое же зимы во другие (вторично. — Н.
В некоторых источниках картина средневековой казни уточняется жуткой подробностью: мордовских пленников сначала волочили по льду, а потом на их окровавленные тела напускали собак (39, 26)…
В литературе высказывалось мнение, что виновником бедствий мордвы был… отнявший сарайский трон у Каганбека царевич Арапша. «По его приказу московские и нижегородские войска совершили карательный рейд против мордовских князей — союзников Мамая» (265, 86). Данное предположение могло бы несколько высветлить неприглядный образ русских князей в этой войне. Но, к сожалению, оно не находит оснований в источниках.
Маленький царевич
Отрывочные летописные известия о событиях на нижегородском театре московско-ордынской войны не позволяют выстроить четкую хронологическую линейку. Нет ясности и в отношениях между Москвой и Сараем, где правил в это время хан Каганбек, принадлежавший к ветвистому древу потомков Шибана — младшего брата Батыя. Шибаниды издавна враждовали с потомками Батыя, на стороне которых выступал и бекляри-бек Мамай. В этой степной усобице князь Дмитрий Московский поначалу поддерживал дом Батыя. Но после загадочной размолвки («розмирия») с Мамаем в 1374 году он перешел на сторону Шибанидов. При этом Дмитрий ни разу не ездил на поклон к Каганбеку и его преемнику Араб-шаху в Сарай, где к нему относились весьма недоверчиво.
На этом расплывающемся фоне сложно понять мотивацию и последовательность действий зловещего гостя из Синей Орды — «царевича» Араб-шаха, в русском произношении — Арапши. Он был Шибанидом по происхождению, двоюродным братом Каганбека, но при этом действовал вполне самостоятельно. Этот «антигерой» эпохи Куликовской битвы заслуживает особого разговора…
Русские заметили появление на политической сцене нового «царевича» весной 1377 года. Он явился из таинственной Синей Орды, из глубины прикаспийских степей, куда не проникал взгляд даже самого осведомленного летописца. Похоже, что его переселение было отнюдь не добровольным: Арапша, по выражению летописца, «перебежал» из родных степей на правый берег Волги, спасаясь от врагов. Судя по всему, миграция была заранее согласована с Мамаем, который выделил «царевичу» и его орде место на подвластных территориях, но за это потребовал карательных походов в русские земли. Задача была для Арапши не слишком сложной и сулила легкое обогащение. Полководческие таланты «царевича» в сочетании с прирожденной свирепостью делали его идеальным кандидатом на роль карателя.
Лаконичные упоминания об Арапше в Рогожском летописце (Своде начала XV века) дополняет и расцвечивает подробностями (возможно, вымышленными) составленная в 1520-е годы многословная Никоновская летопись:
«Того же лета перебеже из Синие Орды за Волгу некий царевич, именем Арапша, в Мамаеву Орду Воложскую; и бе той царевич Арапша свиреп зело, и ратник велий, и мужествен, и крепок, возрастом же телесным (ростом. — Н. Б.) отнуд мал зело, мужеством же велий, и победи многих, и восхоте ити ратью к Новугороду Нижнему» (42, 27).