Дневник 1984-96 годов
Шрифт:
Старики покормили нас небогатым ужином с закуской, супом, кусками вареной курицы с овощами и соусом, фруктами (несколько мандаринов) и чаем с печеньем и шоколадом.
Говорили о Чечне, выборах во Франции, об их московских впечатлениях, о религии. Здесь мы не сошлись с Н.Б. в ее экуменизме. Об архиве Зайцева: он почти весь здесь и кажется прилично разобранным.
Н.Б. показала комнату — кабинет отца, где он и умер, прожив в этой квартире лишь три месяца. Здесь, видимо, и ее кабинет; стоят новые книги Солженицына, "Живаго", стихи Бродского. Я рассказал о доме-музее писателей в Орле и просил Н.Б. подумать — не разослать ли архив, тем более, дети с внуками ездили по России недели две, и им нравились люди и страна. Это, действительно,
Я сам все время суетился, помогал носить тарелки, предупреждал движения — мысль о мучениях и труде, которые испытали эти женщины, меня угнетала, сердце начало сжиматься…?
Совершенно освоились в парижском метро. Оно мне нравится: предельно близко каждый раз подвозит к месту назначения. Поздно вечером здесь попадаются прелестные экземпляры бомжей. Один, например, спал, лежа на полу, подложив под голову какую-то дорожную сумку. Гуляя по городу, по Сите, в уголках набережной видели, как три бомжа на костерке готовили какую-то пищу. Подоспели человек шесть чистеньких, одетых в роскошную форму полицейских. Люди, в этот раз оказавшиеся на набережной, с удовольствием наблюдали за стычкой нищеты и закона. Сена очень поднялась, оставив под водой причалы, аншлаги, порой торчащие из воды в 10–20 метрах от берега. Два наших соотечественника снимались у Нового Маяка, у статуи Генриха IV. Кадр строился так, чтобы попали король и один из героев, и тот кричит фотографу: пусть в кадр войдет и наводнение — затопленный под мостом на косе скверик с закрытыми будками для мороженого.
30 января, понедельник. "Утром ездили с К.Фриу в банк открывать счет. По дороге показал уголки Монпарнаса и знаменитое место, перекресток литературы: здесь одно напротив другого — "Куполь", "Ротонда".
Рядом небольшая гостиница, где останавливался Маяковский. Говорили о Р.Роллане, который знал положение в России, А.Жиде. Кто обманывался, кто был обманут? Я вспомнил Фейхтвангера, который просто боялся.
В 15 часов были у Анастасии Владимировны Солдатенковой, правнучке Пушкина. Солдатенкова (Солдатенков — купец, строитель Боткинской больницы; ее, кажется, переименовали) она по мужу. Опять — 80 лет, удивительно бодрая, генетическое здоровье, несмотря на диабет. Еще водит машину. Буду ездить до 85, а уже там как получится. Квартиру подарил племянник, поэтому "платит лишь 1600". Шьет, переписывается, вяжет на двух вязальных машинах. Жизнь как радостный дар: у меня очаровательные внуки, был очаровательный муж, очаровательные правнуки… Очень рада, что инкогнито съездила в Ленинград. Очень славно, вкусно нас накормила, подарила еще по коробке кофе. Жертвы своей бедной родины.
В 17 часов встретились с Ольгой Михайловной Ткачук (Герасимовой) — по мужу. Рассказывала о поразительной ненависти во Львове к русским. Они с мужем оттуда, и недавно ездили на машине. В трамвае вечно рассуждают: "Есть три великих поэта: Шекспир, Гете и Шевченко"". То же самое говорила о неприязни Франции к русским. Все радуются, что развалилась империя. Радуются неудачам в Чечне, слабости Советской Армии. С восхищением говорит о русской системе образования и сравнивала ее с французской.
Провели хороший и веселый вечер. Муж Юра, компьютерщик у "Филипса", валился с ног от усталости. Но как хочет домой. Сколько тоски по нашей русской открытой и ясной жизни.
Мои записки не передают и части глубины и уникальности всех этих людей. Здесь, видимо, порок стиля: много описательности, которую я не хочу довести до конца.
31 января, вторник. Вечером были у Клода Фриу и Сокологорской. Огромная мастерская бывшего живописца. Подобного я еще в своей жизни не видел. Во всю стену плоскость стекла и по утрам — сверкание отовсюду. Всюду пыльно, пахнет кошкой и собакой — белая афганская борзая. Борзая нянчит кошкиных детишек, таскает их, требует, чтобы кошка их кормила. Ездили в ресторанчик ужинать: много мяса и прекрасный пирог с яблоками и сметаной.
Сын у Клода и Ирэны — Игорь, дивный, толстоватый парень. Он учился год в Лите и жил у нас в общаге. Помнит многих ребят.
1 февраля, среда. Были, наконец-то, в гостях у Татьяны. Квартира и жизнь у нее хорошая, но тоже страшная. Татьяна выложилась, встречая нас, Марк сразу же уехал в Париж, у него какие-то политические игры с Шираком. Видимо, у Татьяны нет никакой внутренней личной жизни. Марк, судя по его кабинету, другой: все у него по досье и полочкам.
Очень хорошо переделали гараж, в нем живет теперь Т.Н., моя мачеха. Довольно уютно.
Вечером осмотрели лицей. Все поражает; кабинеты, компьютеры, стадион за школой, столовая. Куда, интересно, в таком случае идут деньги наших налогоплательщиков?
2 февраля, четверг. Очень боюсь за лекцию в субботу. Решил всю ее написать. Это я в Москве не продумал, но и уезжал, как всегда, в спешке. Одновременно гоню повесть. Я всегда пишу, когда плохо на душе, кое-что проясняется, и, наверное, я все успею.
Вечером был в Лувре — 20 франков — после 15-ти. Обошел скорым шагом. Самое интересное — пирамида и нижняя подвальная часть, подножье средневекового Луврского замка. Все это значительно меньше Эрмитажа. Дворец с сухой и какой-то вымученно-декоративной роскошью. Живопись у меня больше не смотрится. Вижу свое время. Кажется, с музеями я покончил. В последний раз, видимо, взглянул на Афродиту и Нику. Джоконда впечатления не произвела, подозреваю, что она ближе к живому, нежели к искусству. В принципе, довольно мало человечество натворило за свою историю, значительно больше проорало.
3 февраля, пятница. Каждый день бегаю. Сегодня бегал, несмотря на то что не спал — волнуюсь. Утром пошел на Пьер-Лашез, это очень близко от дома. Увидел, наконец, Стену коммунаров — сохранился кусок старой стены и в ней как бы высеченные лица. Потрясают, еще памятники жертвам Дахау и Равенсбрюка. Все кладбище на меня действует плохо, сумрачно, тревожно. Очень хочется сделать еще рывок, но, видимо, и я свою жизнь проорал: не смог сосредоточиться на новом материале, всю жизнь чего-то боялся. Разыскал и постоял возле памятников и плит: Абеляра и Элоизы, Аполлинера (плита с поэтическим текстом) возле одинаковых, подновленных памятников Мольера и Лафонтена. У Пруста огромная гранитная плита и много цветов, у Бальзака (бюст), у Пиаф (плита с распятьем). Специально отыскал могилу-часовенку м-ль Марс (написано просто Mars), пустота — в решетку всунут старый, поникший искусственный цветок. Видел большой, одна надпись, памятник "Тальма" — и все. А ведь потрясали эпоху. Возле Д. Моррисона сидят ребята, все внизу расписано иероглифами.
Весь вечер писал лекцию. Написал и доволен своей работой.
Вечером прошел по Темпль до Риволи. Пусто, скучно — Париж начал мне надоедать.
4 февраля, суббота. Утром в Институте славистики прочел лекцию. Аудитория вряд ли восприняла меня адекватно, хотя были вопросы: например, сравните свою позицию и позицию Лимонова. Собою я доволен: лекции буду продолжать, дополнять, превращу в курс. На лекции была Таня. Потом долго с ней гуляли. Она накормила нас с Б.Н. в кафе с видом на Люксембургский сад. Подарил ей еще две книжки "Есенина" и свое "Избранное". Расстались, настроение у меня грустное. Вечером были с Б.Н. у Варвары Александровны Марс (урожденная Урусова) и ее мужа Оливье. Прекрасная квартира на Острове, рядом живут Ротшильды, и рядом Помпиду. Дом, как мне показалось, пахнул Парижем времен революции. Винтовая лестница с деревянными ступенями.