Дневник дьявола
Шрифт:
Какой-то сообразительный инспектор в Скотланд-Ярде сопоставил факты. Правда, янки помалкивали о Шекспире — и, что удивительно! — общественность не вспомнила про убийства в Нью-Йорке, однако полицейский мирок заволновался, а, значит, упомянутый инспектор связался с коллегой за океаном и поделился сенсацией. Уверенности в том, что совершивший эти преступления является одним и тем же лицом, все еще не было, но согласно принятой версии свихнувшийся «Поэт из Лондона» и был «Шекспиром», который заставил владельца ломбарда перед смертью выучить процитированное выше двустишие. Версии о простом совпадении или о копировании американского образца каким-то негодяем (прошу прощения за это определение, но я на дух не выношу убийц-интеллектуалов) отбросили
39
«Глобус» — один из старейших театров Лондона, с которым связана драматическая и актерская деятельность У. Шекспира.
— Мы с тобой похожи, я хочу, чтобы ты помог мне, — доносился голос из трубки, — везде кто-то кого-то убивает…
— Где? Каким образом? О чем речь и кто говорит?
— Меня, кажется, прозвали Шекспиром.
Я бросил трубку. Он вновь позвонил.
— Лучше выслушай меня!
Он рассказал интересные вещи.
— Позвони мне завтра в это же время. Я все проверю.
И Фишман проверил, а через неделю был уже в Лондоне.
– Они дают представление. Я буду зрителем у них, при случае, быть может, и актером [40] .
Наш неуч и бродяга не знал, что это была цитата из «Сна в летнюю ночь».
— Когда?
— Сегодня ночью. Я позвоню позже, жди меня в гостинице.
— Подожди… Кто умрет?
— Мы увидим самоубийство слепого Глостера. Того, который предрек, что весь мир будет разрушен.
40
У. Шекспир. Сон в летнюю ночь. (Пер. Т. Щепкиной-Куперник.)
Он повесил трубку.
Я рисовал до вечера. По моей просьбе из библиотеки даже доставили «Короля Лира».
— Приходи в полночь к служебному входу борделя… — Я лихорадочно записывал.
Этот снимок помнит каждый. Человек в длинном плаще и капюшоне, скрывающем лицо, словно в клещах держит голову второго, стоящего на коленях мужчины, развернув ее в сторону объектива. Лицо, немного засвеченное и пустое, залитые кровью глазницы выглядят неестественно, словно нарисованные. Снимок черно-белый, а значит, черная кровь, стекающая на белые зубы в открытом рту беззвучно кричащего актера, производит сильное впечатление на зрителей.
Как жаль, что я не могу показать второй снимок. Он не мог, потому что, по официальной версии, сфотографировал эту сцену совершенно случайно, во время прогулки, и сразу после того, как сработала вспышка, убежал, позже позвонив в полицию. После его смерти я нашел тот, второй снимок. Человек с вытянутыми вперед руками и окровавленным лицом медленно падает вперед. «Шекспир» стоит позади него и замахивается бейсбольной битой, изображение которой размыто, поскольку она с огромной скоростью приближается к голове жертвы. Вообще-то я не знаю, почему Фишман решил опубликовать первый снимок. Второй кажется мне более выразительным и динамичным. Может быть, ему хотелось
— Спасибо.
— Не за что. Ты его прикончил?
— Кажется да. Впрочем, он и так тебя не видел. — Собеседник зашелся противным смехом и повесил трубку.
После того как снимок был опубликован, сохранить в тайне существование серийного убийцы, орудовавшего на разных континентах, было невозможно. Фотографию Фишмана печатали со стишком, который оставил убийца:
Глостер — лишенный и солнца, и дома — К краю утеса безумцем ведомый. Муки раскаяния не тая, Сам себя свергнет с гряды бытия.А потом словно рухнула плотина! Убийство Корделии на Тайване, Юлия Цезаря в Риме и даже Полония во время спектакля «Гамлет» в Ленинграде. Всех психов поймали, разумеется, кроме истинного «маэстро», положившего начало этому всемирному шекспировскому фестивалю.
Я еще не наскучил вам? Признайтесь, что это — усовершенствованная версия комедии ошибок. Клянусь, уже совсем скоро мы вернемся к последнему сеансу терапии Фишмана. Та история была только вступлением, чтобы вы что-то поняли из той беседы. Да, еще минуточку терпения. Пусть тут присутствует и семейный аспект.
В тот период тетя Аделаида давала уроки литературы в гимназии, так как, если я еще не упоминал об этом, моя тетушка работала учительницей. Неразбериху с Шекспиром она любила называть «много шума из ничего». Как-то она рассказала мне о случае на одном из ее уроков.
— Вы помните, — обращалась она к классу, — случаи одержимости и убийств после премьер «Экзорциста» и «Омена»? Почему же мир так удивляется, когда какой-то психопат начинает подражать иным образцам?
— Нас поражает тот факт, — робко ответил один из тетиных интеллектуалов, — что «Поэт из Лондона» и ему подобные используют в качестве примера для подражания элементы классических произведений. Влияние триллеров и массовой культуры можно понять, но Гамлет, Макбет…
— А что в этом такого? — раздраженно возразила тетя. — Разве они менее универсальны, чем какая-нибудь одержимая девочка из Джорджтауна?
— Они не так привлекательны, как герои фильмов, — присоединился второй.
— И не столь известны…
Тетя задрожала от обиды.
— Ничего-то вы не понимаете! — почти крикнула она. — Тупицы! Нам еще повезло, что какой-нибудь сумасшедший не решил инсценировать «Тита Андроника»… или, например, «Ричарда III». Там трупов еще больше!
Думаю, мы понимаем, что имела в виду тетя. Если Эдип мог стать частью коллективного бессознательного, то, вероятно, и Шекспир имеет на это право?
Теперь я расскажу о погибшей учительнице, и потом мы сразу же вернемся к беседе Фишмана с отцом. Когда мы вернулись из Румынии, я, как обычно, организовывал продажу снимков. Фишман тоже был чем-то занят, не посвящая меня в подробности своей деятельности.
— Он тоже позвонил вам? — Молодой голос говорил с американским акцентом.
— Кто?
— «Шекспир».
— Не понимаю, о чем ты.
— Понимаете.